Гранд-Вавилон: Гладиатор

Глава третья. Эпизод первый

Глава третья

Два месяца спустя. Март

– Ещё, да, да... Ещё, пожалуйста! Отымей меня, как маленькую шлюху!..

Роланд стоял перед ней голым, прогнувшись в спине, беззащитно прижимаясь грудью и животом к кухонному столу. Алиса обожала смотреть на него с такого ракурса – сверху; изысканные линии спины, повторяя форму скрипки, переходили в гибко-бесстыдный изгиб талии, затем – в бёдра, в моляще откляченный упругий зад. Ей нравилось хватать его за талию, больно стискивать ногтями бедренные косточки, шлёпать по попе в такт движениям, слушая его сбившееся хриплое дыхание и сладкие стоны – его, такого сильного, такого непобедимого. Сдавшегося перед своей слабостью.

Когда она впервые представила это – не могла найти себе места от возбуждения. Потом, осенью, Роланд уговорил её купить секс-игрушку. С тех пор они иногда «менялись ролями» – и Алиса тем неистовее хмелела от абсурдности этого обряда, чем правдоподобнее он изображал голос и повадки Даниэля.

– Ещё, ещё, ещё!.. Ох, да-а... Леди Райт, моя госпожа! Накажи меня за всё, что я сделал!

– О, накажу, ещё как, – шёпотом пообещала она, коленом раздвигая пошире его ноги, надавливая рукой на поясницу, убеждая прогнуться ещё сильнее. С неё уже ручьями тёк пот – из-за веса Роланда это было упражнение не из лёгких; особенно быть сверху – когда он закидывал ноги ей на плечи, – хотя это он особенно любил. Чтобы просто сдвинуть его с места, ей приходилось напрягаться изо всех сил – даже когда она уже освоила технику.

Она сжала пальцами основание розового чудо-жезла и немного повращала его внутри – растягивая, распаляя. Роланд задрожал, заизвивался, сотрясая стол; его не по-мужски пышная, роскошная задница блестела от липкой смазки. Алиса улыбнулась – и резко вошла в него снова, глубже, уже не дразня, а ритмично вбиваясь, вколачивая, насаживая на себя, рыча от смеси желания и ненависти.

– Да, да, да... Да! Ах, пожалуйста!

Молящий голос почти срывается на фальцет, густые волосы намокли от пота. Не прерываясь, Алиса взъерошила их рукой, приподнимая от стола его голову.

– Кто был плохим мальчиком?

– Я!..

– Очень плохим. Кто заслуживает наказания?

– Я!.. Да, да, да, чёрт, да!!

Быстрее, сильнее, не останавливаться; стиснув зубы, Алиса поглощала это зрелище, держала ритм – пока он не вскрикнул, как чайка, не затрепетал на столе, выталкивая её из себя, пока не подкосились его колени.

Она услышала слабый стук – и только сейчас заметила голубя на подоконнике. Незваный зритель сидел по ту сторону стекла, склонив набок сизую головку, и пытливо изучал процесс. Алиса хихикнула.

– Кажется, нашу тайну раскрыли, господин мэр.

– Ага... – обессиленно выдохнул он; выпрямился, пошатнулся, повалился на кухонный диван, поморщившись от боли. – Впиши это как-нибудь в книгу – я разрешаю. Яркий момент... Ох-х.

– Ах вот оно что, ты разрешаешь? – Алиса выгнула бровь. Ей пока не хотелось выходить из образа. – Вставай-ка.

– М? – прищуренные зелёные глаза вопросительно покосились на неё. – Слушай, я пока без сил для второго раунда, если ты об...

– Вставай. Пошли в ванную.

Без лишних объяснений она кончиками пальцев стащила с чудо-жезла презерватив, выбросила и открыла новый. Роланд молча наблюдал за ней, пытаясь отдышаться; она наслаждалась недоумением на его прекрасном лице.

– Вставай-вставай. Это не обсуждается. – (Приблизившись, она подцепила пальцем чокер, туго обхватывающий его шею, вынуждая его поднять голову). – В ванную.

– Но...

– Живо.

Пряча улыбку, он с наигранной покорностью опустил ресницы и встал; его всё ещё потряхивало.

– Как скажете, моя госпожа.

В ванной она подвела его к стиральной машинке – и надавила между лопаток, привычно упиваясь шелковистостью кожи.

– Наклоняйся.

– Н-но...

– Наклоняйся, говорю, – она прижалась к нему со спины, вжалась в него бёдрами, шепча в ухо: – Ещё ни разу не брала тебя здесь. Обопрись на машинку.

...Час спустя они лежали рядом после душа – распаренные, опустошённые. Роланд попытался её обнять, но она отстранилась.

– Что такое? – он усмехнулся. – Я всё ещё в немилости?

– Ну, как тебе сказать. Ты в хронической немилости.

– Даже после такого?! Да после такого ты обязана на мне жениться! На стиральной машинке меня ещё не страпонили!

Она хмыкнула, отводя взгляд.

– Сам знаешь, что для этого нужно.

– Ты же в курсе, что моя жопа – только твоя, – примирительно улыбаясь, напомнил он. – Сама-понимаешь-кому такое не нравится.

– Можешь называть её по имени, я от этого не умру.

– Ладно...

Она встала и отошла на кухню; налила себе стакан воды. Внутри поднималось что-то странное – что-то вроде смеси усталости и отвращения.

Под новый год, когда она написала Ви, всё произошло именно так, как она и ожидала. А именно – толком ничего не изменилось.

«Ой, мне так насрать, если честно, – со скучающей грубоватой прямолинейностью дворовой девчонки ответила Ви. Длинное отстранённо-вежливое сообщение Алисы со скриншотами-доказательствами определённо мало её впечатлило. – Хоть двадцать у него женщин параллельно со мной было, хоть тридцать. Хоть врал он мне, хоть нет. Это ничего не меняет, всё сломалось очень давно. Сейчас всё держат только материальные вещи и поступки, а их достаточно. В остальном сами разбирайтесь. По поводу фоток – я против, потому что не хочу перед друзьями, знакомыми и слушателями публично жрать дерьмо, объясняя, почему тот, с кем я как будто бы встречаюсь, состоит в параллельных отношениях. И выглядеть какой-то наложницей. А так пусть делает что угодно, мне плевать».

Алиса тогда вздохнула с облегчением; её лихорадочное сердцебиение медленно унималось. Глупо – но она волновалась бы и дальше, если бы причинила Ви настоящую боль. По тону ответа было видно, что она всё-таки задела её, довольно острой спицей уколола её самолюбие – но не более; Ви действительно всё равно, и она действительно ничего не чувствует к мэру. К Роланду. «Материальные вещи» – вроде дорогих подарков и финансирования её школы вокала, – это и правда всё, что её волнует. И ещё репутация, красивая показушная маска, которую нужно поддерживать – например, с помощью таких фотосессий. Казаться, а не быть.

Именно так Алиса её и представляла. И лишний раз убедилась, как сильно мэр додумывает её – сочиняет глубину там, где сочинять незачем. От этого стало ещё больнее.

После её отчаянно дерзкого поступка Роланд был сам не свой. Очень странно было видеть его таким, Алиса не могла понять, блефует он или нет, – но казалось, что он по-настоящему в панике. В ту ночь он названивал ей до самого утра – упрямо, пока она не взяла трубку; курил сигареты одну за одной, говорил сдавленно и глухо, будто у него немели губы. Повторял, в общем-то, одно и то же – разными словами, много часов: смелый ход, и я понимаю, почему ты его сделала. Со своей точки зрения ты действительно имеешь на него право. В каком-то плане я тебя зауважал – как уважают сильного противника. Но не как друга или любовницу. Моё доверие ты потеряла, и теперь это навсегда. Я доверял тебе, потому и говорил всё честно, – а теперь уже никогда не смогу. Ты поставила на кон нечто очень для меня значимое. Может, я и не стану прекращать с тобой общаться – тут я погорячился, признаю, – но мне нужно будет время, чтобы пересмотреть наши отношения. У меня сейчас каша в голове, сам не знаю, что несу. Если ты хотела отомстить – ты своего добилась. Ты нанесла удар, на который, как я думал, ты неспособна.

«Ты поставила на кон нечто очень для меня значимое».

Алиса слушала его до утра, в основном молча. Глаза опухли от слёз, голова ныла болью, царапины на руках саднили и покрывались гнойной корочкой, невыносимо хотелось спать – но она всё слушала и слушала, пока не решилась попрощаться. Сама.

После они с Роландом две недели не виделись – похоже, он действительно приходил в себя. Похоже, светловолосая певичка-ведьма была для него гораздо важнее, чем он стремился показать всем вокруг; или это была просто ещё одна необходимая деталь сценария, чтобы сделать его максимально мучительным для Алисы, чтобы снова ткнуть её носом в то, что выбирают не её, – она не знала. Так или иначе, краткое ощущение истерично-хмельного торжества – я смогла, я решилась, у меня получилось, в тот момент моя гордость оказалась сильнее страха, – быстро сменилось прежним опустошением.

Около месяца Роланд держался отстранённо, они общались меньше и реже виделись. Алиса, конечно, заранее знала, что таковы будут последствия её хода – но легче ей от этого не становилось. Помимо всего прочего, этот ход никак не повлиял на решение Роланда насчёт фотографий: она ещё раз услышала твёрдый отказ – и поняла, что разменяла свой последний козырь.

Теперь ей нечем на него давить. Совсем. Самое страшное она уже сделала – и сама у себя отобрала единственный рычаг влияния.

В отместку – хоть это и было весьма глупо, – она поснималась на прогулке с Эмми, в заснеженном парке и у реки, и выложила фото в сеть. Фото были просто дружеские, весёлые – но Роланд пришёл в оскорблённую ревнивую ярость. «Я сделал это не чтобы уязвить тебя, не специально – а ты делаешь это намеренно! Ещё и в сообщениях мне отправила – макнула меня лицом в грязь, довольна?!» Он не разговаривал с ней два дня; Алиса тоже устало затаилась. Зато Эмми сияла от счастья – краснела, отслеживая лайки под постом, и бормотала: «Ни за что бы не подумала, что ты выложишь, мне так приятно!..» Ей, видимо, казалось, что Алиса таким образом публично подтвердила её наличие в своей жизни – или даже какую-то их особую связь. Алиса старалась не думать об этом – ей было невыносимо стыдно. Она поклялась себе больше никогда не использовать чувства Эмми – даже таким безобидным способом.

Тем не менее, с момента, когда она наконец почувствовала себя полностью отомщённой, их отношения с Роландом стали снова теплеть – медленно, как тает снег на обочинах. К началу весны они опять виделись по два-три раза в неделю; правда, Алиса обнаружила, что ей всё сложнее с ним спать – особенно когда он не подражает Даниэлю. Теперь, после прямого общения с Ви, её почему-то неотступно преследовала гадливость – будто она примеряла чужое грязное бельё. Именно примеряла – на время, зная, что оно ей не принадлежит. Ей стало проще страпонить Роланда, чем быть снизу, – во-первых, в этом хотя бы не приходилось настолько буквально делить территорию с Ви; во-вторых – это позволяло хотя бы на полчаса представить его побеждённым. Слабым. Сломленным.

Она старалась не задумываться о том, в какое состояние это её приводит.

– Опять не по себе? – спросил Роланд, закуривая у открытого окна. Алиса пожала плечами.

– Да вроде бы нет... Не знаю.

– Да ладно. Признайся уже – ты меня не хочешь.

– Это не так. По-моему, очевидно.

– Не-а, – Роланд хмыкнул, выпуская клубы дыма в блёкло-голубое небо, покрытое куцыми облачками; кресты, набитые на тыльной стороне его ладоней, красиво чернели в дневном свете. Под окнами всё ещё неистово ворковали голуби. – Ты хочешь Даниэля – свою память о нём, его отражение, которое во мне видишь. И ещё ты хочешь боли. Страданий. Ты любишь не меня, а страдания. – (Он замолчал, будто дожидаясь её ответа – но она ничего не сказала). – Этого своего жалкого панка-психопата, или итальянца-алкоголика, или даже Ноэля ты могла любить – потому что могла понять, осмыслить их суть. И любить их такими, какие они есть. Меня – заведомо не можешь. Я вне твоего разумения. Тут не идёт никакой речи о любви, и ты сама это знаешь. Ты любишь страдания – а более изысканных страданий, чем я, тебе сейчас никто дать не может. Никто не сплетёт клубок, который давил бы на все твои раны одновременно.

Значит, Ви – всё же только часть намеренного «клубка», игры?

Да какая уже разница?..

– И... Что делать? – сама не зная зачем, выдавила она.

Роланд потушил сигарету в пепельнице – и обернулся, серьёзно глядя на неё.

– А это тебе решать. Ты можешь оставить всё как есть – посмотреть, что будет дальше. Но, поскольку Ви никуда не исчезнет, ничего хорошего для тебя не будет. Ты сама уже видишь, что не выдерживаешь.

– Да, – согласилась она, опустив глаза – сама удивляясь своему спокойствию. – Мне кажется, я сойду с ума. Или покончу с собой. Рано или поздно.

Почему это не звучит как дешёвая драматизация? Почему – как простой бесстрастный факт?..

Роланд кивнул. Татуировки на его мускулистом теле всё ещё блестели от пота.

– А можешь попытаться что-то изменить. Тебе самой решать, опять же, каким способом. Но для этого нужно решиться на изменения. Решиться на борьбу. Пока же все твои усилия, насколько я могу судить, направлены на то, чтобы сохранить место в этой ситуации – хотя она для тебя неприемлема и невыносима.

– Я всё это знаю, – сухо прервала она, всё ещё не глядя на него. Говорит так, будто уже и сам хочет от неё избавиться. Мне просто слишком страшно. – Я... Я снова спрошу. У тебя на данный момент есть кто-то, кроме меня и Ви?

– Снова отвечу: нет. Мне это не нужно.

– Тогда... Как только появится – хоть кто-то, – я порву всё это. Обещаю, что смогу. А ты обещай, что честно мне расскажешь.

Роланд помолчал, постукивая пальцами по подоконнику. Над горками разбросанной одежды разносился горький запах его сигарет.

– Хорошо. Обещаю.