Князь Юсупов открывает глаза

Новая напасть

И он отчитывался, и все у них было хорошо, хотя, конечно, не без происшествий. Бессонов, глядя на князя с младенцем на руках, думал о том, как быстро сбываются мечты: кажется, стоило пожалеть, что все в их паре хорошо и только детей им не светит, ан нет, вот оно, тут как тут. Мальчишка родившийся будет подрастать и к князю забегать как к крестному...

Но не всегда дела шли у князя с его чекистом гладко. И ругаться случалось - особенно когда перед поступлением в училище зачастил к учителю старший из сыновей Гончаровых, крепкий восемнадцатилетний детина. И так Бессонова раздражали их посиделки вечерние, что он только сядет в углу и смотрит на их пару. И так у него терпение кончалось, когда мягким своим вежливым голосом князь пытался втолковать парню основы алгебры с геометрией, а уж когда тот, однажды, неловко поднимаясь, задел Юсупова, а потом его же, чтоб не упал, обхватил за пояс - тут взгляд чекиста и вовсе молнии метать начал. Он скрипнул зубами, бедняга парень обернулся, говоря, что он-де ничего, по неловкости, чтоб учителя не уронить... - и Бессонов при нем скандал устраивать не стал, но когда тот вышел, оторвался по полной. Сам удивился, откуда в нем столько ревности взялось - и кулаком по столу хватанул так, что чернильница разлилась, и чашку расколотил, и кричал всякое, что неспроста это все и князь сам парню глазки состроил и спровоцировал его, и вообще, может, он тут лишний? Князь, конечно, взирал сперва на все это холодно и молча - он был выше того, чтобы оправдываться, и просто ждал, пока горячий любовник не прокричится.

Наутро Бессонов сам жалел, что вышел из себя, пробовал объяснить в своей непривычной к извинениям манере, что сам не понимает, что на него нашло, обнять хотел - и почувствовал, как князь только плечом повел. С неделю между ними был холодок, хотя Иван даже чашку фарфоровую взамен расколотой принес, и не одну, а целый сервиз, за которым ездил в райцентр. Ещё и поговорить по душам не удавалось, как назло: прошел слух, что один из сосланных из-за доклада Бессонова наверх кулаков из места ссылки сбежал и, сколотив банду, начал разбойничать в округе. Так что беда не пришла одна. Как раз когда заезжавший по делам этой банды в райцентр Бессонов возвращался назад (не без подарков князю, конечно, вез тетрадок детям, перьевых ручек, пару рубах на обновку и купленную из сентиментальности фарфоровую вазу), в дороге случилось несчастье.

Когда стемнело и проезжали они широкий лесной клин, путь перегородила сперва упавшая сосна, а потом и пара недобрых молодцев из числа бывшего кулацкого элемента, давно мечтавших разделаться и с комендантом, и с политруком. Игнорируя и ругательства, и обещания разделаться, Бессонов спрыгнул и потянулся к нагану. Чужой выстрел настиг его раньше, прожег руку, но этого в пылу он не заметил, кинулся вслед, одного настиг, навалившись; второй отстреливался и успел скрыться в лесу. Напавшего связали; лошадей развернули обратно, отвозя и пойманного, и коменданта в Березники. Он сперва храбрился, но вторая пойманная пуля вошла неудачно - застряла между ребер. Тем не менее, отдав кулацкого сынка в руки правосудия, он вернулся назад, и, наверное, зря, потому что успел совершенно обессилеть от потери крови.

Охал разбуженный ради такого дела старичок-немец, готовя инструменты, тоже ругал Бессонова за глупость.

- Сложная... Операция предстоит? - он ещё пытался улыбаться, но силы совсем покидали, и улыбка выходила болезненная.

- Сложная, ох сложная. Ну-ка поди сюда, милочка, – потянул старичок к себе за плечо медсестру, да шепотом велел ей срочно бежать, будить учителя – он был один из немногих, кто знал, как в действительности относится к коменданту его светлость, а уж то, что злился князь редко – так это Бессонов его еще ни разу в гневе не видел. А старичок видел, и второй раз судьбу испытывать не хотел. Так что уже через пятнадцать минут в лечебнице с полными валенками снега, стоял учитель, глядя с побледневшим лицом, как доктор усыпляет Бессонова, и скальпелем подразрезает края раны – пуля вошла глубоко…

- До сердца не достала, доктор?

- Не достала, да только крови он потерял много. А где я тут ему кровь найду, тоже мне, в такой глуши. До ближайшего райцентра сейчас снова ехать – так лошади устали, да и бандиты на дороге, если еще и вас схватят – так он мне потом в три шкуры сдерет.

- А без этого выживет?

- Марлю, сестра. Надеюсь, что выживет. Ох уж, откуда вы на мои головы…

Феликс побледнел, сел на лавку тут. Он и не задумывался, что будет, если он вот так вот потеряет своего коменданта. Ранее, у него отношения были с офицерами, и тех частенько отправляли то на Кавказ, то охранять кого, а один из любовников и вовсе на дуэли погиб. Но тут-то уж, не на фронте, а под боком, и если снова… В сердце закололо, и граф сам тяжело привалился к стене, что и заметил доктор.

- Так, но-но, на два полуживых тела я сегодня не рассчитывал! Возьмите-ка себя в руки, Феликс Феликсович, и если не можете, то проваливайте вон! У меня пока забот хватает!

Вышел во двор бывший сиятельный князь, лицо снегом обтер, замечая, что слезы покатились по лицу, благо, хоть не видел никто. Тут уж оказался рядом один из мужиков, кто ездил вместе с комендантом в Березки…

- Ну, как он там? Выживет хоть? - Мужик сжимал шапку, испуганно глядя на писаря – да и знамо дело, это ж если что, снова нового привезут, а там как знать, каким он окажется…

- Молитесь. Крови много потерял. А так - золотые руки у нашего доктора, он будет стараться.

И Юсупов вернулся назад. Подошел к доктору, спрашивая, может, хоть свою кровь дать? Но только по шапке получил, когда врач повернулся к нему.

- Вот вы же умный человек, а иногда такую дурь скажете… А ежели кровь несовместима? Погибнет ваш… комендант. Мы даже группу не знаем. Нет уж, на такое я пойти не могу.. Вы же знаете, что даже одинаковые группы не всегда приживаются, почему так, еще не известно, исследования идут…

- Да... Да, конечно, доктор. Простите.

- Маша, принесите товарищу Феликсу подушку и покрывало. Ясно ведь, что вы отсюда никуда не уйдете, да?

Феликс кивнул, и после того как Бессонова зашили, да перебинтовали, еще долго сидел рядом с ним в свете приглушенной керосинки, за руку держал да гладил, скупые слезы утирая и думая. А уж когда под утро совсем стало смаривать, прилег на жесткую скамью тут же. Не стал накрываться одеялом, закрыл им дремлющую медсестру на посту, а сам зипуном прикрылся, глаза прикрывая.

Бессонов выныривал из забытья урывками. Его охватил жар, он стонал что-то невнятно, позже и сознание стало возвращаться моментами.

- Рассчитывал, что переможется, а вышло вот как... Заболел.

- Молчи, горе мое, - простонал князь.

Бессонов вздрогнул, сделал попытку подняться, за которую ему тоже попало.

- И ты тут... Почему? Я думал, ты меня разлюбил...

Так он шептал, невзирая на то, что и Маша, медсестра, рядом стояла, и доктор тут же в дверях остановился.

- Я теперь... Наверное... Нескоро поправлюсь... Зачем я тебе такой? Расправился бы со мной и был свободен... Ты знаешь, как...

Возможно, в ответ на такие речи в другой раз он схлопотал бы от князя по губам, но сейчас отделался тем, что все сочувственно кивали, глядя но то, что он шепчет растрескавшимися губами.

- Типичный бред.

- Вы правы, доктор, - и Бессонов слышал, как тот склонился над ним и следом что-то зло зашептал, мол, что ты мелешь, дурак?

Болел Бессонов и правда, долго, исхудал, побледнел - почти ничего не мог есть, но спустя недели две стало ясно, что самого страшного, кажется, не случилось, и жизнь победила. Если, конечно, кое-кто отныне станет беречься! Теперь чекист сам с нетерпением ждал своего учителя, который был занят то с детишками, то бегал по его делам, которые взял на себя.

Но сознание вернулось, и вынужденное безделье он коротал, повышая грамотность и перечитывая краткий курс истории ВКПб, или что-нибудь из избранных ленинских статей, или практическое что-нибудь, из области садоводства, что в здешних местах было очень кстати.

А князь к малейшим его поползновениям в сторону нежностей был холоден и руки со своей талии убирал - мол, чего вы удумали, товарищ комендант, еле дышите, сердце напрягать нельзя? 

Но все когда-нибудь заканчивается, и через два месяца его все же выписали.

Перевязки делать надо было постоянно, да и рана еще не зажила до конца, но сидеть и ходить еще можно было. Учитель его теперь и вовсе пропадал в администрации, как она теперь называлась, но домой под вечер все же пришел. Хмуро посмотрел на сидящего Бессонова, на чай заваренный, ужин погретый и руки пошел мыть. Кажется, гроза назревала, по крайней мере, в воздухе плавало что-то такое.

- Ну хватит дуться, ну я же извинился…

Князь его взглядом смерил, и слова не сказал, а Иван почувствовал себя букашкой. Вот оно, аристократическое – и говорить не надо, сам дураком себя чувствуешь…

- Вот ты меня дураком называл, а сам-то, какого черта! - Князь аж по столу стукнул, что стакан подпрыгнул, а уж Бессонов и вовсе удивленно воззрился – это что, его нежный князь может орать?

- Ты какого хрена в Березках не остался после перестрелки? Какого черта тебя сюда понесло, через пургу, в сторону от врачей?! А ты знал, что второй выжил да на следующий день обоз ограбил? Он там и остался, а если бы он тебя добил, а? Ты чем думал, комендант ты поганый, черт тебя подери? У тебя что, жизней как у кошки?

В избу заглянул кто-то, но стоило только бывшему сиятельному рявкнуть, что сегодня никого не принимает, как мужика сдуло, только дверь хлопнула.

- Я тебя спрашиваю, чем ты думал? Тебя и доктор мог не вытащить, тут ни крови, ни медикаментов еще, даже скальпель и тот один! Тебя нитками шили обычными, потому что хирургических нет!

Князь через стол перегнулся, и схватил за грудки Бессонова, тряся его как собачонку – и не смотри что вроде хлипкий и милый… А напоследок, уже принявшись хлеб резать, вдруг в сердцах в стол вогнал нож аж на пару сантиметров, все не унимаясь.

- Я думал, я тебя на погост унесу! А ты еще и в бреду стал болтать всякое, ты хоть понимаешь, что было бы, если бы доктор Маше не велел молчать, или – тут голос его снизился до шепота – политруку выше бы докладывал, а? Ты думаешь, тут за тобой не следят? Связь с врагом народа тебе бы так просто не сошла! Чего ты лыбишься, Бессонов, я тебя спрашиваю!

А тот и сидел, как дурак на завалинке, все это слушая, - значит, любит, значит, беспокоится, нервничал за него? Да досиделся до того, что князь в сердцах полотенцем в морду ему бросил, чуть не сплюнув на пол, - да от чистоплюйства своего не стал…

Чекист не отвечал. Полотенце в морду, значит, принял, отложил аккуратно, а потом княжескую ругань заткнул крепким поцелуем. И вырваться не дал, и пощечину снёс терпеливо, да не одну.

- Люблю я тебя, вот и улыбаюсь, - объяснил и лапы с княжеской талии не убрал. - Ну, вылечил же он меня? Ну, чего сердишься? Все же хорошо обернулось...

И долго так уговаривал своего князя не злиться, чего, мол, все же хорошо вышло в итоге, а с ним ничего не страшно... глупо обижаться... Ну хорошо, хорошо, не будет он больше так собой рисковать! Ладно? Ну вот и все, пошли, князь, сильно я по тебе соскучился, а у доктора в лазарете и впрямь неудобно при всех...

И лег в постель, а Юсупова потянул на себя.

- Нет, ты так не вырывайся, не вырывайся, я же теперь раненый, силы не те...

А сам полез ему под рубаху, бедра огладил, стащил штаны вниз, прижался, потом на себя князя усадил.

- Неси свою мазь, скучаю я по тебе, не могу, хороший мой, я же с ума сойду без тебя, если ты не сменишь гнев на милость, - просил он. - Ты уж не сердись на меня больше, ваше сиятельство?

И склонил Юсупова к себе, выпрашивая поцелуй, а потом решился на небывалое - сам его приласкать, для того обнажил его естество и сам дотронулся сперва пальцами, а потом и губами. И потом накрыл, удивляясь, куда это князь так вырывается от него? Ах, свет погасить? Ох, точно, точно, погаси, забыл совсем, надо соблюдать осторожность (хотя и сам Бессонов подозревал, что об их связи половина поселения знает точно).

А потом снова обнял князя и усадил на себя, даря ласку и обнимая. Снова попытался обхватить губами его собственное достоинство, неумело, конечно, но аккуратно и старательно.