Князь Юсупов открывает глаза

Товарищ Бессонов мерил шагами кабинет, окленный какими-то пошлыми обоями в голубую розочку - занятие утомительное, но эти два часа до рассвета требовалось перетерпеть, переждать, тем более, что в Петербурге по временам все ещё было неспокойно и частенько стреляли. Здание, отданное под нужды Чрезвычайного Комитета, стояло на набережной - старый, екатерининских времён, дворец, и интерьеры его были под стать, и залы: пока меришь шагами длинную их анфиладу, утомишься. За документы сядешь - уснёшь, а покидать пост никак нельзя. Лязгнули железные засовы ворот внизу: прибыл новый конвой, и проведи арестованного через двор. Одного, закованного; глянув подальше, к удивлению своему обнаружил Бессонов, что его привезли на подводе - надо же, гляньте, какая важная птица. Остальных доставляли из Крестов пешком, в санях или на телеге - разве что больных или истощенных. Этот держался прямо, что было видно даже отсюда, со второго этажа. Одет он был в бесформенную старую шубу, висевшую на нем мешком. Бессонов спустился вниз. Постовой уже отпер двери, и конвой отряхивался от снега и передал подоспевшему Бессонову сопроводительные документы на арестанта. - Не разбудили, Иван Николаич? - один из конвоиров был знакомый ему солдат. Бессонов помотал головой. - Даже рад. Час до рассвета, тяжёлое время, сам понимаешь, - пояснил он. - Кто такой? - спросил он, кивнув на арестованного. - Это к тебе привели гражданина, - конвойный потянул арестанта за плечо, выведя вперёд и в спину подтолкнул штыком. - Белая сволочь, пособник оккупантов, - вставил второй конвоир. - Вот и дело при нем. И телеграмма там, из ЧК должны сообщить, что с ним делать. Бессонов кивнул, взял папку под мышку и бросил на арестованного взгляд - сперва беглый, а потом... Взгляд пришлось невольно задержать подольше. Держался заключенный отстраненно, но стойко и прямо, хоть явно был измождён, а в серых глазах плескалась холодная ненависть, так не вязавшаяся с его благородным и спокойным профилем. Видно было, как чуждо ему это все, и уродливый тулуп, который на него накинули, и закованные руки, и само несвободное положение - может, он и бывал в этом дворце лет пять назад на балу, а теперь, когда все здесь заняли красные, смотрел с презрением. И сразу становилось любопытно - кто же он такой? - Провести ко мне в кабинет. Кандалы оставить покамест. Конвой свободен. Феликс Юсупов, князь, обаятельный интриган, повеса и аристократ, мог ли он думать что в его жизни произойдет вот такой поворот? Никак нет. Одно успокаивало его - жена его уже находилась далеко отсюда, а значит и толку не было никакого беспокоиться - до неё не доберутся, ну а сам он с Божьей помощью выберется. Не станут же они, в самом деле, пытать его или расстреливать? В военных действиях он не участвовал, ни на одной, ни на другой стороне, а что пытался выехать... Ну, так не он один. Раздираемая войной Россия оставляла печальное гнетущее впечатление у каждого, кто задумался бы об этом, и каким бы патриотом Феликс не был, он очень четко понимал, что царской России, какой её знал он, пришел конец. Впрочем, пока он задумывался над этим, подвода уже остановилась и его заставили сойти с неё. Как он смог понять из разговоров конвоя, они были рады, что им позволили не топать пешком, а ехать, и в тоже время, были удивлены... И посматривали на него с опаской, мол, кто же это, что даже ЧК отнеслись к нему с уважением? Что за птица? Феликс только кутался в чью-то старую шубу, которая не застегивалась на самом верху и оттого нещадно продувалась, так что толку от неё было не особо, да отворачивался - благо вопросов конвой задавать не мог, запрещено было, но князь им был даже благодарен за эту недолгую тишину. Но она и правда была недолгой - вот его уже привезли, выгрузили и даже подтолкнули в спину, заставляя болезненно поморщиться. Он устал. Да и путь из Крыма обратно в столицу для задержанного был нелегким - так сказать, никаких особых условий ему не давали. Встретивший осмотрел его как-то липко (или он уже себе надумал?), и Феликс ответил холодным взглядом, показывая, что его не боится. Наоборот, даже задумался, кто же этот его очередной палач, и что будет делать теперь? Снова спрашивать, имеет ли он отношение к белому движению? Губы его, потрескавшиеся от мороза, исказила ухмылка - да уж несомненно. А уж если выбьют признание, то расстреляют немедленно. Иначе что им ещё-то с ним делать, у них и соображений нет никаких на такой счёт... В анфиладах дворца шаги его отдавались отзвуком, а все же он послушно шёл следом - ну не сбегать же здесь, в самом деле?! Да и куда? Пусть уж все будет по Божьему промыслу... Бессонов между тем, подогрев себе воды в кружке над огнем керосинки, отпил: горячее тепло разлилось по жилам, заставив немного приободриться. Он рассматривал привезенного к нему арестанта во все глаза. Высокий, худой, в порядком истрепавшейся одежде - и все же было в нем что-то такое, что заставляло остановить взгляд. Чекист отвел глаза, переведя внимание на пухлую папку с личным делом, только когда понял, что разглядывать его дольше становится... Нет, не то что бы неловко (он вообще был слабо сведущ в этикете)... Но как-то странно. - Значит, Феликс Феликсович? Подследственный кивнул - почти не наклоняя голову, одними глазами, и только потом, после окрика, ответил свое "да", - негромко, но не без усталого раздражения. - Я уполномочен ЧК пересмотреть ваше дело, - добавил Бессонов, потом представился. Хотел добавить, что уж он-то не упустит своего и возьмет подследственного под самое тщательное наблюдение, не позволяя связаться из тюрьмы со своими людьми, но решил промолчать и перепроверить данные дела. Допрос потянулся своим чередом. Одни и те же вопросы, одни и те же известные ответы - таких протоколов было в папке не меньше шести, и все-таки Бессонов, раз уж дело передали ему на доследование, решил подойти ко всему методично и перепроверить каждую мелочь. Что раздражало, так это холодный усталый и высокомерный тон князя, и даже не тон, а сама манера держаться - так и хотелось ее выбить из этого белого выродка своим наганом! Но для того было не время. Ему требовалось вызнать побольше, понять, куда спрятаны деньги и драгоценности княжеского рода - а они непременно должны были остаться, и именно сейчас, в эти бедные и голодные годы, нужны были новой власти. А этот надменный ублюдок над ним попросту издевался! Пару раз обычно флегматичный Бессонов едва удержался от того, чтобы не дать ему пару пощечин, но времени у него было много, и он не собирался так быстро расписываться в слабости, выдавая себя этой бессильной ярости. Но зато выяснил Бессонов и одну любопытную вещь: отчего-то граф Юсупов искренне считал, что его непременно расстреляют, что было почти забавно. Выходит, если пообещать ему, что жизнь сохранят, от него можно будет добиться многого? Но этот козырь чекист решил приберечь напоследок. С этим графом ему отчего-то хотелось начать долгую игру. А значит, дело следовало изучить поподробнее, чем он и занялся, тут же забыв про сидевшего тут же графа - впрочем, краем глаза он следил за его движениями, а то мало ли. Тот и на жестком стуле устроился так, словно на вечернем приеме слушал застольную беседу, а не сидел в кабинете у следователя. И постепенно по мере погружения в личное дело перед чекистом вырисовывались все яснее черты того, кого привели к нему: вроде бы граф принадлежал к тому самому сорту людей, который он презирал сильнее всего - прожигатели жизни, которым все досталось даром, от рождения, просто так, а они употребляли доставшееся богатство лишь для удовлетворения собственных страстей, лишь изредка кидая нищим милостыню. Бессмысленные паразиты на теле общества. И еще смеет смотреть на него так, будто сидящий перед ним следователь - человек второго сорта! Как тут не вспылить? Но Бессонов был умен, а потому удержал эмоции при себе, погружаясь в материалы дела еще дальше, пока не наткнулся на любопытную деталь. Выходит, этот изнеженный княжеский сын любил переодеваться в женское платье? Да еще и ходили слухи об его связи с одним из офицеров царской армии? Забавно... И на лице чекиста постепенно появилась улыбка, больше похожая на оскал, а на неприступного графа он взглянул совершенно иными глазами - как на доставшуюся ему добычу. - Ну, продолжим. Садитесь ближе. Повторяю, с кем из белого движения и прочих контрреволюционеров вы связаны? И где вы спрятали ценности вашей семьи? Подумайте хорошо, прежде, чем отвечать, что ничего не знаете и нам ничего не достанется. От этого, между прочим, зависит ваша жизнь. В моей власти оборвать ее прямо сейчас. Или, если вы будете благоразумнее, сохранить. Судить вас будет чрезвычайная комиссия, то есть, тройка, фактически же меру пресечения назначаю я. И могу попросить для вас заменить высшую меру на двадцать лет заключения, к примеру... Подумайте. Вижу, вы не слишком впечатлены, а напрасно. Это ведь еще вопрос, где отбывать срок - на севере, на Колыме или на Соловках, или тут, в одиночной камере, в более-менее сносных условиях и без непосильного труда. К тому, чтоб голыми руками лес валить, вы не очень-то приспособлены, как я вижу, - и он усмехнулся, еще раз окинув быстрым взглядом стройную, даже сейчас изящную фигуру бывшего графа и нежные черты его лица. - Все мои ценности уже вытащили ваши товарищи, я уже это говорил вам и раньше и до этого... Несколько раз. Если уж они не смогли это написать в той толстой папке, что вы безуспешно листали столько времени... То и весь наш разговор ни к чему не приведет! - Уже порядком уставший, озябший и голодный князь, только выдохнул возмущенно, глядя на своего мучителя, и отвернулся, поеживаясь и хмурясь от неудовольствия, прикрывая устало глаза. Успела ли его благоверная добраться до чужого берега, как она теперь там... - И не надо лгать, молодой человек, вас это не красит. Более того, я уж слишком хорошо знаю, как вы обходитесь с аристократией... Да и потом, что мне терять? Ни имени, ни имущества у меня не осталось, дочь и жена уже там, где вы своими лапами не достанете. Так что умереть будет вполне разумным концом. Тут узник пожал плечами и отвернулся, выдыхая в воздух, жмурясь, поднимая руки в кандалах и неуклюже пытаясь вытереть грязь с лица - чистотой узники не блистали, как и места их заключения, в общем-то. - Давайте уже закончим это, как вас там, Иван Николаевич Бессонов, и оставим глупые разговоры ни о чем. Я порядком устал говорить об одном и том же, тем более что результата нет никакого, сами же видите... Бессонов глянул на него снисходительно. Изматывать усталостью он умел - правда, в этот раз подследственный скорее упадет в обморок, чем сломается, но тем любопытнее продолжать беседу, верно? Утро долгое, им некуда торопиться. Он прошелся по кабинету молча, как бы что-то обдумывая, глянул в окошко снова - небо на востоке посветлело. Скоро сменится караул, закончится его дежурство, можно будет пойти домой - вернее, в ту маленькую комнатушку в доме бывшей дворянки, которую ему выделили. Только - вот удивительно - сейчас этого вовсе не хотелось. Правда, что ли, граф так его заинтересовал? И он снова и снова оглядывал его фигуру: кажется, граф держится свободно, но заметно устал и сам зевает. - Стремление ваше погибнуть звучит, может, и благородно, но бессмысленно. Зря вы считаете нас убийцами. В наших интересах сохранять жизнь, а не лишать ее. Нам нужны рабочие руки - только вы, кажется, к тяжелой работе непривычны. А еще зря вы думаете, что сказав десять раз "нет", заставите меня поставить точку в вашем деле. Ценности ваши мы найдем, а вы пока что пробудете здесь, посидите в Крестах, а то и в местом изоляторе - чтобы нашим с вами встречам ничто не мешало, - тут чекист позволил себе усмехнуться. С наступлением утра к нему как будто вернулись силы, и он готов был допрашивать бывшего графа хоть сутки кряду. В дверь постучали - но вошедший рядовой ничего особенного не сообщил, сказал только, что полевая кухня привезла завтрак и спросил, куда подать - сюда или он спустится в столовую? Бессонов махнул рукой и приказал подать завтрак сюда. - Есть хотите? - спросил он у графа. - Рябчиков с шампанским не обещаю, правда. - Думаю, вы же прекрасно понимаете, что да. Юсупов поднял глаза на чекиста, пытаясь найти в его лице хоть толику насмешки или признаки того, что он над ним издевается. Но... Кажется, тот и сам понял, что пока что ему нечего сказать Бессонову. - Рябчиков и дворянство уже давно не ест. У вас устаревшие сведения. - Феликс опустил голову, глядя на свои колени и порядком поистрепавшиеся вещи. Позор, цвет аристократии сидит в грязных штанах, даже местами потертых, и даже сделать ничего не может. - Рабочие руки, говорите... Вы же считаете нас изнеженными, этакими опухолями на теле общества. Зачем мы вам? Если обеспечивать нас не надо, то к чему же вам опухоли общества? Кажется, чекист чуть дёрнулся, желая отвесить ему пощечину, и Феликс даже прикрыл глаза, ожидая удара, но... Надо же, умеет держать себя в руках... Удивительно для таких, как они, учитывая, как быстры они на расправу.