Князь Юсупов открывает глаза

Новая жизнь

Глянув на него, князь пошёл готовить лежанку свою в уголке на старой кровати, на которую постелили несколько досок, так как сама она прогнила. Было ещё место на печке, и там он тоже постелил, не обращая внимая на изумленный взгляд Ивана.

- А это ещё зачем?

- Это потому что изнутри только засов да крючок. Дёрнул - и дверь откроется. А ну застукают вдвоём, как объяснять будешь? Утром пораньше встану и перелягу.

Пробубнил что-то чекист, но возражать не стал.

- Свои вещи в тот шкаф можешь сложить, он вместительный, хоть я и не знаю, откуда его притащили.

Юсупов махнул рукой на большой добротный платяной шкаф - явно откуда-то из кулацкого дома, да пару сундуков поменьше рядом - туда тоже можно было сложить. Со стола он убрал тоже сам, посуду ополоснул остатками тёплой воды, чтобы не засохла - песок закончился, а идти на улицу уже не хотелось, утром сходит. Так керосинку и приглушили вместе с печкой, а следом обняли чекиста руки осторожные да к лежанке утащили, сажая на неё.

Вряд ли бы у Ивана сейчас хватило сил на что-то более или менее серьёзное, а так просто портить их первый раз князь не хотел. Потому усадил его на лежанку, а сам ладонью ремня коснулся, обводя выпуклость ладонью, будто бы не осмелев зайти дальше.

- Можно? - В губы не то шепчет, не то мурлычет, а пальцев не убирает, стервец...

Бессонов откинулся на лежанке и что ответить, не нашелся - слишком интимным было действо, которое им предстояло. Но видя, что князь голову поднял, положил на нее ладонь и пригнул, будто протестуя. Тот, наверное, ухмыльнулся во тьме - не видно было.

Больше всего его захватывала неторопливость движений - и какими же они были желанными, возбуждающими, еще немного - и кончить можно безо всякой близости. Вот чужие прохладные пальцы стянули с него галифе - он сам подался бедрами вверх, помогая себя обнажить, а потом те же пальцы гладили его естество, и каким это все интимным было, будто князь для того и был создан...

А когда мягкие губы обхватили его сперва несмело, а потом все более уверенно, Иван снова столкнулся с тем, что еле может дышать от восторга; ведь к изысканным ласкам он приучен не был, так что от князя и самой малости хватало. Вот погружает он член в мягкую влажность его рта, и тот посасывает его, так, что хочется толкнуться вперед еще глубже - но тут князь закашлялся, и Бессонов испуганно отстранился, давая ему передышку. А затем снова движение вперед, и еще. И еще одно, и язык проходится по самым чувствительным точкам - и конечно, от усталости не сдержался и кончил почти сразу. Но блаженство на этом вовсе не кончилось: наконец-то он мог прижать князя к себе, целуя в те самые губы, которые ему дарили столько удовольствия (тот, между прочим, даже сплюнуть не успел), а потом затащил к себе, облапил и сразу провалился в сон, богатырски раскинувшись на лежанке. И не чувствовал даже, как под утро, еще затемно, Феликс покинул его, перебравшись на остывшую печь. Спал Бессонов долго и крепко, а потому разбудил его все тот же аромат душицы, заваренной в кипятке.

Он приподнялся на постели, оглядывая княжескую фигуру.

- Настоящим хозяином стали, ваше сиятельство, - пошутил он.

Потом подошел сзади и обхватил за пояс, прижимаясь, и с поцелуем полез. Но на улице уже было светло, сновал по поселку рабочий люд, и попытки пришлось оставить до новой ночи, а пока, перекусив, отправиться инспектировать дела своего предшественника.

Только вечером они снова встретились, когда князь проверял тетрадки да каракули старших учеников - коммунисты ведь заставили всех выучиться грамоте, и старых, и малых, да ещё и как быстро, а сам политрук весь день тряс дела и бумаги предыдущего начальника. И тут уж не знал как подступиться Феликс, дело было одно и решать его надо было срочно...

Вот и поднял он тему за ужином поздним.

- Про семью Гончаровых уже знаешь что-то?

Бессонов помотал головой, доедая яйцо. Юсупов продолжил:

- Отца семейства бывший комендант расстрелял. То ли он полез на него с кулаками, то ли что, да только дочка у него красивая была, да малышни полный дом... В общем, мать осталась одна с детьми. А отец на лесоповале работал, норму выполнял. А теперь живут впроголодь... Ни дров на зиму, ни еды, и скотиной их комендант обошёл, хотя должен был по количеству душ в доме им поросёнка хоть завалящего привезти. Да только в кулацкий дом всё отдал, и половину причитающуюся государству наверняка не забирает... Сможешь помочь? Жалко их до смерти. Дочка теперь в тяжести ходит, никто не говорит, но всё всё знают ведь. Утопит ведь младенца, куда им, самим есть нечего... Чуть не померла, пока извести пыталась.

Князь вздохнул, поднимая глаза на сидящего напротив чекиста. Ну а что, он ожидал, что он молчать будет? Это начальники далеки от всех, а он-то детей каждый день видит, то хлеба сунет, то молока отольет, чай, сам не помрёт, дети же, жалко... В каждую избу вхож учитель, а коль не корчит из себя, то и рады ему в каждом доме. Ну или почти в каждом.

Тихо заскреблись у двери, и Феликс подскочил.

- Муся! Вернулась, зараза, я уж думал собаки тебя задрали, негодница!

В дверь протиснулась пушистая кошка, хвост трубой, моська остренькая, только пузо чуть ли не по полу, ну оно и понятно, в деревне-то... И тут же налили ей молока попить, да по пушистой голове погладили.

- Прибилась вот, котёнком, живёт теперь со мной.

Кошка покосилась на Ивана глазом, но волноваться не стала, только чинно подобрала под себя хвост, да молоко лакать уселась.

- С-скотина!

Относилось это, само собой, не к кошке. Бессонов с места вскочил, остановился только услышав "погоди" за спиной, и тогда вернулся, выспрашивая обстоятельства расстрела.

- Если это дело было без приговора, то вашего коменданта самого к стенке пора, - сообщил он.

Было у него подозрение, что приговор к расстрелу все-таки был, но очень уж криво склепанный, найти бы сообщников. Наверняка они из бывших кулаков, деньги кое-какие имелись, вот и спелись с прежним комендантом.

- Нет, вовремя я сюда приехал, как же...

Стоило Бессонову себе представить, что целая семья бы всю зиму голодала, а дети и не пережили бы - и он ощущал к Юсупову помимо нежности еще и самую горячую благодарность. Дверь хлопнула - только его и видели. Сперва рванул к избе коменданта, уже опустевшей, вороша и перебирая все бумаги, потом на ночь глядя отправился в Березники - райцентр верстах в двадцати отсюда, чтобы выбить снабжение на зиму получше и Гончаровым помочь, а заодно переговорить с тамошним политруком относительно случившегося.

Так что дела скоро захватили Бессонова с головой, зря он считал, что едет в глухое и тихое место. И тут, как оказалось, прежний комендант наворотил такого... Не без сопротивления, конечно ("Куда вам на зиму столько дров? А скотину зачем? А коровники построили? Нет, со стройматериалами плохо, стройте сами как-нибудь..."), но все-таки он добился того, что к зиме и Гончаровы, и другие пострадавшие были обеспечены дровами, кое-какой скотиной и несколькими мешками муки и зерна. Зато пара кулацких семейств уехала с поселения прочь - не на свободу, а еще дальше в Сибирь.

И когда не стало тех, кто и здесь устраивал старые порядки, оказалось вдруг, что селение и правда тихое, и люди подобрались, в общем, неплохие, все мастера. Времени только все эти разъезды и дела отнимали столько, что всю зиму Юсупов видел своего чекиста от случая к случаю. В избе он ночевал не каждый день - то ночь застигала в райцентре, то вдалеке на выселках, где лес валили, то он и вовсе засыпал прямо в правлении. Бессонов выслушивал, как князь ругается, забегая к нему с утра, и руками разводил.

Зато иногда случались у них горячие совместные ночи - хорошо, что зимой они были долгие и темные, вьюжные, никому ничего не увидеть и не услышать.

И, кстати, в смысле близости Бессонов оказался совершенно неопытным в смысле близости - нет, с женщиной ему, конечно, случалось, но с мужчиной ведь совсме другое, да еще он боялся сделать своему князю больно... Так что первые раз не то что не вышел страстным, а чуть не конфузом обернулся, особенно когда Бессонов, обнимая князя, сказал, что и опасается и не совсем понимает - как это он должен будет его... Прямо туда? Не предназначено ведь природой...

Что и говори, князь даже обижаться стал – в конце концов привык он к Бессонову, а тот вечно в делах да в делах… Одно хорошо, что дышать стало легче в поселении, а как мать Гончаровых узнала, что им под зиму счастье привалило, так прибежала плакать в плечо, и не знал смущающийся князь, куда глаза девать. А там то одной семье, то другой… Сегодня учитель в одну семью зайдет, а через неделю, смотришь, выделили им мешок зерна… Быстро местные смекнули, кому благодарны должны быть, так и потянулись с своими проблемами в избу писаря. Феликс никого не выгонял – да и зачем, всех выслушивал, детей нянчил. А уж когда в разгар зимы дочь Гончаровых родила, да его крестным позвали, пошел с радостью. По собственной дочери скучал он сильно, а потому с радостью нянчился с болезненным хрупким мальчиком, покачивая сверток.

- Ну и что же, что отец подлецом был, вы его уж воспитаете, зима пройдет не так тяжко, все хорошо будет.

Так и застал его Бессонов, зашедший в избу, - со спины не увидел его князь, да и продолжил любоваться на сморщенное личико ребенка, а вот Иван, приложивший к губам палец, увидел и его светящееся от радости и нежности лицо, и улыбку и все то, что он так любил в своем князе.

Впрочем, народ не дурак – все равно заметил что неровно дышит комендант к писарю, да вот только после таких изменений, всем все равно стало, ну, пошептались конечно мужики, да только от собственных жен по головешкам получили, мол, изверга убрали, еды, скотины привели в поселение, что вам еще надо, окаянным, живем чуть ли не лучше, чем на свободе... молчите да вон идите лес валить!

Да и потом то, что старичок немец в поселении у них жил, - а он какой-никакой, но светило медицины был, тоже здорово помогло поселению. С медсестрой они ездили по ближайшим домам, даже сам политрук повыше к нему захаживал, а там Юсупов будто случайно при нем упомянул, что-де, доктор-то непростой, знающий и хирург..И вот уже пришел приказ делать лечебницу, да еще тройку сестер отправлять, да заказ на медикаменты и перевязки.

В общем, обустраивалось все, хоть и не видел писарь теперь свою зазнобу куда чаще, чем думал, что будет…

- Ой, ну и дурак ты Ваня, начинаю думать что сказки с тебя писали.. Как будто наши шалости природой предназначены.

Шалостями князь называл ласки свои срамные, языком, от которых Иван млел и думал каждый раз, что умер, особенно когда попривык и князь уж смог продемонстрировать, что ласки это не мимолетные и ласкать можно долго, особенно если кое-какому чекисту кончить не давать.

- Вот тебе мазь травяная… Себя смажешь и меня. И все будет нормально. Только не резко давай, а то ж ведь долго у меня никого не было.

Как бы то ни было, случилось у них все в эту ночь, и Феликс еще долго лежал на груди любовника, отдыхая и улыбаясь глупо – хорошо хоть, что в темноте не видно было, а занавески они на другие, поплотнее и потемнее сменили.

- Хорошо-то как… Силы у тебя, конечно, как у быка молодого..

- А тебе, развратнику, и этого мало, да?

Посмеялся Феликс да умолк, натягивая одеяло на них обоих – пусть и запор они сделали, но зачем судьбу искушать, все равно под утро уйдет на печку.

- Спасибо, что встретился мне. Думал, зверь ты, человеческое лицо потерял, ан нет. Люди тебя чуть ли не благословляют, жизнь тут наладилась. А уж скольких ты тут от голодной смерти спас, и того больше. Все конечно думают, что я тут для тебя слежу, ну и пусть думают. Кстати, старшие уже все почти грамоте обучились, худо-бедно по слогам читают и пишут. С ошибками, конечно, но все же. Это если тебе там отчитаться надо.

Он лежал, по груди его поглаживая, да млел в объятиях его богатырских, думая о том, как же им повезло.