Ночь Семи Грехов

Глава 16

Все, что произошло между нами, было самым настоящим. Я это знала. И… чувствовала, когда мы целовались, развалившись на матах (никогда бы ни подумала, что мой первый поцелуй — вроде бы явление до жути романтичное и нежное — произойдет в пропахшем потом спортзале). М-да, ужас, как было романтично. Зато… мне ли жаловаться?

Это было дерзко.

Страстно.

Необыкновенно.

И… это было с моим, фактически, не родным братом.

О, боже.

Я поспешила опуститься на кровать — не совсем удачное место, исходя из того, что между нами недавно произошло — и осмелилась уставить в его лицо. Ох, эти чувственные губы… Не верится, что я… их пробовала на вкус. Признаться, это было самое чудесное ощущение из всех существующих.

Доусон натянул футболку на торс, которого недавно касались мои ладони — кстати, они до сих пор горели адским пламенем от воспоминаний о его бархатной коже — и неловко примостился рядом. Хах, словно я сейчас не выглядела так, будто сижу на бомбе.

— Джордан, я… — кажется, Доусон хотел сказать мне нечто серьезное — ну, не знаю — начать там, например, разглагольствовать о нашем спонтанном поступке или ворошить прошлое, но я, видимо, не собиралась его слушать, быстро прошептав:

— Не говори ничего.

Мое поведение отличалось странностью, и следующее, что приключилось, можно было отнести в ряд доказательств. Губы Доусона казались слишком привлекательными. Слишком. Для подростка с разыгравшимися гормонами этот плод был сладок, к тому же — опасен. И меня тянуло испробовать его. В очередной раз.

Повалив Доусона на кровать, я забралась поверх него, что-тоо далеко не было свойственно мне, некогда скромной девчонке, и впилась в его губы так, словно прикосновение к ним было глотком жизни. Мои ноги плотно вжались в его бедра. Я чувствовала власть, восседая на нем, а также… ощущала нечто такое, что теплило мою душу и, вырываясь из ее глубин, выражалось в моих действиях к нему. Причем… нескромных действиях. Да и Доусон был хорош. Вместо того чтобы откинуть меня или спросить, какого черта я веду себя, прям как в ПМС, он запустил одну руку на мою талию, другую опустил чуть ниже поясницы, отвечая на поцелуй. Разговоры были отнюдь лишними. И, знаете, не было особо значимо и то, что нас могут застукать. Снова…

Все вокруг для нас стало неважным. Были только я, Доусон, и наш… умопомрачительный поцелуй, кажется, переходящий в нечто особенное.

Внизу живота приятно тянуло. Я наслаждалась каждой секундой, каждым пламенным прикосновением Доусона, зажигающим всю меня — полностью. Не верится, что я убегала от него… Что на меня тогда нашло, может быть, в какой-то степени и объяснимо, но я должна была остановиться, ведь… Доусон… что он в данный момент обо мне думает? Считает ли трусихой? Хотя после таких смелых действий он навряд ли думает обо мне нечто подобное…

Одурманивающая пелена, охватывающая область, где когда-то был мозг, рассеялась по щелчку: Доусон прервал поцелуй и посмотрел на меня так, что у меня не осталось сомнений, когда он признался в самом сокровенном:

— Я люблю тебя, Малышка. Я. Люблю. Тебя. Всегда. Везде. Постоянно. — Его пальцы проделали дорожку от моей талии и остановились на щеке, бережно ее поглаживая. — Ох, Господи, я… — Доусон зажмурился и ухмыльнулся; румянец охватил его лицо и по сравнению с тем, как он покраснел, я боялась вообще взглянуть на себя в зеркало — уверена, я похожа на помидор (или на что-нибудь похуже), —… я не думал, что смогу сказать тебе это так. Спокойно. Когда ты будешь в… сознании. Знаешь, и я вообще не подозревал, что сегодня это, наконец, случится.

Наконец? Так он тоже так ждал всего, что произошло?..

Ласки Доусона и все его слова, выражающие какие-то теплые чувства ко мне, раньше казались чем-то нереальным — тем, что никогда не сбудется, а моя любовь к нему, зародившаяся достаточно давно, на тот момент грозилась уйти вместе со мной в могилу, так и не увидев «белого света».

А сейчас я чувствую себя так, словно крик моей души, наконец, услышали. Спустя столько лет. Столько лет, которые тянулись, будто вечность…

Как только у меня начали проявляться формы, я поняла, что больше не могу относиться к Доусону, как к другу или брату. Я взрослела, и чувство, которое никак не могла разгадать, росло вместе со мной. Как и Доусон… С каждым днем он становился все привлекательнее, мужественнее и опытнее в плане охотничьего ремесла. И я ненавидела себя за то, что даже тогда, когда он вышел из подросткового возраста, у меня не хватило смелости сказать, что питаю к нему какие-то странные чувства, которые изводят меня изо дня в день. Доусон превратился в более красивого и сильного парня, но осознание того, что с возрастом он наверняка изменился, стал, скорее всего, более адекватно воспринимать любое мое признание, никак не подтолкнуло меня на самый отважный поступок… Да и на тот момент я не совсем осознавала, что происходит со мной, когда я вижу его, когда он касается меня, прижимает к себе, улыбается той самой улыбкой, сводящей до приятного головокружительного безумия.

Знаете, а все было на самом деле проще, чем казалось.

Я любила Доусона.

И… люблю до сих пор. А то, что он сделал в спортзале, внесло некоторую ясность в наши сложные и уже далеко не дружеские отношения.

— Ты… любишь меня? — со слезами на глазах спросила я.

Значит, все те разы мне не послышалось. А сейчас… сейчас я всего-навсего хотела еще раз услышать из его уст эти прекрасные слова — мне таких еще никто никогда не говорил. Никто. Кроме… него. Я даже редко слышала поощрения в свою сторону, не то, что это…

Шеон, воспитывавший меня с самого рождения, ни разу не сказал, что я, например, дорога ему. Он относился ко мне, как к какой-то обузе. Как к какому-то мерзкому существу. Как к нечеловеческому созданию. Отвратительному отпрыску. Фрику. Однако Шеона можно было понять: я проживала в его доме, довольствовалась тем, что он мне давал, и иногда показывала свой буйный характер, который, судя по постоянным крикам, злил его не на шутку. Конечно, некоторые нюансы я могла была себе объяснить, кроме тех, по какой причине он тогда притащил меня сюда, раз уже ненавидел. Тем не менее, его злость, берущаяся по всяким пустякам, не могла меня сломить. А все потому, что я ручалась поддержкой Доусона — он-то и был всегда рядом. Всегда. Благодаря этому парню, я еще держалась на ногах и чувствовала, что с ним мне ничего не страшно. Абсолютно. Доусон жил ради меня, а я — ради него. В этом мире мы существовали ради друг друга, и он, кажется, был единственным в этом доме, кому на меня было не наплевать…

Прежде чем ответить, Доусон открыл глаза и сжал мою руку, покоившуюся на его груди.

— Малышка, я люблю тебя каждой частичкой своего естества. И то, что я чувствую к тебе, сильнее всего остального на этом свете.

Всхлипнув от наката слез, я обняла Доусона и опустилась на его грудь, дрожавшую то ли от слез, то ли от тихого смеха. Мне никогда еще не было так приятно, как в этот момент. И я никогда не ощущала себя живее, чем сейчас.

Мысли лихорадочным клубнем путались в голове. Столько хотелось спросить, сказать, но я ничего не предпринимала, и когда руки Доусона обвили мою спину, прижимая к нему, я дала волю слезам — господи, надеюсь, он или я не захлебнемся в них в такие чудесные секунды… А то будет очень нелепо.

Доусон сжал меня так, словно не собирался больше отпускать. Никогда. Его губы оставили горячий поцелуй на моем лбу, а следующие слова согрели меня гораздо сильнее:

— Я… столько лет ждал подходящего момента, но только сейчас осмелился сделать первый шаг. Ты не представляешь, Джордан, сколько мне приходилось сдерживать свои внутренние порывы. Я старался держать себя в определенных рамках, даже когда буйствовало это чертово сердце и подпинывало меня на высказывание правды. А я, такой идиот, до последнего скрывал от тебя это… Скрывал то, что люблю тебя. Не так, как брат любит свою сестру, а как нечто большее…

— Доусон… — мой голос вздрогнул — да ладно, я до сих пор плачу? Должна же радоваться! — Я…

— Т-ш-ш, Малышка, — он опустил палец на мои губы, слегка отпрянув, чтобы заглянуть в глаза, — я еще не договорил. Просто слушай. Я хочу, чтобы ты слушала это.

— Это будет невероятно сложно, учитывая все то, что произошло между нами, — подметила я, вытирая под глазами мокрые пятна.

— Ты права, — согласился он, трепетно убирая прилипший к моему лбу локон волос, — но это того стоит.

Не сомневаюсь.

Я улеглась рядом с ним, посчитав позу а-ля «дикая всадница» не совсем удачной для теплых признаний. Кладу на кон, Доусон облегченно вздохнул, что с него слезла такая задница размером с приличный городок. Но, кажется, он даже немного разочаровался, зато все равно прижал меня к себе и, закрыв глаза, робко улыбнулся.

— Я помню, как Шеон принес тебя впервые к нам в дом — это было знаменательное событие, особенно для меня. Я никогда не забуду твой первый взгляд в мою сторону и ту беззубую миленькую улыбку…

— Ох, если решил напомнить, что у меня когда-то не было зубов, то это ни капельки не романтично, Доусон. — Я тихо ухмыльнулась, представив себя маленькую, пухленькую, к тому же — без зубов.

 М-да, он помнит все до мелочей — в этом-то его и плюс, как ни странно.

— … Почему-то еще в тот день я понял, что ты изменишь мою жизнь. В лучшую сторону, — прибавил Доусон, отреагировав на мой комментарий озорным взглядом. — Да ты и стала для меня самой жизнью. Я видел, как ты росла, видел твои первые шаги и даже был свидетелем твоих первых слов. — Парень вальяжно откинул голову и посмотрел на меня. — Ты произнесла мое имя, Джордан. И сказала его достаточно четко для своего крохотного возраста.

О, да я вполне могла бы быть вундеркиндом, но в процессе взрослея утратить все хорошие качества. Да вы только гляньте, в кого я превратилась! И тут явно не стоит радоваться моей деградации.

— Мне стоит волноваться, что ты еще вспомнишь что-нибудь из моего непредсказуемого детства?

Доусон издевательски улыбнулся — нехороший знак.

— …Как только ты появилась здесь, я увидел, что… некоторые из Охотников не очень рады этому. К тому же, ты была такой маленькой и беззащитной, такой улыбчивой и милой, что я не мог не дать одну клятву себе. Ту самую, что буду защищать тебя ценой своей жизни, Малышка. До самого конца. — Доусон подпер скулу кулаком, осторожно перекатившись набок. Я смотрела в его кобальтовые глаза и словно вместе с ним проваливалась в далекие воспоминания. — Ты росла. Становилась взрослее, умнее, изменялась внешне, и помимо тех чувств, что я питал к тебе раньше, стал чувствовать что-то еще — нечто неземное и раннее неизведанное мною…

Господи, со мной было то же самое.

Я затаила дыхание. Не прослушать бы ничего…

И не уснуть бы.

— Ты влюбился в меня, — догадалась я, и тут же моя челюсть отвисла — так давно это случилось!

Доусон смущенно улыбнулся.

— И так можно сказать. — Он сжал мою руку и снова закрыл глаза — ему что, стыдно признаваться в своих чувствах? О-о-о, чья бы корова мычала, Фрост. — Но я не понимал тогда, что со мной творится, а когда это осознал, то сперва… испугался. Ты же… моя сестра. Конечно, не родная, но все же. При одной мысли об этом я не мог сродниться со своими чувствами, поэтому, какое-то время старался избегать тебя, чтобы разобраться в себе, в конце концов. Небольшая разлука с тобой лишь увеличила диапазон моих страданий, а не убрала их напрочь. Я не мог без тебя, Малышка. Попросту не мог. А игнорировать то, что истязало мою душу, я был не в силах… Мне пришлось идти на самые тягостные для себя меры и быть для тебя все тем же хорошим братиком, который всегда… рядом. Всегда. Рядом. — Он замотал головой. — Я не мог быть с тобой, осознавая, что никогда не смогу признаться в самом сокровенном. Это было подобно агонии. Не знаю, почему я не решался сказать всего три проклятых слова. Может быть, боялся, что ты не ответишь взаимностью, а я в итоге буду выглядеть глупцом. А потом… наша дружба раз и навсегда канет в никуда. И все из-за меня.

Я опешила. Столько лет я мечтала о нем, о том, что мы будем вместе, и, выходит, мы давно бы могли, например, эм… тайно от клана встречаться друг с другом. Разве бы нет? Я ведь тоже неравнодушна к Доусону…

Ага, и до сих пор не призналась ему в этом.

Зато-о, надеюсь, он на моих действиях это понял. Я не аз в признаниях и вообще с речью у меня туго. Особенно, когда дело касается любви.

Доусон, к вселенскому счастью, не обратил никакого внимания на мою приличную молчаливость и продолжил — на его месте я бы себя сейчас повезла в реанимацию. Кажется, у меня скоро остановится сердце. И я отключусь. Или буду так же тупо лежать, как бревно, и…  пускать слюни. Так, стоп! — я что, пускаю слюни? Тоненькая мокрая дорожка, текущая изо рта, была тому весомым доказательством. Ох, господи. Ну я и позорище! Какой раз со мной такое происходит?

Я отвернулась, чтобы вытереть свой конфуз, и Доусон встрепенулся, осторожно хватая меня за руку.

— … и если ты не хочешь, чтобы мы были вместе, я пойму, Джордан. Только прошу, скажи мне правду. Ты хочешь быть со мной? Хочешь, чтобы мы были вместе?

Воу, так сразу?

Но я не учла один нюанс: когда занималась процедурой вытирания своих слюней, совершенно не слышала, что говорил Доусон. Черт побери, да он наверняка снова признавался мне в любви, а я сочла более интересным естественные выделения из своего рта…

Очешуенно просто.

Чтобы покрыть свою невнимательность, вызванную кое-чем очень позорным, я собралась с силами и растеряно взглянула на Доусона — он ожидающе на меня смотрел, и, знаете, это ничуть не вселяло уверенности. Но, несмотря на это, я все же произнесла то, что так давно мечтала сказать:

— Доусон, я… люблю тебя. — Я закрыла лицо ладонями — кажется, мне было… стыдно. О, да я еще убогее, чем думала. — И я, конечно, не могу похвастаться таким же запасом красивых словечек, как у тебя, но, надеюсь, этого будет достаточно, еще учитывая то, как давно я хотела это произнести.

— Это более чем достаточно, — засмеялся Доусон, убирая мои руки от глаз. — Не прячься от меня, Малышка. И не убегай больше…

Было бы все так просто.

Я передернула плечами, и жар от воспоминаний о том случае в спортзале покрыл мое слегка…дрожащее? — тело. И здесь были виноваты не только воспоминания: Доусон смотрел на меня так, как не смотрел раньше никогда — страстно, ненасытно и нежно. И то ли этот взор заставил мое сердце танцевать дикое танго, то ли осознание того, что у меня могли вновь потечь слюни — а они всегда «выходили наружу» неожиданно, в особенности в присутствии такого красавчика. Сексуального красавчика. Красавчика, которому я небезразлична.

Не верится, что это так. На самом деле.

Доусон помог мне усесться у него на коленях. Сейчас тесный контакт с ним казался чем-то сказочным и одновременно пугающим — о, а в спортзале я себя тогда чувствовала более раскрепощено, когда лапала его почти… эм… всюду. К несчастью признавать это, но мой мозг после долгих прогулок по сточным канавам образумился вернуться, и сейчас я чувствую себя конченой извращенкой. Впрочем, не я же начала тот страстный поцелуй. Или я?..

— Ты такая красивая, Малышка, — прошелестел Доусон, проводя рукой по моей щеке, куда недавно царапнул Призывник — до сих пор проклинаю этого гада из-за оставшихся на коже шрамов.

Я опустила голову, ощущая в горле неприятный ком, вызывающий слезы.

— У меня есть шрамы, синяки, царапины. К тому же, у меня непослушные волосы и кривые зубы. Разве недостаточно фактов, чтобы считать меня полным антиподом этому?

— Ты прекрасна, — стоял он на своем — словно я в это смогу когда-то поверить. — Как внутри, так и снаружи.

— Брось, — ухмыльнулась я, изо всех сил стараясь спрятать слезящиеся глаза. — Ты так говоришь, потому что…

— Люблю тебя. — Доусон привстал на локтях, чтобы быть ближе ко мне. Его горячее дыхание вызывало приятные мурашки. — Безумно. Люблю. А еще потому, что так есть на самом деле, Малышка. И, знаешь, как бы это ни прозвучало странно и не совсем в тему, но раз мы завели тему, то ты должна знать заранее кое-что…

Он таит от меня что-то ужасно?

Я встрепенулась.

— Что именно?

Доусон прислонился губами к моему уху и с улыбкой прошептал.

— У меня на попе родинка в форме сердечка.

— Правда? — я засмеялась, представляя на его довольно неплохой заднице это «инородное тело» — хм, а что, уверена, смотрится неплохо.

Но стоило мне подумать об этом, как Доусон предложил, нахально улыбнувшись:

— Могу показать, если…

— Нет! — я закрыла глаза, когда он опустил руки вдоль тела, вовсе не собираясь снимать штаны и светить своим бампером. Вообще-то, мой больной мозг все неправильно расшифровывал, и Доусон на это рассчитывал, негромко захохотав. Над моей физиономией действительно можно было лишь угорать, да и только.

— Джордан, я не собираюсь показывать тебе стриптиз, хотя мог бы.

— П-пожалуй, воздержусь, — вежливо отказалась я, разлепляя веки. Так, он не припустил штаны. К счастью. Но этому наверняка мешала я, рассевшись на его коленях — а с одной стороны я была бы не прочь поглядеть на эту картину…

Очередной раз признаюсь: у меня извращенческие наклонности.

— Было бы слишком рано, — оповестил Доусон и откинулся на подушку. — Я хочу растянуть эти моменты и насладиться ими сполна.

При одной мысли, что скоро… может случится нечто подобное, в моем животе затанцевали бабочки — сумасшедшие создания, который за последнее время достаточно мне надоели.

Жар расползся там, где я хотела его ощущать меньше всего. Доусон провел пальцем по моему бедру — ох, не растаять бы прямо на его коленях — и, снова добравшись до лица, очертил им скулу.

— Мне было сложно совладать с собой, особенно когда я увидел тебя в этих вещах, — он сделал акцент на моем прикиде, годившемся для гуляний где-нибудь на платформе, и я тотчас покраснела — все-таки, он произвел на него впечатляющий фурор. Браво, Фрост. — Ты была неотразима. Я еле сдержался от осуществления всех мыслей, возникших в голове, когда ты вошла. Знаешь, в тот момент я подумал: «Что, если не сделаю то, что хочу? Что, если не покажу ей свои чувства? Что, если упущу ее?» И тогда я понял, что пора действовать.

Он прекрасно это понял, впившись в мои губы.

Я прикусила нижнюю губу — она до сих пор пульсировала от страстного поцелуя Доусона — и сжала его пальцы как в знак того, чтобы он продолжал. Парень робко улыбнулся, смотря на наши сплетенные руки.

— Джордан, я дико извиняюсь, если напугал тебя тогда и…

— Это было здорово, — прервала его я. По правде говоря, тот моментик был самым лучшим, что только случалось и могло случиться в моей далеко нелегкой и наскучившей для Охотницы жизни. Да-а, знаете, иногда убивать демонов в каком-нибудь вонючем переулке изрядно надоедает. — Я могла бы сама сделать первый шаг, но…

— Побоялась, — закончил Доусон, накручивая на палец локон моих волос. — Это вполне нормально, Малышка. Я сам еле как решился. — Он провел рукой по браслету, который мне подарил, и очертил контуры сияющей звездочки на нем. — Я даже подумать не мог, что ты питала ко мне нечто такое…

Хах, а мое обильное слюноотделение почти при каждом его присутствии, например, ничего ему не говорило?

Я устремила смущенный взгляд вниз, чтобы проверить что земля — ну, или шикарное тело Доусона — находится подо мной, и я сейчас не грохнуть в самозабвенную пропасть, куда обычно проваливаюсь, когда нахожусь с ним при подобном тесном контакте.

— Доусон, мы оба не знали, что наши чувства взаимны.

 Так непривычно было это говорить не фотографии Доусона на телефоне, а ему настоящему. В особенности было непривычно сидеть на его коленях и слушать то, как он признается мне в любви. Поразительно просто. До сих пор не верится, что я нахожусь в трезвом состоянии.

Может быть, мир сошел с ума?

Или я под действием яда Призывника?

Хотя, постойте, если бы меня укусил какой-нибудь из этих гадов, я это наверняка бы помнила, верно? Или не помнила, если учесть, в каком состоянии я была тогда, когда решила совершить поход за… прокладками, и он закончился не совсем удачно. Для меня причем.

— Да. Не знали. Поэтому я говорю сейчас то, что, отныне, буду повторять каждый день, пока бьется мое сердце. — Доусон дотронулся губами до моей скулы. — Я люблю тебя, Малышка. Я. Люблю. Тебя…

— Я никогда еще не была такой счастливой, — мои глаза снова заслезились — ох, Фрост, только не ной снова. Прошу…

Доусон погладил мою щеку, покрытую шрамами, и уронил руки на мои бедра — их жар обжигал слегка вспотевшую кожу.

— Обещаю, я сделаю тебя самой счастливой.

— Не сомневаюсь. — Я с трудом узнала свой тихий голос, как и следующие слова, вырвавшиеся почти несознательно: — Но мы не можем быть вместе.

Это заявление нанесло нам обоим больной удар под дых.

Улыбка Доусона погасла.

— Я… понимаю, о чем ты, но мы можем скрывать наши отношения, если ты, конечно, хочешь их начать…

— Больше всего на свете. — Я провела рукой по его волосам — всегда хотела так сделать. — Но у нас есть проблема: Шеон. Если он узнает, что между нами что-то есть, то нам не поздоровится. К тому же, — я почувствовала, как щеки снова краснеют от воспоминаний о нашем прервавшемся веселье, — кто-то застукал нас в спортзале…

Доусон побледнел. Я не ждала от него хороших новостей, но чтобы такого…

— Сквозняк.

— Ты серьезно? — я бы засмеялась, но как-то меня особо не распирало на смех — кто-то ведь мог видеть нас тогда! Когда мы почти сняли друг с друга одежду… — Доусон, я, конечно, пусть и выгляжу тупой, но чтобы сквозняк был в помещении, где напрочь отсутствуют окна, не поверю. Дверь не могла сама хлопнуть. Это сделал кто-то их Охотников, оставшихся на страже.

Я не могла точно сказать, что это вытворил кто-то из них. Вообще, если и на кого падают подозрения, то лишь на Мэйсона. Доусон все время наблюдал за камерами, а Ник штурмовал на улице — оценивал обстановку. Сторми редко спускается в спортзал — да она бы и не решилась совершить такую подлость (все-таки, эта женщина всегда была за нас и иногда даже осмеливалась спрашивать, не образумились ли мы — довольно привлекательные индивидуумы, встречаться). Остается думать исключительно на одного идиота, которого поставили в качестве охранника левого крыла нашего дома, где, собственно, простирается знаменитейший спортзал.

Просто «вау». И как мы могли быть такими неосторожными?

Я не хотела делиться своей нерадостной догадкой с Доусоном, зато он поспешил высказать свою, приподнявшись на локтях.

— Это в принципе мог быть Гарольд.

Удивительно. И почему сейчас объяснение со сквозняком кажется мне более правдоподобным?

Я закатила глаза.

— Этот тупой жирный котяра никогда не добегал до спортзала, учитывая то, что он дезориентирован и, к сведению, не обладает такой силищей и гипер-скоростью, чтобы впечатать дверь в стену, а потом мгновенно скрыться. — Я с победным видом щелкнула пальцами по носу Доусона. — Кавабанга. Это Мэйсон. Ну, мне так кажется…

Он сотворил такое удивленное лицо, словно я только что сняла с себя все вещи и стала танцевать перед ним нагишом — эм… неудачное сравнение — а затем нахмурил брови. Ой, будто не подозревал, что его пакостный братик — единственный в доме, кто нас ненавидел больше всего и предпочитал нам когда-либо подгадить — не мог совершить нечто из ряда «а-не-натворить-ли-чего-нибудь-задорного-когда-Джордан-и-Доусон-слюнявят-друг-друга-в-вонючем-спортзале?».

— Все-таки прими в рассмотрение кота…

Доусон не хочет даже предполагать, что это мог быть Мэйсон? Знаю, это может оказаться правдой. Ужасной. Правдой. Учитывая то, какой острый язычок у его брата и огромное желание разносить интересные «вести», о наших утехах узнают сегодня же. Мэйсон — большой сказочник. Будет, конечно, не в новинку, если он подрисует рассказу некоторые свои элементы, но зато кое-кому станет невероятно стыдно, если Шеон — фактический отец Доусона и… в какой-то степени мой — узнает, например, что его ребятишки кувыркались на грязных матах. Антисанитария. Грязный секс. Тупые выдуманные сплетни. Все в стиле говнюка-Мэйсона.

Я решила стоять на своей точке зрения, прошипев:

— Не притворяйся, что не думаешь, словно это может быть он. Я понимаю, тебе не хочется предполагать, что он мог нас видеть, но все могло быть действительно так. Мэйсон мог это сделать. И если это так, то у нас конкретные проблемы. — Я схватилась за волосы.

 Коварность Мэйсона не имеет границ. Что, если скоро пойдет слух, словно мы с Доусоном грешили во время тренировки? Успокаивает лишь мысль о том, что после этой антимонии я оторву ему бошку, а тело отдам на съедение Призывникам. А хотя нет… Я кину его к ним живым, и пусть молится, чтобы ему не попался Призывник женского пола, иначе антипатия демонов к элементарному белью в сочетании с их неутолимым желанием размножаться со всякими вонючими созданиями приведет к кое-чему похуже, на что смерть покажется сладкой мечтой.

— Даже если бы это и было так, Мэйсон не стал бы долго таить ото всех то, что увидел: он бы рассказал о том случае первому встречному.

— Или бы стал нас шантажировать, — добавила я, нахмурившись. — Впрочем, оба варианта были бы ужасны. Но все же, все подозрения падают на него.

Доусон вздохнул.

— Мы можем проверить это, правда, нам понадобится доступ к камерам, а Доусона придется на время выдворить или подкупить. — Он переключил взгляд на мой кулон, затем провел по нему пальцем. — Кто знает, вдруг мы и нароем что-то о тебе…

Больная тема дала о себе знать — я съежилась, и тотчас в дверь раздался стук, от которого мы с Доусоном отпрянули друг на друга так, словно нас застали за одним нескромным дельцем. Повалившись на пол, я не сразу вспомнила, что дверь подперта стулом, и проход во всяком случае забаррикадирован.

— Эм… Доусон?  — Кажется, это был голос Доусона (благо, что не Мэйсона).

— Я здесь, — неуверенно отозвался парень и поспешно встал с махрового паласа — мда, он хотя бы, в отличие от меня, мягко приземлился. Я тоже поспешила встать на ноги, стараясь не ступать на больную ступню — ее во время эпического бега успела разодрать сильнее. Просто чудесно.

— Ох, ты там… Я везде тебя ищу! Срочно собирайся на выезд в главный корпус Охотников! Шеону нужна твоя помощь по составлению нового плана. Высшие снова начали буянить и на сей раз чуть ли не совершили нападение на самого Эффи. А самое странное, что они ограбили магазин женского белья после того, как подожгли фургончик с мороженым.