Князь Юсупов открывает глаза

Его Величество

Что же до самого императора, то он в этот день совсем не был радостен. Наоборот – грусть снедала его сердце. Вот уж второй год как он один. И только дела отвлекают, да вот еще этот чертов бал, где новоположенные дворяне корчат из себя неизвестно что. Разве же они могут сравниться с старой аристократией, которых с пеленок учили, как себя вести и что делать, как можно говорить и как к кому обращаться? А эти даже говорить не могут правильно… косноязычные.

Феликс мрачно опрокинул в себя бокал с шампанским и взглянул на тоненькое серебряное колечко, что сохранил и носил не снимая. Сказал, что оно ему крайне дорого, и оно спасло ему жизнь, а потому и снимать он его не будет…. Церемониймейстер на это долго ругался, но кто же пойдет против воли государя?

Не знал он, что счастье уже близко, а Иван его рядом. И тут-то, наверное, и улыбнулась Ивану звезда счастья его, потому как ближе к вечеру, когда он снова нес дрова, услышал он разговор между двумя господами. Верно, то был заезжий купец, и какая удача – тот самый писарь государев. Его ранг был неопределенный: вроде как и дворцовый служка, а вроде как и ближайший к государю человек, что сопровождал его везде. Но тут уж как повелось, что из-за низкого происхождения в государственные бани ему вход был закрыт, и он парился вот в таких, ближе к народу. Так вот, нес наш Иван дрова, а эти господа как раз мимо идут и беседуют так степенно.

- Ну а что император наш, как его здоровье, дела? Говорят, хмур он в последнее время...

- Да уж и не знаю, Илья Ильич, замучал он меня, каждый день про своего Бессонова спрашивает. Вот надысь отправили по всем известиям записку, мол, кто что знает, объявитесь. Это уж месяца три назад было. Тут уж, конечно, потянулись многие жалобщики к императору. Всех выслушал, представляешь, всех! Дела государственные отложил, деньгами наградил, да...

- А что, много давал?

- Да нет, с десяток золотых, сказал, коль подтвердится или найдется, тогда больше дам, это так, чтобы приходили. Так ты представь, сколько их пришло? Я писал расходные для казны, там казначей ворчал не переставая. Так вот уж сколько времени, а его все не найдут. Я уж пытался ему намекнуть, что может, и поздно давно, помер он где-нибудь в тюрьмах, да государь и слышать не хочет, страх как негодует, сразу гонит меня прочь... А я что могу сделать, ну, что? Не провидец ведь я? Тоже мне... И-эх, хоть попарится один разок, все невзгоды скинуть.

Вот с такими разговорами они и зашли внутрь, раздеться сначала, а после и в парилку.

А ошарашенного Бессонова так и оставили на улице. Да и кто обратит внимание на того, кто дрова таскает, на чумазого мужика?

Только хозяин выскочил через пару минут, да заругался, мол, ты что стоишь, ты что, не видишь, сколько гостей, давай живо неси, да новые дрова коли скорее, надо держать температуру в банях!

Иван только кивнул и повернул с дровами в придверок, а у самого мысли только и крутятся, что вот его, оказывается, ищут. Ищут, давно уже и безуспешно, а он все никак не мог ни прочитать, ни узнать того, что Феликс давно ждет его… Ох и бестолочь, прав бы его князь. Перетаскав наколотые двора банщикам, Бессонов остановился и прислонился спиной к стене. Сердце колотилось от волнения как пойманная птица, так и норовило выпрыгнуть из груди, и воздуха не хватало, так что он дышал жадно и думал. Заявиться как есть и сказаться - мол, я это? А не прогонят ли? Или, хуже того, раскроет свое имя и первым делом поволокут в тюрьму, это дело известное...

На улице меж тем стемнело.

- Илья Ильич, пустите меня, - решился он, - к заезжему этому... к государеву слуге.

- Еще чего! - банщик его чуть не вытолкал взашей, но бить не стал, засмеялся только. - С какой стати?

- Бессонов я. Которого они ищут.

- Ты? Да ведь ты когда к нам устраивался, говорил, Зайцев твоя фамилия? Да и метрика у тебя была вовсе не на то имя.

- Нет, я это.

- Сдурел, что ли? Не пущу. Отдыхают они. А как отдохнут, скажу, если слуга государев выслушать изволит.

Так что осталось Ивану сидеть на крылечке и ждать, и мыслями к Феликсу обращаться - наверное, потому государю и было так неспокойно этим вечером, что оба они друг по другу тосковали. Один пытался представить себе, как там его князь - сидит, должно быть, во дворце на набережной, и подносят ему лакеи шампанское, как он любил, - а другой не знал, как бедствует первый. За этими думами быстро пролетело время, и тут дверь скрипнула.

- Иван! Здесь ты еще, что ли? Заходи. Согласен он, - и кивнул на дверь.

В широком предбаннике сидел на лавке, одеваясь, государев слуга.

Банщик Бессонову и слова не сказал, оттеснил и сам высказал все:

- Он вот говорит, что этот самый Бессонов и есть, да я бы не верил на вашем месте! Известное дело, мужики хитрить любят. Ты учти, - он повернулся к Ивану, - как скажет государь, что не ты это, так и велит тебе всыпать с полсотни плетей. Ясно, дурья твоя башка?

Иван мотнул головой утвердительно, не задумываясь. Писарь тем временем посматривал на него цепким взглядом - а ведь и правда, походил он на него по описаниям и по той единственной мутной фотокарточке, которую из архива бывшего ЧК добыли.

- Да не велит, добрый он. Но уж церемониймейстер князь Трубецкой не спустит, его эти попрошайки сильно допекли. Впрочем, приходи, коли не боишься, в другой четверг - государь в эти дни к себе во дворец приезжает. Подойдешь с заднего входа, скажешься и подождешь. Посмотрим, признает или нет! - и тоже захохотал.

Бессонов кивнул и ушел, и назавтра и послезавтра долго еще все банщики хором над ним посмеивались - мол, вон куда замахнулся! Он, тем не менее, перед означенным днем почти не спал, встал затемно, с утра наколол дров кучу побольше, чтоб не хватились, к баням оттаскал - и к девяти утра аккурат был у заднего входа в Юсуповский дворец. Часто забегали к крыльцу посыльные и лавочники, а он все робел непонятно чего, и после всех только решился подойти и сказаться хмурой кухарке, кто он есть.

- Много вас таких таскается!

Она бы его прогнала, но тот самый писарь оказался тут как тут (еще бы, когда он накануне сказал государю, что видел в банях мужика, похожего на Ивана, тот приказал настрого привести к нему - вот он и ждал).

- Твое дело маленькое, Алена. Ну-ка, мужик, иди сюда, да валенки свои отряхни как следует, а лучше сними, полы-то вымыты, - и он повел побледневшего Бессонова за собой по темным низеньким коридорам и узким лесенкам куда-то выше, пока они не дошли до высокого темного зала.

- Ну, тут и подождешь. Да смотри мне...

Иван наблюдал, как из хозяйственной части дворца прошли они в парадную, и отделка стен тут же сменилась с бедного серого камня и простой желтой краски на дубовые панели, и был бы рад сидеть тут хоть до ночи, если увидит в конце своего Феликса, но тут их обоих с писарем с ног чуть не сбил мальчишка лет семи.

- Миша, ты чего, ну-ка не дури! - писарь погрозил ему, а тот вдруг поднял взгляд... и бросился обнимать Бессонова.

- Иван Николаевич!

- Да не надо, не надо, - Бессонов его отпихивал, - грязный я, в угле весь, а то еще в пыли древесной... Одежку замараешь, вон на тебе рубашка какая беленькая.

Надо же, осунувшегося, оборванного, - и все-таки он его узнал. Писарь тут же оставил намерение ждать конца торжественного приема - смекнул, что раз и мальчишка его узнал, стало быть, человек перед ним не лжет, и отправился еще дальше по анфиладе.

За третьей дверью горели свечи, сверкали зеркала, сидели за длинным столом государевы гости... Писарь прошел, кланяясь, пока ему дорогу не преградил тот самый князь Трубецкой.

- Куда? Занят государь. Ты не видишь, что ли?

- Да я только сказать, что мужика того привел... И мальчонка признал его, признал!

Последнее было сказано погромче в расчете на то, что слова донесутся и до самого Юсупова, сидевшего в трех шагах.

А император только того и ждал, уже с надеждой глядя на писаря. Подозвал его к себе, да велел отвести в дальнюю комнату для личной с ним встречи, пока он извинится и от гостей уйдет.

Гости его были не в восторге, это был небольшой неофициальный прием в честь его дня рождения и были тут только близкие князю люди. Но разве ж он мог остаться тут, когда там, может быть, есть хоть небольшая вероятность того, что это его родной Бессонов?

Коротко откланялся он, и, извинившись, вышел, быстрым шагом идя через коридоры. Сердце стучало как бешеное, да так сильно, что император остановился даже, облокотившись на стену, чтобы отдышаться. Что с ним? Неужто и правда он ждет, что это его Иван объявился спустя два года? Неужели… Его молитвы услышаны будут?

Дверь открылась негромко, и император застыл в дверях, прислушиваясь – благо та не скрипела.

- На вот полотенце, хоть лицо вытри, а то как ж тебя такого императору представлять.

- Да крестный его и так любит, даже грязным..

- Ох, Миша, не крестный, а его императорское величество! Сколько раз тебе говорить, ну что ж такое!

- Ну и что... – упрямо гнул свою линию мальчишка, не отлипая от руки мужика, и Феликс почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы – неужто?

- Выйдите все вон!

Феликс и сам не ожидал, что голос даст такую просадку, но писарь поклонился и заторопился выйти и Мишку за собой утащил. Там и часовых от дверей отослал прочь, смекнув, что раз император его отсылает, значит, узнал.. А значит, он свое дело сделал, и может, его даже наградят! Нужен же был зачем-то этот мужик.

Феликс стоял застыв, пока двери не захлопнулись, а после быстрым шагом подошел к Бессонову, не зная, что и сказать, только руки судорожно протянул к нему да обнял крепко, невзирая на свой вычищенный парадный мундир да грязь на Иване.

- Нашелся... Господи, спасибо тебе, нашелся.. Я уж думал, погиб ты или в тюрьме где… Спасибо тебе, Боже…

Феликс натурально плакал, навзрыд, как ребенок, прижимая к себе этого грязного, мятого мужика, пахнущего дровами и грязью, углем и грязным полушубком. Плакал и будто бы тяжесть с плеч снимал от того, что нашелся тот, по кому тосковало его сердце, да так, что усадить его пришлось Бессонову, да рук он его не выпускал, будто бы боялся, что вот-вот исчезнет Иван, и все это окажется сон.

- Ты такой холодный... Весь замерзший. Я распоряжусь, чтобы тебе истопили баню, прямо тут, во дворце, и вещи твои... Что ты пережил за эти два года? Где был? Я посылал за тобой в Березки, но Миша сказал, тебя увезли, и люди разбрелись, никто не знал, где ты и как тебя найти. Я ищу тебя уже второй год, Бессонов, что же ты делаешь со мной? Я думал, что умру от горя, а ты!

Юсупов уткнулся в руки его натруженные, прислонился к его груди лбом и замер, будто пытаясь осознать, что все прошло, одинокие эти два года закончились и лучше подарка на день рождения уже и быть просто не может.

- Эй, там!... прикажите баню истопить. И для Иван Николаевича одежду подобрать как для моей правой руки! Немедленно!

Часовых, конечно, убрали, но уж служка-то стоял за дверью поодаль – мало ли что понадобится императору, а потому, услышав, унесся прочь исполнять, пока Феликс в исступлении гладил небритые щеки своего прежнего коменданта.

Иван, как увидел его, так и упал на колени, в позе блудного сына с известной картины обнимая своего Феликса. У него показались невольные слезы, жгучие, и он утирал их сперва стыдливо, потом открыто. Увидев, что и император плачет не меньше него, да ещё так горько, он поднялся наконец и целовал ему руки.

- А я... - у него вырвался вздох. - Знал бы ты, сколько я всего пережил без тебя! Сперва-то, конечно, спешил к своим, надеялся побороться за прежнюю власть, но какое там! Попал в плен. И от Белорецкого спасся чудом, бежал, проще говоря. А раз уж я вышел бывший пленный и дважды беглый, то и скрывался. Не до газет мне было, Феликс. И о том, что ищешь меня, узнал только третьего дня, чудом. Не могу поверить! Не попадись мне та газетенка, и не увиделись бы.

Оба вздрагивали, и Бессонов ощутил, как государь обнимает его отечески.

- Я ведь ещё и потому сам к тебе не стремился - думал, зачем я ему теперь нужен? У него там супруга, дети... А я его позорить буду. Но все равно к тебе в столицу приехал, думал, хоть погляжу на него издалека однажды, коли повезет.

Феликс явно начинал злиться в ответ на такие предположения, и Иван поспешил замолкнуть.