Гранд-Вавилон: Гладиатор

Глава вторая. Эпизод пятый

***

Несколько дней спустя

Золотистый вечерний заливал улицу, раскалываясь в ломком морозном воздухе, под куполом иссиня-чёрного неба. Поток машин, вяло текущий вдоль тротуара, выхватывал фарами то блестящую корку наледи, щедро посыпанную реагентами, то шеренги соблазнительных пирожных и круассанов на витринах кондитерских, то раскрасневшиеся парочки, ужинающие за окнами ресторанов, то собачников с их питомцами на вечернем променаде. Где-то наверху перекрикивались рабочие – счищали с фасада розового здания, покрытого лепниной и эркерами, снег и угрожающе острые сосульки. Впереди, за перекрёстком, возвышался острый силуэт протестантского собора, желтовато-белый, как кости чудовища.

Алиса шла, попивая терпко-сладкий фисташковый латте, растворяясь в музыке в наушниках. Сегодня – в канун нового года – у неё был выходной, и она решила устроить себе одинокую прогулку по центру – как в старые добрые времена.

Как в те времена, когда её интересовало хоть что-то, кроме собственных страданий. Всё чаще ей казалось, что такие времена уже никогда не вернутся.

Стоп. Не на этом ли перекрёстке они?.. Нет, не на этом; собор бы точно попал в кадр. Она вздрогнула, прогоняя призрак чёрно-белого фото с росчерком светлого каре.

После их рождественской ссоры Роланд стал удивительно нежным и внимательным – заглаживал вину за фотосессию, и делал это так откровенно, что к облегчению Алисы примешивалось отвращение. Мило болтал с ней, тщательно обходя напряжённые темы, интересовался её работой, устроил двухчасовой секс-марафон; даже позвал на спонтанную прогулку и по пути купил ей букет красных роз – её любимых (хотя Алиса не разбиралась в цветах и смогла только растерянно выдать характеристику вроде «Круглые такие, пушистые – ну, знаешь, не вытянутые и тёмные...», – он абсолютно верно понял, о чём речь). Отдельно извинился перед ней за своё трагично-прямолинейное «что ж, тогда я в жопе», – мол, «вырвалось на эмоциях», «не придавай этому значения», «ты объективно гораздо лучший вариант, чем Ви – потерять связь с тобой даже для меня было бы глупостью». Всё это звучало покаянно, ласково, искренне – и, хотя что-то в Алисе упрямо шептало «не верь – это всего лишь очередной виток спирали: качели качнулись назад, но скоро полетят обратно», – она почему-то поверила.

Наверное, потому, что жить с тяжестью этих мыслей было слишком невыносимо.

Да, кстати. Пожалуй, пора.

Остановившись на углу, она сделала ещё глоток кофе, взяла телефон и написала:

«Слушай, насчёт твоего предложения про фотосессию. Я подумала – всё-таки я его приму. Давай договоримся, где, когда, как?..»

Она закрыла глаза, прислушиваясь к грохоту сердца, к жаркому кому, вставшему поперёк горла. Ты знаешь, что сейчас будет.

Нет. Он ведь обещал.

Ты знаешь. Он обещал – но с расчётом, что ты откажешься.

«Насчёт этого – нет. Прости, но уже поздно, моё предложение отменяется».

«То есть как это? – стиснув зубы, напечатала Алиса. Её снова начинало трясти. – Ты же обещал».

«К сожалению, ситуация изменилась».

«Изменилась?! Но ты сам предложил, ты дал слово!»

«Ну, получается, переобулся».

Переобулся?!

– Да ты издеваешься, что ли?! – прошипела она, нажимая вызов. Выбросить остатки латте – он очень вкусный, но не лезет теперь ни глотка. Дышать. Вдох. Выдох.

Он взял не сразу – но взял.

– Да?..

– Как это понимать? Что значит «переобулся»? – не дожидаясь ответа, она выпалила: – Это из-за неё, да? Из-за Ви?

Пауза. Пауза, пауза, всё ещё проклятая пауза. Серый слежавшийся снег, кости собора, пухлый рыжий шпиц на поводке у старушки, зелёные светящиеся буквы на вывеске супермаркета – всё расплывалось в абсурдное размытое пятно.

– Да, – глухим низким голосом признал он. – Я спросил её, что она подумает, если фотосессию подобного плана я сделаю и с тобой... Не против ли она. Она засмеялась – и сказала, что тогда будет вправе снять и выложить такое же с кем угодно ещё. Поэтому вот так. Моё предложение отменяется.

– Да какого... Какого чёрта?! – хватая ртом воздух, хватаясь за голову, выдавила она – сквозь давящую боль в груди. – Почему это вообще так тебя волнует?! У тебя же как грязи таких, как она! Она просто смертная девчонка, как и я – а ты, ты...

Слышат прохожие? Плевать. Пусть думают, что она сбежала из психушки.

Тем не менее, она осеклась – вонзила ногти в замёрзшую ладонь. Боль немного отрезвила.

Чёртово подавленное молчание в телефоне. Именно чёртово – в данном случае (смешно) до буквализма.

Лучше бы я сошла с ума. Честное слово – лучше окончательно пересечь грань, лучше лишиться рассудка, чем терпеть всё это.

«То есть ты считаешь, что твоё предназначение – страдать? Но зачем вообще нужна такая личность?» – когда-то, брезгливо поджав губы, спросил у неё психиатр Наджиб с богемным шарфиком. А несколько часов спустя – поимел её, примитивно и по-животному воспользовавшись подвернувшимся моментом её слабости. Как все они. Как все люди.

Зачем вообще нужна такая личность? Личность ли она всё ещё?..

– Да, десять лет – но что для тебя эти десять лет?! Просто пшик! – прошипела она, забредя в какую-то подворотню. Проклятая одежда – вот бы сорвать с себя всё, вплоть до плотных колготок, и расцарапаться, раскромсаться, разодраться в кровь, всласть... Ты сумасшедшая. Остановись. Почему ты должна подвергать себя такому из-за него – и этой пошлой белобрысой болонки? Остынь, чёрт побери. – Я правда просто не понимаю! Она шантажирует тебя, запрещает тебе – ты понимаешь, как ты унижаешься?! Если всё это для того, чтобы довести меня – тебе не кажется, что это перебор?!

– Десять лет? – с гулким смешком переспросил он. – Ты уверена?

– Ну да... Ты сам говорил, что с её пятнадцати, значит...

– Ага. Только вот пятнадцать ей исполнилось во Флоренции, где-то в 1480 году.

Стук сердца. Стук сердца. Стук сердца. Разнеженный взгляд закатанных глаз, чувственная улыбка, запрокинутая голова на том фото, где он целует её в ключицу, белые руки, в изящно-лебедином жесте – она ведь занимается танцами – поднятые над головой...

Значит, всё вот так. Всё ещё хуже.

– З-значит... Она ведьма?

– Разумеется.

– Ты не говорил мне.

– Ты не спрашивала. – (Она промолчала, дрожа, прижимаясь спиной к облезлой жёлтой стене во внутреннем дворике. Воняло кошачьей мочой; из какого-то окна – куриным супом). – Так что, собственно, вся эта история тянется немного дольше, чем ты думала. Да, это никак меня не оправдывает – и да, я мудак. Я очень плохо поступил с собой – сам обещал, но теперь... Да, я боюсь, Алиса. Если она выложит такое с кем-то другим – как бы ни было глупо, я боюсь этого.

Неужели это его истинные чувства? Или всё ещё персональная пытка для меня?..

Она стиснула зубы – и начала расцарапывать тыльную сторону ладони. Здесь никто не видит. Медленно, шершаво – раз, раз, ещё раз, до розовеющих, потом – кровавых отметин... Дома можно будет продолжить, если она не успокоится. Вот так.

Это всё предназначается ему. И Луиджи, и Ноэлю, и Даниэлю – всем им; она терзает себя, потому что боль слишком невыносима – и потому что не может позволить себе бросаться на других.

Он должен поплатиться. Она стиснула зубы.

– Со мной так нельзя, Роланд. Нельзя. Никому – даже тебе. Ты же в курсе?

– Да, – глухим голосом, полном вины – конечно, фальшивой. – В курсе. И ты полностью права. Можешь послать меня, если хочешь.

– Так спокойно говоришь об этом. – (О, а вот и первая кровь – жирная красная капля. Она отстранённо слизала её, почувствовав солёно-ржавый привкус). – А если она пошлёт – что будешь делать?

Молчание.

– Если она пошлёт – мне и жить не стоит. По крайней мере, в том воплощении, в котором ты знаешь. В Гранд-Вавилоне.

Серьёзно, серьёзно – такой примитив подсевшего зависимого мальчика, который просто использовал её, получая что-то, недоданное Той Самой? Она расхохоталась, прикрывая лицо окровавленной рукой. Царапины вдруг вспыхнули новой волной боли – что это, слёзы попали и защипало?..

– Ты низкий малодушный трус, Роланд. Ты недостоин даже имени, которое себе взял – знай это. Он не врал мне. Он был жесток, но, по крайней мере, честен со мной. Он делал всё, чтобы меня оттолкнуть, делал это намеренно – и не скрывал. А ты...

– Отлично, я учту, – (холодно, сухо; надо же – задела). – Да, я мудак – только, пожалуйста, не сравнивай меня с этим отбросом.

Гнев. Чистая дикая ярость – ничего больше. Закрыв глаза, она впервые почувствовала, что ей уже не страшно его потерять. Вообще уже ничего не страшно. Время идти ва-банк – и не оглядываться.

И есть только один способ его ранить, известный ей. Только одна уязвимая точка.

– А что, если я напишу Ви? Про всё, про всех? Сколько конкретно раз, в какое время ты был со мной – а ей говорил, что в поездке или работаешь. Сколько раз ты был с другими за время связи с ней, с кем именно. Как ты обещал мне, что уйдёшь от неё. Как жалко отказался от фотосессии со мной, как только услышал её шантаж. Что, если так? Я могу взять и написать ей. Прямо сейчас.

– Можешь, – хрипло согласился он. – Но ты же понимаешь, что после этого я могу послать тебя нахуй? Лишить тебя всего, что тебе дорого?

– «Всего, что мне дорого» – то есть того, как ты в постели изображаешь Даниэля? – уточнила она, хмелея от собственной дерзости – и засмеялась. Хоть потоп, хоть гибель. Плевать. Она покажет, что с ней так нельзя – нельзя безнаказанно. Это главное. – Да не волнуйся, переживу. Тем более, не всегда так уж хорошо выходит... О, у неё открыты сообщения – гляди-ка, как удачно!

– Ты не сделаешь этого, Алиса, – уже не скрывая страха, отчеканил он. – Слишком многое на кону. Ты понимаешь, что этим ты предашь моё доверие?

– Доверие – да что вы говори-ите?! А сколько раз ты предал моё, а как ты прямо сейчас меня унизил? А как игрался мной, будто тряпичной куклой?! – (Вивиана Вулф, фото в розовом неоне на аватаре, чёрное сердечко в статусе. Прекрасно. Написать сообщение). – Я сделаю это – нарушу свои слова, как ты свои. Сделаю – прямо сегодня. Хочешь – посылай меня, уничтожай облик Роланда, блокируй. Мне плевать. Понял?

И она положила трубку.

Перезванивает. Ещё перезванивает. И ещё. Он попытался четыре раза – а потом бросил бесполезные попытки. Алисе было некогда – она, тщательно подбирая слова, держала телефон кровоточащей саднящей ладонью и набирала сообщение Ви.