Князь Юсупов открывает глаза

Из Москвы в Петербург

Бессонов добрался до Москвы успешно, а вот в ЧК вышла заминка с той стороны, с которой он совсем не ждал. Творилось там непонятно что: после смерти прежнего комиссара, всесильного товарища Дзержинского, назначили нового, и начались, говоря проще, чистки. Почти никого из прежних знакомых ему сослуживцев почти никого не осталось, Менжинский бежал, некоторых, по слухам, и вовсе расстреляли за контрреволюционную деятельность. Зато старый знакомый оказался постовой, да ещё старичок при вахте, который ключи выдавал, так что он в учреждение все-таки пустил его и подсказал, к кому обратиться с прошением. Новый комиссар его не принял, зато прошение попало к одному из его помощников. Тот, хоть и был с Бессоновым незнаком, принял его отлично, долго ждать не заставил.

- Выходит, ты, товарищ, по своей воле в Березники уехал? Слышал твою историю. Сперва все недоумевали, чего это вот, а теперь мне ясно: хитро ты это...

Он откинулся на кресле и закурил.

- Я вовсе не имел каких-то тайных замыслов, - поспешил отказаться Бессонов.

- Только уехал, и начались тут... Понимаешь ли... Перестановки. Так что ты их в своей глуши очень даже удачно пересидел. На основную должность решил вернуться, да? Об этом твое прошение?

- Я? Спокойно? - Бессонов возмутился с полным правом. - Да... Да меня там чуть не пристрелили кулацкие пособники! Со всех сторон норовят, понимаешь ли, то доносы на меня пишут, то ещё что.

- Ну, ну, не кипятись.

- А приехал я совсем по другому поводу. По пустячному, можно сказать, - продолжил Бессонов, успокаиваясь. - У меня ссыльный учитель на поселении подал вот прошение о полагающихся отгулах... О днях отпуска. Нареканий к нему нет н каких, ребят учит исправно, ни в чем не замечен. Перевоспитывается. Позволите?

- Ах, это? - служащий даже заулыбался: видно, он сильно опасался, что Бессонов хочет вернуться, причем именно на его место. - Подпишем, заходи завтра или послезавтра.

Бессонов оставшееся время провел, с удовольствием пройдясь по столице и любуясь строящимися новыми домами; заодно не забыл и пройтись по магазинам, где накупил ребятишкам подарков - конфет и прочего, а Феликсу, повинуясь самому ему неведомому порыву, захотел вдруг чего-нибудь этакого, красивого... Так он набрёл на ювелирторг, где остановил выбор на паре серебряных простых колец: деньги почти все вышли к тому времени на другие подарки, но, с другой стороны, кто будет придираться к незаметному колечку? И вопросов лишних не будет.

Обрадовать Феликса планировалось ещё свежим кофе - плотной картонной коробочкой, полной зёрен, и парой новых белоснежных рубах, которые князь любил.

Забот было много, и забрав перед отъездом подписанное разрешение, он еле успел на поезд.

Так что назад Иван вернулся уже перед самым новым годом, гадая, как там его Феликс? Разозлился наверняка за долгую отлучку...

А Феликс и правда подумал, что уж и не вернется его комендант. Спектакль сыграли, салатов ему и так натащили. Чекушку водки он сам открыл и выпил несколько рюмок за несколько часов до нового года, когда подумал, что встречать его будет один - даже закусывать не стал, так ему дурно было. Мужики елку предложили поставить, но он отказался, так, веток надрал да повесил в избе, чтобы пахло. Сделанные детьми игрушки поставил, вот тебе и весь праздник, только костюм деда мороза валяется в углу, на печке. Свет Юсупов приглушил и на кровать лег, чувствуя, что, пожалуй, слезы-то на глаза наворачиваются – вот тебе и встретили новый год вместе. Уехал - и поминай как звали, пока он тут с детьми возится да дни свои коротает. Сколько Бессонова уже нет? Недели две так точно, не меньше. А то и больше трех. Если уехал он почти в конце ноября, то пока в Березках, а там и до Москвы пока. Или в Ленинград он поехал? Мужики тоже ведь тот еще источник информации, едва ли могут хоть не перепутать город.

Феликс крякнул и слез с лежанки, подходя к водке, наливая себе еще рюмку, и глядя на расставленные плошечки с кушаньями – сердобольные крестьянки им принесли, рассудив, что, может, между ними что-то и творится, но уж готовить они сами разносолов-то не будут, картошки сварят - и на том спасибо. Даже холодец притащили, вкусный, что ни говори – он уже закусил водку им и только ахнул, глотая и даже не чувствуя вкуса.

- А все ж, каков поганец... Ну конечно, что ему до нашей деревни, там, в Ленинграде, поди все красиво, елку большую нарядили, народ красивый ходит... Что ему до меня.

И снова рюмку налил.

А ведь что надо худосочному князю с учетом того, что и раньше-то он не особо пил? Там и третья рюмка уже была лишней, а уж в тепле и вовсе его стало размаривать, так что он уже и не слышал ничего.

- Торопись, Денис Иваныч, торопись, а то выпить не нальют, коли не успеем!

Деревенский мужик только посмеивался, но лошаденок всё-таки постегал, чтобы быстрее бежали. Дорога накатанная, кажется, чего не успеть? Да, в Перми пришлось задержаться - там тоже какая-то кулацкая шайка орудовала, поезд встал на полсуток, но все же Бессонов рассчитывал успеть и волновался.

А ну как князь без него уже вовсю веселится с детишками? И даже наверняка. Наверное, с утра ещё начал без него веселиться, чего ему? Сидят все вместе, выпили, песни поют... Да что там, выпившие уже все. Опоздал к празднику.

Угадал он, как видим, частично. Вот наконец сани въехали на поселение по дороге, что вилась меж избушками. Во многих было темно, зато вокруг клуба чуть не хороводы водили, шум стоял издалека, ёлочку приволокли и украсили... Бессонов с целым мешком подарков метнулся туда - но Юсупова не было.

- Ой, комендант! Вернулись!

- Садись к нам, Иван Николаич!

- Да я не... Феликса Феликсовича не видали?

- Домой он ушел к себе, печальный с утра чего-то. Но мы ему всякого натащили, чтоб, значит, отпраздновать порядком. И водочки, и холодца. Да ты куда? Садись с нами, выпей хоть!

Отказываться было неудобно, Иван хлопнул одну рюмку - с мороза самое то, чтоб согреться. Сельчан поздравил, а сам - бегом назад. А в избе уже темно было, так что он вновь заволновался - не случилось ли чего? И совсем страшная мысль закралась - вдруг руки на себя наложил от горя? Подумал, что бросил его Иван... Глупо выйдет, если он позволения выехать на неделю не дождался. И Бессонов принялся колотить в дверь - но она была вовсе не заперта. Пахло внутри еловым ароматом и водкой немного, а стоило керосинку зажечь, и обнаружился сам князь, улегшийся головой на руки за столом.

- Феликс! - Бессонов затряс его от испуга, но быстро понял - спит. Выпил лишнего, судя по запаху.

- Эх ты... Чего ж ты меня не дождался, - прошептал он укоризненно. И, подхватив его, перенес на лежанку. 

- Уууу, вернулся, значит, изменник. Бросил меня в праздник, да? – вдруг забубнил на руках Феликс да глаза свои мутные открыл. – я тебя ждал, ждал, а ты, поди, и загулял там в своем городе… И не стыдно тебе, Ваня…

И как-то совсем по-детски всхлипнул, уложенный на подушку и одеялом прикрытый.

Кажется, он подумал, что и вовсе ему привиделось, и не комендант это, а его пьяное сновидение, так что стоило ему все-таки дотумкать, что комендант настоящий и приехал, как хмельной туман с него и спал, и Юсупов за шею своего чекиста обнял его так крепко, что чуть не задушил, прослезившись с пьяной морды-то…

- И правда приехал! А я-то думал! Я ждал-ждал, решил, что ты и не приедешь - ведь ни весточки ни послал. Я уж и мужиков в Березки вчера посылал, и за подарками они столько ездили, а ты… И не стыдно тебе? Я уж весь исстрадался! Конечно, что тебе до своего опального князя, не любишь ты меня…

И снова всхлипнул, да так, что сердце разрывается, будто ребенок.

Вот и пришлось Ивану обнимать своего князя, да целовать, да говорить, что вот, он так мчался, так старался успеть, что даже коней загнал. И слезы утирал с бледного лица, и чувствовал, как Юсупов обнимает его крепко-крепко, будто в последний раз.

Новость он свою не стал говорить – не к пьяному разговору это, а вот кофе, сладости и рубаху отдал. А сам в ответ получил горячие поцелуи, сумку новую для нагана, красивую с гравировкой, и портки новые – тут уж князь, как жена, со смехом ему вручил, мол, все ты покупаешь, а порткам уж год, в конце-то концов. Вручил да к двери подскочил, надевая тулуп.

- Ну пошли, что ли, уж на улицу, что мы тут одни. Мне одному с ними не хотелось сидеть, а с тобой почему бы и нет. Да мы спектакль сыграли, я дед морозом был, детишек поздравили. Такие счастливые, ты бы видел!

И балагурит, и балагурит, и утаскивает его к остальным на улицу…

А уж после того, как они наелись и напились, так и домой пришли, разгоряченные, после войны с дитями в снежки (ребята, кстати, победили), да в кровать легли под утро, успокаиваясь поцелуями…

В этот раз Иван уснул - все-таки крепко устал с дороги, а вот назавтра, когда поселение едва просыпалось после праздника, пообещал Юсупову непременно самую горячую ночь любви (ну, или день), раз уж его так долго не было, и он успел порядком соскучиться.

- Нет, нет, сегодня ты лежи, сегодня я заварю кофе. Ты только руководи, а то я не помню, сколько его держать и куда ты чашку нашу большую железную дел. А-а, погоди, вот же она, на полке.

Полчаса спустя оба пили кофе с молоком, закусывая свежим хлебом; по случаю праздника достали пару конфет, которые не успели раздать детям, хотя Бессонов к сластям был равнодушен, предпочитая на кусок хлеба положить соленый огурец или рыбки.

- Ты бы, Ваня, осторожно.

- М? - обернулся с набитым ртом чекист.

Юсупов постарался осторожно высказаться в том духе, что, мол, опасно это, с молоком. Бессонов только рассмеялся.

- Мне как холопу положено иметь железное здоровье и есть все без малейшей заминки. Не бойся, не будет мне ничего.

Князь посмотрел недоверчиво, и Иван решил больше не ужасать его своими пристрастиями.

- Ладно, бросим это все. У меня ведь тебе еще один подарок, Феликс, - и он потянулся за бумагой, разрешающей Юсупову выезд на две недели за пределы поселения.

И он обнял его за пояс, и потянулся за поцелуем, но снова чуть не схлопотал - куда, Иван, от тебя же рыбой несет?

Пришлось рот сполоснуть. А еще Иван вспомнил про последний свой подарок и помялся немного - когда его вручать? Хотел дождаться Ленинграда, но кто знает, как там все обернется? И достал сейчас узелок с двумя кольцами и одно из них, извлекая и от волнения забыв все слова, потянулся надеть своему Феликсу на палец.

- Ммм… Что это, Ваня?

Князь поднял взгляд, глядя на своего сурового коменданта, да так и застыл с конфетой в руках. Мол, что ж это ты, неужто…Надумал.

Откашлялся, допивая кофе, да и посмотрел на свое тоненькое колечко. Слов ему не понадобилось, он и так обнял Бессонова крепко-крепко, без слов все ему сказав одним выражением лица. И так эмоции его захватили, что не смог он, ну не смог не прослезиться. И кружку отставил, поглаживая свое колечко, и на бумагу посматривал…

- Домой поеду. Хоть посмотрю, что там от имения осталось, родные стены поглажу.. Я ведь там в саду ребенком бегал, яблоки немытые ел. А потом мне от мамы доставалось, ох…А ты? Ты поедешь со мной? Я бы тебе все показал. И место у речки, и грот песчаный, сейчас-то его замело, наверное. Мы оттуда рыбу удили. Ох…

И слезы свои Юсупов утер, глядя на смеющегося Бессонова, подумывая, что вот, надо было денег-то оставить, хоть подарков своему бы коменданту привез. А тут…

Но время шло, и после ночей любви, и дней тоже, да игры в снежки с детьми, все-таки настало время ехать – бумага-то тоже имела свой срок. Так что собрался бывший князь Юсупов, нехитрые вещички в наплечный мешок сложил – так, зубной порошок, бритву, сменные рубахи и штаны, своего коменданта в избе сладко поцеловал, да мужики отвезли его в Березки – к ближайшей станции. Бумага была выписана всего на две недели, причем срок начинал капать сразу, как только на станции прибытия штамп поставят – их полагалось сохранять, чтобы после сдать под отчетность.