Глава третья. Эпизод седьмой
1424 Words
...– Алло?..
– Горацио.
– Алиса, что с Вами?
– Я... Звоню сказать, что мне жаль.
Молчание. Тишина на тысячу красных капель. Всё тело горит болью – но это уже не имеет значения. Ничего не имеет значения. Алый взрыв разорвал её изнутри – ничего не осталось, кроме клочков обгорелой плоти.
Успокой меня, успокой меня, успокой меня – кто?..
– Алиса. Что ты сделала?
Он никогда не говорил ей «ты». Кажется.
– Что ты сделала? Говори.
Непривычно холодный, требовательный голос. Она молчала – тряслась, всхлипывая.
– Я звоню... Звоню... – перевести дыхание. В голове, в глазах всё мутится. Возьми себя в руки. Возьми – хотя бы напоследок. – Наверное, я звоню попрощаться.
Короткая пауза.
– Я выезжаю.
– Нет!
– Да.
Хлопнула дверь, шаги по лестнице. Она попыталась подняться, но не смогла – ледяная отяжелевшая рука без толку скребла паркет. Глухие удары сердца в ушах. Сначала быстро – а потом всё медленнее и медленнее; немудрено – ведь это нейролептик.
Бум. Бум. Бум.
В детстве она писала сочинение о смене времён года – и мама умилённо смеялась, когда она озвучила крупные снежные хлопья звуком «тум-тум». «Это же какие огромные и тяжёлые должны быть хлопья, чтобы делать «тум-тум», когда падают?!»
Огромные и тяжёлые.
Мама.
Маме будет очень плохо, конечно. Но со временем станет легче – она не одна, у неё есть Ричард. У Ричарда много родни. Он хороший человек, он не оставит её. Они друг друга любят. А она – она так и не научилась быть счастливой, быть кем-то за пределами депрессивной зависимой твари, безвольной, бессмысленной. Во всех её способностях нет никакого смысла.
Ни в чём нет. Никакого.
Поэтому он ни разу не отвечал ей на вопросы про суицид – юлил, улыбался?.. Намекал? Хотя нет – не хочется сейчас думать о нём. Не для того она позвонила Горацио – великому дракону писательства, ненаречённому королю Гранд-Вавилона, мастодонту добра и силы воли Горацио, – не для того, чтобы думать об этой гниде.
Или о самой себе. Лучше уж думать о Горацио. Он, в отличие от неё, не продал душу. Наверное, ему будет не страшно умирать.
– Что ты приняла?! Отвечай, чёрт побери! – она слышала, как он нервничает, врываясь в машину и заводя мотор – слышала и тихо плакала, лёжа на полу, не в силах пошевелиться. Сердце билось всё так же медленно, тело заполнила ватная слабость. Слабость и холод – холодно, хотя всё вокруг в солнце. Холодно. Пот на ладонях и на лбу; щиплет порезы. – ОТВЕЧАЙ! Что и сколько?!
Запинаясь, немеющими губами она назвала препарат.
– Шесть таблеток. Кажется... Не помню. Просто всё, что осталось в блистере.
– А сколько можно? Сколько тебе прописано?
– Одна.
Горацио выругался. Машина наконец завелась.
– Я еду. Просто слушай меня, хорошо? Это не конец. Это не конец, слышишь?! Ты, конечно, та ещё дура, это просто идиотский, детский поступок! Но это не конец!
Она улыбнулась, сотрясаясь от нового приступа рыданий. Болела грудь.
Горацио король, он силён и мудр. Что он может знать о конце? Что он может знать о гнидах, которые умирают в луже собственной крови, слёз и соплей – из-за того, что очередной мудак, которого они полюбили своей больной гнидовской любовью, кого-то трахнул? Что он может знать о слабости, о поражении?..
– Это конец, Горацио. Прости меня.
– Нет.
– Я не хочу, не хочу так, я... Понимаешь? Я не хочу, – она запнулась и закашлялась, повернулась набок, ловя скатывающийся под странным углом, размывшийся паркет. Самый страшный аттракцион. Спираль. Алиса в стране чудес – она всё спускалась, и спускалась, и спускалась...
– Надо, – сухо, почти зло отрезал он.
– Зачем?
– Просто надо, и всё!
– Но если я не вижу, не понимаю, зачем надо?!
– Всё равно надо! Надо – не спрашивая!
Она засмеялась, закрываясь рукой от солнца.
– Кто меня обяжет?
– Я тебя обязываю!
– Но почему? Почему всё так, скажи? Почему они все... почему всё так?
– Потому что жизнь – дерьмо. И люди – дерьмо. И не только люди, как мы оба с тобой убедились, – он усмехнулся – она знала этот мягкий смешок. Пытается разрядить обстановку – даже сейчас. Забавный. – Но это не значит, что надо сдаваться! Никогда не сдавайся, не смей сдаваться! Ты сражалась всегда, за всё – за работу, за творчество, за своё здоровье, за любовь, хоть и любовь к каким-то уродам! Почему сдаёшься сейчас?!
– Потому что меня сломали, Горацио. Меня больше нет. Я закончилась.
– Это неправда! Человек – роман, он никогда не заканчивается! Разве мы с тобой об этом не говорили?! Ты думаешь, ты уже написала всё, что могла – свои лучшие книги? Ты серьёзно так думаешь?! – яростно напирал он.
– Да никому не нужны мои книги. Я не ты.
– Мне нужны! Нужны тем, кто читает, тем, кто писал тебе письма и отзывы! Нужны Полю, Эмми, твоим друзьям!
Она вздрогнула. Поль. Прости меня.
– У меня уже толком нет друзей. И я давно не пишу. Со смерти Даниэля – почти ничего. У меня нет сил.
– Сейчас нет. Потом будут!
– Уже не будет. Уже совсем ничего не будет. Я просто хочу, чтобы это закончилось. И сегодня закончится. Это моё решение. Мой выбор. Ты не можешь его у меня отобрать.
– Могу, чёрт побери, и отберу!.. Блять, да шевелись ты бодрее! – прорычал он, свирепо сигналя кому-то впереди. – Я приеду, скоро приеду, держись! Выпей воды, выпей чаю! Слышишь? Чаю выпей, горячего! И активированный уголь. Иди в туалет и вызови рвоту. Сможешь дойти до туалета?
– Я не стану.
– АЛИСА, МАТЬ ТВОЮ! ВСТАНЬ И ИДИ, НЕ БУДЬ ДУРОЙ!
При ней он никогда не был в таком неистовом гневе. Восхитительно. Просто прекрасно. Она уткнулась лицом в пол, смеясь и плача, захлёбываясь.
– Спасибо тебе, Горацио. Правда, спасибо. Ты... классный. Очень классный. Я так надеюсь, что всё у тебя будет хорошо.
Ответ Горацио было трудно разобрать из-за потока ругательств.
– Успокойся, пожалуйста. Не надо ко мне ехать. Это небезопасно, в конце концов. Если он решит тебе помешать, можешь попасть в аварию. И...
– Да плевать я на него хотел! Честное слово, АБСОЛЮТНО похер! Он такая же личинка, как Ноэль, как Даниэль – он не стоит тебя, надеюсь, ты теперь это понимаешь?!
– Понимаю.
– Тогда почему – из-за него?!
– Потому что я больше не могу.
– Можешь! Можешь – и будешь! Ты должна встать и драться за себя, встать и бороться!! Да грёбаные светофоры, чтоб вас... – (Визг тормозов). – Дерись за себя, Алиса! Представь, что ты гладиатор на арене! Ты ранена, сильно ранена, но ты должна поднять меч и сражаться! Так, как делала это всегда!
Кровь на жёлтом паркете – кровь на песке. Неплохо. Жёлтое и красное, солнце и кровь размываются перед глазами импрессионистским осенним панно. Становится тяжело дышать; она закашлялась, сглатывая комок тошноты.
– Нет, я уже не могу. И не хочу. Если всё так – зачем?
– Потому что НАДО! Всё так, потому что ты сама выбираешь не тех!
– Я не могу это в себе переделать. А значит – лучше всё закончить. Лучше, чем вечно страдать.
– Жизнь не состоит из одних отношений! Ты прекрасный переводчик, талантливый автор, прекрасная женщина, хороший друг! А обо мне ты подумала?!
– Потому и звоню. Но ты переживёшь. Встретишь кого-нибудь другого – ты общительный.
– Да и что толку, что я общительный?! Каково мне, по-твоему, будет потерять одного из немногих людей, кто понимает меня? Особенного, единственного человека!
Она всхлипнула, стараясь не закричать в голос. Кажется, он делает только хуже.
– Ты справишься. Ты сильный, сильнее меня.
– Справлюсь, да?! Да что ты говоришь?! Мне смотреть на твои похороны – на эти комья земли, как у бабушки Сары? Мне нести твой гроб?! Да не пошла бы ты к чёрту!! – (Новый визг тормозов). – А что касается чёрта – ты в курсе, что в таком случае меня ждёт кровная вражда с ним?! Я знаю, что умру – но, пока не умру, буду стараться причинить ему как можно больше вреда, пройду хоть все муки ада, лишь бы эта падла пострадала за то, что сотворила с тобой!!
– Горацио...
– Иди и пей грёбаную воду! Сейчас же!
– Я... Хочу просто спать. Уснуть и всё.
Уснуть и видеть сны. Как в «Гамлете». Он любит «Гамлета».
– Алиса!..
Она не ответила – сбросила вызов, погружаясь в беспамятство, свернувшись в комок. Холод, холод, ледяной пот, немеющая слабость, тошнота, путаница в мыслях. Клочки, обрывки, которые не собрать. Размытое жёлтое, размытое красное. Размытая синяя гладь.
Глубже, глубже – под воду, в темноту. Сердце ноет, затухая, всё тело болит и саднит – но всё это уже неважно.
Совсем ничего неважно. Это конец. Глубже и глубже – в сон-анабиоз; как только она коснётся дна, больше ничего не будет.
Ничего, кроме пустоты и покоя.
- Writer
