Князь Юсупов открывает глаза

Белый переворот

Но вся дорога заняла у него неделю, - Юсупов-то ехал на любых попутках, да и не выглядел как знатный или как тот, кого можно обокрасть, а потому и дела до него не было никому.

А вот что творилось потом…

Стоило ему вернуться в Ленинград да штамп поставить, как он сразу понял, что смотрят на него странно – будто бы прицениваются. И когда к нему, снявшему комнатушку у старухи, через два дня пришли чекисты, странно переглядывающиеся, тоже напрягся. Но ведь за два дня он не был нигде, везде гулял, дышал, пару булочек купил, жил скромно. К дому своему съездил, правда, долго возле него стоял, смотрел на облупившиеся стены – сейчас там было какое-то государственное учреждение, закрытое, так что даже зайти внутрь не получилось.

- Товарищ Юсупов?

Князь даже привстал, опасливо на них посматривая.

- Да. Я здесь по бумагам из отпуска, если надо, все предоставлю. Все подписано, документы в порядке…

- Не за этим мы. Вы одевайтесь, с нами пойдете.

Ну, здраво рассудив что бояться ему нечего, Феликс и пошел... А там… Выяснилось что белое движение уже в столице. Комиссара, что поставили после предыдущего, давно уже аристократы сманили на свою сторону. Всех сторонников режима давно по тюрьмам рассовали, да и дворянство стало возвращаться в страну. Так и оказался Феликс Феликсович снова князем, и даже с извинениями, тут же был отквартирован в подобающее ему жилье, слуги его тоже были выписаны из мест не столь отдаленных, а дом обещали починить в ближайшее время.

- Что же до вашей супруги, то письмо ей уже отправлено, не волнуйтесь, мы все сделали, ваше сиятельство. Надеемся, что и вы сможете нам помочь вернуть заведенный ранее порядок в стране. Только усилиями таких людей, как вы, это можно теперь сделать.

Вот так опешивший Феликс и оказался снова князем. Из огня да в полымя…

А там все закрутилось. И ремонт дома, и слезы, когда он увидел и жену и ребенка – той уж было почти шесть, и конечно, дядю чужого отцом она называть сразу не стала, да и не признала.

Дела государственные, попытки восстановить хоть что-то, растащенное по стране.

Так что когда Феликс сумел-таки отправить слугу за своим комендантом, там уже тоже было все разрушено, а кто остался, сбежали.

Мишку он велел привезти со всей семьей (а там и еще с десяток ребятишек, кто остался, тоже попросились. Зная князя и историю его, слуга не посмел отказать, чтобы ему потом самому голову не снесли), его поселил у себя, пока изба строилась. В живых остались только его братья-сестры, да мать, бабушка к тому времени уже захворала да померла. А там, слушая, как Мишка рассказывает, что творилось в деревне, Юсупов только слезы утирал. Тот, молоко с булкой наворачивая, и рассказывал, что вот, через неделю, как вы уехали, уже вызвали коменданта в Березки, да там и сказали, что как хочет, но теперь под самоуправление они попадают, так как волнение уже дошло до вышестоящего города и комендант Березок натурально пытается спасти свою шкуру. Вернулся в задумчивости Иван Николаевич, не знал, куда бежать, что делать, но деревню не бросил, все вел как следует, пока не пришли белые да его в плен не взяли. Крестьяне-поселенцы, конечно, его выгораживали, да только увезли его куда-то… Еще и завклубом объявился, поганец, и как специально начал Бессонову палки в колеса ставить.

- Сгною, скотину, только попадись он мне…. – почернел князь, уже представив, что мстительный Белорецкий мог сделать с своим противником. – Да неужто Иван думал, что брошу я его... Ладно… Ты ешь, Мишка, да к маме иди. Уроки наши я не брошу, хоть сам их часто вести не смогу. Но и семью вашу не оставлю, постараемся вывести тебя в люди. Главное - учись…

Так и потекли их дни.

Правда, тяжко было князю, вспоминал он и дни свои на одной лежанке с Бессоновым, и как он его выхаживал. И ведь на тебе, ни следов Белорецкого, ничего! Да и Ивана никто не видел. Уж Феликс и прошение направил наверх, мол, если есть где Бессонов Иван Николаевич, отправьте его ко мне, должник я перед ним, лично поблагодарить хочу. А нет. Ни ответа, ни привета.

Все, в основном, потому, что хоть высочайшее князево прошение и отправили в Пермь, а оттуда в Березки, самого Бессонова там давным-давно не было. И пока князь Юсупов возвращался к прежней жизни - хотя она все-таки была не та, что до революции, и все было другое, и дела навалились на него разом - он время провел в бегах. Нет, сперва его схватили наступавшие белые силы, и непременно лишили бы жизни, но повезло с березниковским комендантом сбежать - как раз из лап Белорецкого, которого новые власти вмиг объявили новым комендантом в Березках.

Тот, едва власть получил, лапки свои потер мерзенько, как таракан, усами пошевелил - и Бессонова отдал приказ бросить в карцер. И в третий раз некие неведомые силы помешали ему расправиться с Бессоновым сразу, потому что ехал с визитом генерал аккурат из Перми, и требовалось дорогого гостя встретить.

Бессонов же успел проститься с жизнью, но в черное отчаяние не впал.

- Ты, Иван Николаич?

В темноте каменного мешка (карцер был при бывшем монастыре и остался еще с царских времен) он различил голос и черты березниковского коменданта.

- Он самый. Как бы выбраться отсюда? Кажется мне, что если до верха добраться, то камни там расшатать несложно, а там, может, вылезем? Если кругом не сторожат, может, и сбежать удастся.

Комендант из Березок попал в карцер двумя неделями раньше и к этому времени от голода так ослаб, что еле мог подняться. Но все-таки он подсадил Бессонова, чтобы тот, уцепившись за грубые булыжники, подобрался к тому месту, где стена карцера переходила в свод - кладка там и впрямь обветшала. Бессонов догадался, что ее подмывает талая вода, недаром в карцере сыро, а стало быть граничит место их заточения с наружным воздухом.

Пара булыжников сорвалась наконец вниз с грохотом, а из-за них потянуло свежестью и ветром: точно, снаружи сквозь щели пробивался свет. Еще пару камней вынуть, подтянуться и... Лишь бы постовые не слышали, если их стерегут.

Дождались темноты, полуночи. Кое-как Бессонов вытянул товарища наверх. Повезло еще, что монастырь окружала рощица; они оба потащились из города прочь, туда, где, по словам коменданта, держали еще оборону их красные войска. Чуть было не замерзли в лесу - огонь жечь было страшно - но потом набрели на избушку, где жил лесник - там Иван оставил совсем разболевшегося политрука, а сам отправился дальше.

Документов при нем не было - выбросил сам, чтобы не расстреляли при первом же задержании. Сперва Бессонов сам смог пробиться к фронту, и отступал с товарищами до самого Екатеринбурга, а там белые вяли их в окружение и тысячи две человек оказались в плену. Обращались с ними дурно, но морить и расстреливать не стали: срочно требовалось строить вторую ветку железной дороги до Кургана, туда и погнали их. Многие в то лето оставили там кто жизнь, кто здоровье, ближе к новой зиме же стало совсем тяжко, и Бессонов снова решился бежать - тем более, что удалось ему забрать себе документы одного из погибших рабочих, свободного, не пленного, как он. Так он и пробрался обратно в Пермь. Он разрывался: разум говорил ему бежать на дальний восток и еще побороться за коммунистическое дело, сердце - отыскать князя; впрочем, мучили его и сомнения, захочет ли Юсупов на него взглянуть теперь? Написать бы ему письмо, хотя бы самую простую записку, но он опасался. И все-таки ноги сами несли его в Петербург - если не в расчете на князя, то хоть на то, что оставалось же еще там подпольное сопротивление, как при прежнем царе. Да и Феликса своего еще хоть раз увидеть, хоть издалека. А пока он брался за любую работу и потихоньку продвигался вперед, избегая больших городов - боялся, что враги опознают.

А ведь у князя тоже не все было гладко.

Сначала пригласили его составлять новое правительство – мол, вот, ума-то у тебя побольше, князь, помоги-ка нам найти новых людей. Ну и помогал Феликс, что уж тут делать. То поговорит с одним, то с другим, министром порекомендует, делами займется. А то и прошениями и военными делами займется.. А дни сменяют один другого хлеще. Вот уж и Дума новая готова, но нет ни единой весточки о том, по кому сохнет сердце Феликса. Вот уж и Мишка нарядный в школу пошел, в настоящий лицей для мальчиков. Под покровительством князя-то его приняли. Муштровали там нехило, но Феликс надеялся крестника на военную службу определить. Всегда будет и сыт, и дом, и жалование. Правда, как бы ему хотелось, чтобы войн больше не было, да нет - восстания нет-нет, да вспыхивали.

А потом что учудили, собаки-то эти думские, а?

Разузнали, что жена его, которая не особо-то и поторопилась возвращаться из-за рубежа, была сестрой императрицы. И начали умащивать его, мол, давай-ка, князь Феликс, не хочешь ли ты стать следующим помазанником Божьим, а?

Не особо нравилось это князю, помнил он, как прошлые шишки все легли на плечи императора, да как обвинили его во всем, хоть и мягкой рукой он правил. Да не оставили ему выбора, делегацией целой к нему пришли, да с газетчиками… Тут уж и отказываться стало не с руки – позор какой, ему бы трон предложили, а он и отказался бы?...

Пришлось принять.

И крутанулось колесо жизни снова, еще веселее. Прошения, приказы, министры, а там уж и другие государства подтянулись, послов прислали, чтобы, значит, поздравить нового императора. И так увлекло его все это, что сил и вздохнуть-то лишний раз не было. А ведь еще надо было объехать крупные города, самолично разобраться с теми, кто сидит на местах!

- Денис Игнатьич, нет известий по тому, моему делу? По пропавшему Бессонову?

- Никак нет, ваше императорское величество… Я уж разослал во все концы известия, и все никак. Может, в газету дать объявление?

- Да ты думаешь, что говоришь? Представляешь какая за ним охота будет?

Император сурово взглянул на своего писаря, что только голову опустил.

- Хотя если мы пообещаем награду за любую весть о том, где он находится, то, может, что и получится из твоей идеи… Так и сделаем. Сегодня же составь заметку для газет да подай ее во все крупные известия!

Но столичные газеты до губернских городишек и сёл доходили редко, да и некогда было Бессонову читать их. Зиму он переждал с бригадой лесорубов, потом, скопив чуть денег, отправился в Петербург - к тому времени дороги снова открыли, и белые войска уже не вешали всех подозрительных бродяг, хотя проходом через Вологду Иван ухитрился-таки попасть в местную тюрьму за бродяжничество. И был этому даже рад, учитывая, что там кормили два раза в день и дали пережить холодный месяц март. А там и выпустили - и снова дороги, лесные тропы, ночёвки где придется. Хорошо, если удавалось напроситься к добрым людям на ночлег или ещё как-нибудь с обозом проехать часть пути, а иногда он целую ночь мерз, боясь заснуть и не проснуться.

Но к лету он добрался Петербурга и немного начал приходить в себя, поскольку до этого целый год был сплошным бегством. Тут ему удалось устроиться при бане, колоть дрова. Работа была тяжёлая, но хотя бы спать позволяли в тепле и есть не впроголодь.

- Торопись, Иван, сегодня самый банный день, народу много будет, - банщик растолкал его затемно, в пять утра.

Бессонов зевнул. Мышцы ныли.

- Скажешь тоже...

- А то! К нам иногда не твой брат крестьянин, господа заезжают. Так что поспешай давай, праздник всё-таки.

- Какой ещё?

- День рождения у государя императора нашего, Феликса Феликсовича.

- Что?

Признаться, Бессонов так сторонился всякой общественной жизни, что даже газет в руки не брал. А теперь банщик сам толкнул ему в руки листок.

- Смотри, темнота! Вот же он!

С серого листка смотрел на Ивана его Феликс. В мундире с орденом, и улыбался все той же мягкой улыбкой. Руки затряслись, листок чуть не упал, и Бессонов с трудом подхватил его, борясь с желанием спрятать и любоваться дальше.

- Да ты чего побелел весь, будто привидение увидел вместо государя? - банщик захохотал.

- Я... Ничего. Я иду, иду.

И он отправился во двор, подхватив топор. Может, хоть тяжёлая работа вышибет все глупые мечты. А за одним и согреет его, замёрзшего за ночь.

Так что до полудня он упахался и вспотел насквозь. Колол он на заднем дворе, но выходил временами к воротам - таскал наколотые дрова в сами бани.