Спасти Сталина

Встреча с матерью

Когда Пётр во второй раз вышел из забытья, вокруг было темно. Ночь. Мерное тиканье настенных часов. Он понял, что лежит в постели. Значит дома. По привычке протянул руку к тумбочке и стал искать настольную лампу, но той не было. Пётр сел и опустил ноги на пол. Заскрипели пружины. Оказалось, что он лежал на старой железной койке прямо поверх байкового одеяла. «Странно!», – подумал Пётр. «Никогда у меня не было железной койки». У него создавалось двойственное ощущение: вроде как бы дома и одновременно нет.

Нащупал тапки. Они оказались чужие, но размер подходил. Встал, пошёл к выключателю. Прожив всю свою жизнь в одной квартире, многое уже делаешь по привычке и совершенно не задумываясь. Но в этот раз рука не нашла знакомую кнопку выключателя. Ещё раз пошарил по стене. Наконец нашёл, но нащупанный им в потёмках выключатель показался ему каким-то странным. Не встроенный в стену, а круглый, прикрученный к её поверхности на деревянном кругляше, а от него шли сплетённые в косичку проводка в тряпичной изоляции.

— Всё страннее и страннее! – размышлял вслух Пётр и нажал на тонюсенькую, чуть толще спички, кнопку выключателя.

Свет зажегся, но был какой-то тусклый. Тем не менее первое, что ему бросилось в глаза — это окна без штор и приклеенные на стёкла крест на крест бумажные ленты из газетной бумаги. Пётр огляделся. В комнате из мебели только кровать, стол, три стула, шкаф и небольшой буфет со стеклянными дверцами, за которыми виднелась немногочисленная посуда. Этот буфет Пётр очень хорошо помнил, потому что именно этот буфет всё его детство простоял в квартире деда. Внезапно раздался скрип кровати, а затем прозвучал знакомый с детства голос:

— Папа, ты всё-таки сбежал из госпиталя?

Пётр резко обернулся и увидел хрупкую девчушку, которая с удивлением выглядывала из-за тряпичной занавески, прикрывающей угол комнаты. В глазах потемнело и его качнуло в сторону. Несмотря на юность девочки, Пётр узнал лицо и голос своей матери. «Этого же просто не может быть! Ведь она так давно уже умерла!».

— Тебе плохо, папа? Ну да конечно! Ты ведь очень устал! Даже в госпитале тебе видимо не дали как следует отдохнуть. Шутка ли, как в свой убойный отдел после войны пошёл, так можно на пальцах одной руки сосчитать сколько раз ты дома ночевал. Днями и ночами у себя в отделе пропадаешь. А тут ещё этот пожар. Хорошо хоть тебя самого вытащили из огня! Сейчас только четыре часа ночи. Даже трамваи ещё не ходят. Пешком добирался? Ты поспи пока, хоть немножко! А я тебе завтрак приготовлю! Мне подсолнечное масло удалось на базаре купить! Ты не беспокойся, я тебя разбужу. Батюшки, да у тебя кровь на одежде! Снова перестрелка с бандитами? Ты же в госпитале был? Они и там тебя нашли?

Девочка скороговоркой задавала кучу вопросов, одновременно аккуратно укладывая Петра обратно в постель. Затем она приумолкла и попытаться расстегнуть комбинезон, чтобы осмотреть его рану. Петру самому стало любопытно. Ведь он точно помнит, что в него стреляли, а сейчас никаких болезненных ощущений у него не было.

— Что за странная у тебя одежда, пап! Надписи какие-то не на нашем языке! Американская по лендлизу что ли? Пап, помоги, пожалуйста, если можешь! У меня никак не получается расстегнуть твою куртку! — отчаявшись справиться с молнией, со вздохом произнесла Мария.

— Дай, я помогу!

Осторожно, будто трогая привидение, Пётр убрал тоненькие руки девочки. Затем расстегнул молнию и снял свитер. Он отвернулся к стене и сжал зубы, чтобы не застонать от отчаяния. Эта девочка действительно была очень похожа на его матерь. Она ещё что-то ему говорила, но Пётр в это время пытался понять: что же с ним случилось? Рядом с ним звучал знакомый с детства голос. Тот самый родной, который навсегда отложился в его памяти. И хотя матери давно нет в живых, но этот голос он бы узнал из миллиардов других голосов. «Что это со мной происходит?», — напряжённо думал Пётр.  Он вспомнил Веньку, потом подозрительный шум в коридоре и жгучую боль в груди. Помнил, как в голове всё закрутилось, а затем наступила темнота. «А потом? Что потом было?». Он очнулся и вот теперь перед ним его мать. Только ещё совсем подросток. «Я наверное сошёл с ума!». Это была первая реакция Петра на произошедшее с ним.

— Странно, но у тебя на груди ничего нет! — удивлённо воскликнула Мария после того, как внимательно оглядела предполагаемое место ранения.

— Наверное это чужая кровь, — пожал плечами Пётр.

— А тогда дырки в одежде откуда? — не унималась девочка, которая действительно каким-то чудесным образом была удивительно похожа на его матерью.

«Такая же дотошная. Прямо, как в детстве, когда мать точно умела вычислять: кто из моих друзей на этот раз набедокурил!», — улыбнулся воспоминаниям Пётр и осторожно погладил свою будущую мать по пышным, русым волосам, заглянул во встревоженные и такие родные глаза и ласково произнёс:

— Давай лучше ещё немного поспим! Хорошо?

Петру нужно было ещё хоть немного времени, чтобы привыкнуть, что его мать жива и она находится сейчас рядом с ним.

– Давай, поспим! — послушно согласилась Мария.

Щёлкнул выключатель. Снова наступила темнота. Раздалось шлепанье босых ног по дощатому полу, а потом всё затихло. Но Пётр не спал. Он всё пытался разобраться в ситуации и у него ничего другого не получалось, как только признать, что он теперь выступает в роли своего деда. Не зря же, когда он вырос, мать ему всё время твердила, что он вылитый дед. Его то и назвали в честь деда Петром. Вот даже мать не поняла, что рядом с ней не её отец. Как так могло получиться — он не понимал. Даже несмотря на всю его психологическую закалку нервное перенапряжение дало о себе знать и он незаметно для себя уснул.

Проснулся Пётр от того, что его осторожно трясли за плечо. Он открыл глаза. Перед ним вновь стояла его мать. Похоже ей было лет четырнадцать. Он даже вспомнил школьную форму, в которую она сейчас была одета. Именно такой она смотрела на него с послевоенных фотографий.

— Отец, вставай! Пора! Вставай, а то на службу опоздаешь! Я уже завтрак нам приготовить успела! Тебя покормлю, потом сама в школу побегу. У нас сегодня шесть уроков, а последний мой любимый — математика.

Пётр вспомнил, что его мать была учительницей математики. Он зажмурил глаза. Никак не мог поверить, что всё, что сейчас с ним происходит, — это самая настоящая реальность.

— Ну, вставай! Не засыпай больше! А то тебя с работы выгонят! На что мы тогда с тобой жить будем? У нас ведь тогда твою продуктовую карточку отберут!

Пётр взял себя в руки, встряхнул голой и встал с кровати. Стал одевать свой комбинезон.

— Что ты такое одеваешь? Откуда ты вообще взял эту чужеземную одежду? — всплеснула руками мать или всё же по сложившимся обстоятельствам дочка.

Пётр всё ещё не мог определиться. Он не понимал, как ему теперь называть собственную мать. Мысли путались в голове. Девочка подошла к шкафу и достала из него милицейский китель с орденскими планками, затем галифе. Потом сходила в коридор и принесла оттуда начищенные до блеска сапоги. В стоявшей у окна тумбочке достала наган. Бережно обтёрла его фартуком и подала Петру.

— Сходи умойся, а потом одеваться и завтракать! — приказала юная девочка и с жалостью посмотрела на его ожог на лице.

«Командует мною совсем как моя родная мать!». И от мысли, что он вновь слышит её голос Петру стало вдруг как-то тепло и уютно на сердце. Он внезапно для себя согласился принять новую реальность. Ту, где была жива его мать. Он вспомнил погибшую жену, пропавшую дочку. Вспомнил слова Веньки о том, что его дочь жива, но тот вполне мог просто блефовать и тянуть время, зная, что вот-вот должны подъехать его псы, которых он отослал за водкой.

Когда Пётр вошёл на кухню в форме и с наганов в кобуре, дочка критически его осмотрела, а затем удовлетворённо кивнула головой.

— Вот теперь совсем другое дело! А на шрамы от ожогов ты не обращай внимания! Ведь шрамы только красят мужчину! Да и бандиты тебя больше боятся будут!

— Мария, я не знаю во сколько сегодня вернусь. Будь умницей и учись хорошо…

Пётр замолчал. В его прежней жизни дочери было всего пять лет, и он не знал, что ещё можно сказать такой взрослой девушке.

— Да ладно тебе, отец! Ведь не маленькая уже! Это ты в первом классе мне такое говорил! — весело ответила юная мать.

Пётр хотел ещё что-то сказать, но сконфузился. Опустил голову и присел за стол. От смущения стал разглядывать кухню. Она разительно отличалась от той, к которой он привык. Выкрашенные тёмно-зелёной масляной краской стены, эмалированная раковина с медным краном, два обеденных стола и две тумбочки у стены. На них стояли два примуса. Один из них сердито шипел. На нём жарилась картошка. Её дразнящий аромат растёкся по всей кухне. Мать сняла с примуса шкварчащую сковородку. По соседству с примусом, над которым она колдовала, стоял ещё один. Значит семья Петра в квартире жила не одна. Дочка сняла с примуса сковородку и поставила чайник. Сама села за стол, напротив отца. Подперла ладонями подбородок и чуть улыбаясь смотрела на него. «Прямо, как мать в детстве. Она тоже любила смотреть, как я ем!», — подумал Пётр.

Он с огромным удовольствием ел обыкновенную картошку, поджаренную на постном масле. Будто бы ничего вкуснее в своей жизни не ел. Его будущая мать продолжала неотрывно смотреть на своего будущего сына.

— Ты что, сама-то не ешь?

 — Ничего, ещё успеется! Вот тебя провожу — тогда спокойно и покушаю.

Неожиданно на кухню не здороваясь вошла хмурая женщина неопределённого возраста с раскрасневшимся лицом и лиловым фингалом под глазом. Она молча зажгла свой примус. Сняла с забитого в стену гвоздя чёрную от нагара кастрюлю и подставила её под кран. Набрав в неё воду, она обернулась. Присмотрелась к Петру и расхохоталась неприятным, визгливым смехом.

– Привет сосед! Всё любуюсь, как тебя бандиты-то ухайдокали! И поделом тебе! Люди на жизнь добывают еду себе и детям где и чем могут, а он ни за что, ни про что гоняет их в хвост и гриву безо всякого на то зазрения совести! А сам то ты жируешь, соседушка! Вон, картошечку на маслице уже с самого утреца жрёшь, да не подавишься! А у людей может дети малые не кормлены и сами неделю не жрамши, вот они и ворують! Не со зла же, а по жизненной необходимости!

На кухню вбежал пацан лет десяти в грязной рубашонке и стал канючить у матери еду. Та оттолкнула его от себя. Влепила затрещину и выгнала из кухни.

– Жди пока отец чего-нибудь притащит! – крикнула она ему вдогонку. – Ужо должен скоро вернуться! Если такие же как ты не убили бедолаженьку! У-у, ненавижу всё ваше милицейское отродье! Житья нормальным людям не даёте! Мой вон, как ишак днём на заводе, а ночью, вместо того чтобы дрыхнуть, сторожем нанялся! А ты, прям как фон-барон какой-то, ночью на чистой простынке спишь и себе в ус не дуешь! Не ведаешь, как это простому народу-то живётся в вашей поганой стране! Победители! И дить твою растуды!  Жрать бы народу чего дали, а то всё на пятилетку, которая в четыре года! А толку-то! Всё равно все голодные в рванье ходят! Акромя таких вон хозяев жизни, как ты!

Пётр в недоумении уставился на странную женщину. Та хотела ещё что-то сказать, но увидев недобрый прищур холодных глаз, резко отвернулась. Она уже забыла зачем пришла на кухню, но тут из кастрюли вода полилась через край. Соседка помянула неизвестную мать, метнулась к крану и резко перекрыла воду. Петра всего перекорёжило от наглости новоявленной соседки. Но он никогда не воевал с женщинами, а спорить с людьми подобного уровня — он считал равноценно тому, что сам опустишься до такого же уровня. Он молча взглянул на дочь, но та безразлично махнула рукой и тихонько шепнула:

— Я о твоём подвиге на пожаре, как ты просил меня, никому не говорила. Так что, пусть себе языком чешет. У неё дом разбомбило. Мать парализованная лежит. Как-то даже жалко её. Да я уже привыкла к её вечной ругани. Кулаками она не машет, только ругается, да и то по пьяни. Хотя трезвой я её ещё никогда не видела. Ну да ладно. Соседей ведь не выбирают! Правда, папа?

Пётр чуть не подавился, когда Марья упомянула о его подвиге, но расспрашивать при людях он не стал. Вспомнил, как мать ему рассказывала, что сразу после войны их двушку «уплотнили». Подселили одну семью, которая вернулась из эвакуации в Ташкент. Они там всю войну пробыли, а когда приехали обратно, то жить им было уже негде. Дом их во время бомбёжек сгорел. Вот горисполком и решил, что две комнаты на одну семью — это многовато. Подселёнными оказалась как раз семья Венькиного деда. Позже им дали освободившуюся квартиру этажом ниже, но это было уже потом.

«А этот десятилетний паренёк значит Венькин отец! Чудеса, да и только!», – подумал Пётр. Быстро допил остывший морковный чай с зачерствевшей коркой чёрного хлеба и вышел в коридор. Одел фуражку, посмотрелся в зеркало. Если бы не ожог почти, что на всё лицо, то вылитый дед с послевоенной фотографии, которую он не раз видел у матери в альбоме. Достал наган. Крутанул барабан. Полный. Ну, можно идти на службу! Первый раз, так сказать, в новой для себя роли уполномоченного убойного отдела города Ленинграда.

— Дочка, а где это мой отдел-то располагается? Что-то у меня с головой неладное после ожога творится, – осторожно спросил Пётр, с трудом заставив себя произнести слово «дочка».

— Может тебе в госпиталь лучше сегодня пойти? Больничный получишь, дома отлежишься? — озаботилась Мария.

— Нет, нужно идти на работу! Посмотрю: как там дела, а там видно будет! Может потом и в госпиталь загляну. Мазь может какую дадут.

— Так на Дворцовой площади твой отдел и находится! Где ж ему ещё быть, как ни там?

— Точно, вспомнил! На Дворцовой! Как это у меня могло вылететь из головы?

Мария поцеловала на прощание в щёку, как она считала, своего родного отца и открыла дверь. Пётр машинально проверил карманы. Нашёл документы, а в кармане галифе ключи от квартиры. Спускаясь по лестнице он натолкнулся на человека, который напомнил ему Веньку. Так этот человек был похож на бывшего друга детства неожиданно ставшим его врагом. Это был дед Веньки. Он как раз после ночи возвращался домой с двумя пухлыми мешками. Один был за плечами, а второй он нёс в руке. Сосед бросил на Петра удивлённый взгляд, а потом резко отвернулся и зачем-то, почти бегом, припустил наверх. «Наверное, после ночной вахты на завод опаздывает? Вот и торопится. Только вот почему у него два вещмешка? Странно!», – размышлял Пётр, спускаясь по лестнице. Милицейские привычки начали потихоньку проявляться в нём, как будто сами собой.

Когда он спустился на первый этаж и взялся за ручку входной двери, то сообразил, что его соседа звали Прокоп. Память услужливо подсказала ему нужные сведения. Она стала дозированно выдавать ему информацию о послевоенном Ленинграде. Пётр был словно дитё в новом для него мире и ему приходилось учиться в нём жить заново. Жить так, как жил его дед. Жить, чтобы жила его мать, и чтобы по мере сил очищать родной город от вылезших после войны изо всех щелей в огромном количестве бандитов и воров самых разных мастей. Теперь, это была уже его работа — очищать страну от коросты грязи. Он должен сделать то, что в своё время не успел закончить дед. Пётр более чем уверен, что его дед, которого тоже звали Пётр, погиб от рук бандитов. Только вот где и как он погиб — этого пока Пётр этого не знал? Может ему и удастся ответить на неразгаданный и в его время вопрос, но со временем.

Вовремя Пётр прибыл в послевоенный Ленинград. У матери только недавно, как погибла тётка. Какие-то малолетки зарезали её прямо во дворе дома из-за продуктов и продуктовых карточек. Вечером она шла с работы, а в тот день на заводе давали картошку. Немного дали и пол авоськи не набралось. Гопники попытались вырвать её из рук тётки, но та закричала. Тогда бандиты быстро пырнули её ножом в живот, схватили у неё сумочку и тут же убежали. Картошка рассыпалась на асфальте возле убитой тёти и так и осталась валяться, пока на крик о помощи не прибежала Марья. Может сегодня утром Пётр как раз и ел эту самую картошку. От этой мысли ему стало не по себе.