Гранд-Вавилон: Гладиатор

Глава третья. Эпизод шестой

***

Полтора месяца спустя. Август

И настала судная ночь – ночь, когда Роланд пошёл по клубам в Дубае.

А потом настало судное утро.

«...Не сиди дома. Просто повеселись, отдохни, развейся. Тебе полезно. Может, тебе сходить с кем-нибудь выпить? С Эмми, с Горацио?»

Алиса размешала кофе; звяк чайной ложечки разбил глухую тишину залитой солнцем квартиры. Пылинки пляшут в золотом луче; над книжной полкой – коллекция статуэток сов, подаренных ей когда-то, шкатулочка с видами Неаполя от Луиджи, истёршаяся тёмно-зелёная коробочка с медалью – за победу в конкурсе на лучший перевод с итальянского. Папка с рабочими бумагами, ручки, принтер. Бархатный тёмно-бирюзовый кухонный диванчик – недавно она поменяла обивку, потому что диванчик, оставшийся от прежних хозяев, превратился в одно сплошное пятно. Потемневшие от времени ложки с янтарными ручками. Задумчивый гул холодильника.

«...Вот, звоню тебе перед выходом. Не теряй, если что, часов до двенадцати точно буду не на связи. Завтра наберу».

Не на связи. Она тщетно попыталась дочитать книгу – «Введение в психоанализ» Фрейда, – протёрла пыль под музыку, полистала ленту новостей. Приняла утренние таблетки. Тревога нарастала в животе и груди, копилась жгучим тянущим комом в горле. Нервно сводило скулы. Под нестройный концерт птиц за окнами Алиса в первый раз позвонила.

Нет ответа.

Надо заняться чем-нибудь ещё. Срочно, срочно, срочно.

Забросить вещи в стирку. Подмести пол. Вычитать готовую статью и отправить её герру Штакельбергу. Ответить Эмми на смешное видео.

Снова звонок. Нет ответа.

Так она звонила ещё несколько раз – сначала раз в час, потом в полчаса.

Не может всё быть вот так – именно так, как она боялась. Это просто нелепо. Слишком очевидно, слишком прямолинейно. Слишком ожидаемо. Не в его духе. Когда-нибудь это, конечно, случится – но не сейчас, нет. Наверное, он просто ещё спит. Или в душе. Или взял утреннюю экскурсию.

Утреннюю экскурсию – после ночи в клубах, в день отлёта?

Выпить стакан сока, что-нибудь съесть – нет, ничего не лезет. Позвонить маме. Не может, не может, не может этого быть.

Всё в ней ёкнуло и задрожало, когда она увидела входящий вызов.

– Да?..

– Привет.

Усталый, опустошённый, прокуренный голос. Уставший и... виноватый?

Нет.

– Привет. Я звонила, ты... не брал.

– Ага. Занят был.

Холодеют ладони, тянет затылок. Она стиснула зубы, заставляя себя спросить.

– Чем?

Пауза. Пауза, пауза, пауза. Как в плохом кино.

– Ну. Сама понимаешь.

Нет. Нет нет нет нет нет.

Этого не может быть. Не может, не может.

Всё как он и говорил. Она говорила, что не выдержит этого, что это её разорвёт – но он просто поехал и...

Сделал всё как говорил. Запланированно.

– То есть ты... всё-таки это сделал?

Снова пауза.

– Да, – небрежно, до ужаса спокойно бросил он.

– Но... Как?

– Какая разница?

– Как? Говори.

– Да ничего особенного. Симпатичная женщина, клуб, алкоголь... Всё стандартно.

Опуститься на колени – в центр солнечного квадрата на полу. Провести ногтями по шее, задев подбородок. Квадрат. Осколки. Зеркало в трюмо, женские чулки, пьяный разнеженный смех, её сладкие стоны под ним – такой интересный случайный знакомый на отдыхе, обаятельный, галантный и весёлый, с красивым, как у ангела, лицом, накачанный и весь в татуировках, почему бы и не повеселиться с ним?

Почему бы и нет.

– И ты... привёз её к себе? – выдавить, вытолкнуть из себя – как нежеланный плод, как косточку, которой давишься. Выплюнуть дрожащим выдохом.

Вздох. Не нравится ему говорить об этом. Ну, ещё бы. Наверное, он до сих пор не смыл с себя её пот, слюну и смазку.

– Алиса...

– Говори.

– Нет. Я у неё ночевал.

– Ясно.

Тишина.

– Алиса?..

– Зачем ты это сделал?

– Я просто захотел. Я же говорил тебе – я делаю что хочу.

– ЗАЧЕМ. ТЫ. ЭТО. СДЕЛАЛ?

Рваться, кричать, бесноваться; рык – животного, чудовища, не человека – вырывается из груди. Крушить, ломать, дробить, терзать в куски, навсегда, навечно, не оставив ни крупинки, ни песчинки, ни атома – от себя, от него, от всего. Бирюзовая обивка, шторы, сушащееся белье, кожа – в клочья, в кровь, в землю; кулаком в стену, кулаком в стену, кулаком...

– Алиса. Прекрати. Я тебе сейчас врача вызову.

– Себе его вызови!! Как ты мог, как ты СМЕЛ сделать это со мной?!! Я тут умираю от тревоги и страха – а ты просто ебёшь там первую попавшуюся самку! Мразь, животное!!! Да ты ногтя моего не стоишь!! Как же я тебя ненавижу! НЕНАВИЖУ!

Осколки, кровь, осколки.

– Алиса, остановись. На этом всё кончено – просто знай, – но сейчас ты должна прийти в себя.

– Заткнись!!! Ничего я тебе не должна! Твоя мерзкая похоть, для тебя только она имеет значение – ничего человеческого, ничего святого, НИЧЕГО!!! Всё, на что ты способен – лгать, мучить и тешить своё эго!! Они все боятся тебя – потому что не знают, что ты гнида, вошь, личинка без цели и совести, ты хуже Ноэля, хуже грязи, хуже всех!!!

Рыдать, кричать, реветь; раненым зверем метаться по комнате, чиркать по себе ногтями – снова, и снова, и снова, руки, ноги, шея, живот, лицо, везде, оставить только клочки, красные клочки, красные капли на жёлтом паркете, в квадрате солнца, проклятого, мучительного солнца, которое снова заставило её привязаться, зависеть, надеяться, зачем-то лечиться, зачем-то куда-то идти, зачем-то преодолевать себя – чтобы снова всё та же бессмыслица, та же грязь, та же ложь, снова и снова и снова, одна и та же мука, легче никогда не станет, из этого никогда не выбраться, никогда никогда никогда, всё, что она может – умереть, исчезнуть, сегодня, сейчас, не мучить больше ни себя, ни других, её сломали, её больше нет, больше нет, больше...

Блистер таблеток. Всё, что осталось – на трясущуюся ладонь в красных и бурых разводах. В рот. Стакан – вдребезги.

Успокой меня ветром пламенным.

Много прожито,

Много ранено.

Ладно сшито,

Да плохо скроено.

Успокой меня.

Успокой меня.

Никто не успокоит меня. Никто не утешит меня. Никогда.

– Я убью себя, сегодня, слышишь, мразь, сволочь?! Я убью себя!! Я этого не выдержу! Я НЕ ХОЧУ больше так, я НЕ ХОЧУ это выдерживать! Я НЕ ХОЧУ больше верить таким, как ты – хоть на секунду, на паршивую секунду, отдавать всю себя – и потом снова барахтаться в этой ёбаной агонии! Я говорила, что всё закончится?! Отвечай – говорила или нет?!!

– Алиса, ты бредишь, ты неадекватна. – (О, сколько же брезгливости в голосе; давай, давай, зли меня ещё больше – я разорву тебя на мелкие кусочки, как только ты окажешься рядом, я вцеплюсь в твои мерзкие глаза, которые ты украл у Даниэля, и вырву их ногтями, я уничтожу каждого, кто приблизится ко мне – боль, смерть, разрушение). – Я вызову тебе скорую.

Она засмеялась, лёжа на полу – в крови, клочках и осколках, разодранная, израненная; смеялась и смеялась – долго, запрокинув голову к солнечному свету, к разметавшимся по полу красным волосам, и слёзы текли по разводам крови на её лице.

«Ты уйдешь в красные воды. Глубоко в красные воды», – обещала ей старуха-гадалка, как только она попала в Гранд-Вавилон.

Волны ярые режут заживо –

Подневольные,

Каталажные.

Тёмен путь от костра до пыточной –

Сладко тонется,

Горько дышится.

Руки вымыты.

Всё исполнено.

Успокой меня.

Успокой меня.

Сегодня. Сегодня я успокоюсь. Сегодня всё кончится. Кончается – уже сейчас.

– Поздно. Я выпила таблетки. Я выпила всё, что осталось.

– Ты дура, блять?! Нахуя?! Я звоню в скорую.

– Звони куда хочешь.

Она бросила трубку – и нажала на другой номер. Всё трясётся, размывается, разрывается на тысячу маленьких красных капель в солнце и бирюзе. Лазурь. Я увижу небо или нет?.. Может, увижу небо. Яркое, как в Италии. На Неаполитанском заливе.

Nel mezzo del cammin di nostra vita – так, кажется?.. Я очутился в сумрачном лесу. В лесу, из которого не выбраться.