Князь Юсупов открывает глаза

Спасенный

Знал бы про это Иван Николаевич, вернулся бы назад бегом и лично за шиворот отволок бы графа назад в Кресты - еще и по щекам отходил бы за такую черную неблагодарность! Но вместо того он, увы, старательно выводил на листке бумаги свою краткую биографию, что требовалось перед переводом на должность выше. Теперь уже он один мог вести дело бывшего князя. Второму следователю, Менжинскому, впрочем, повезло еще больше - его призвали сразу наверх, в комиссариат внутренних дел, и он играл теперь судьбами не отдельных людей, а сотен и тысяч.

Поэтому перо в руках Ивана старательно царапало: родился в 1888 году в Симбирской губернии, происхождение - из крестьян, мать крестьянка, отец неизвестен. В 1914 году призван на фронт первой мировой, потом в составе полка перешел на службу к коммунистам, по окончании войны остался в Петрограде, обеспечивая порядок на улицах города, остался служить, был принят в ЧК, зарекомендовал себя хорошо, дурных привычек не имеет, и прочее, и прочее... Характеристика, краткая биография и личное дело были отправлены наверх, и неделю-две спустя должен был прийти приказ о повышении из ВЧК.

Сам же он колебался: не зайти ли к князю еще раз? лазарет и без того держали под надзором, да и доктор у Бессонова ни малейшего доверия не вызвал - он был добрый, слабохарактерный человек, это чекист своим цепким взглядом отметил сразу. Но спасло сиятельного князя даже не внимание чекиста, а кружившие коршунами надзиратели: должно быть, накануне принятия решения князь не то перенервничал, не то смысла больше не видел принимать пищу, и в комнатушку его долго никто не входил, а потом, как начало под вечер темнеть, все не зажигали свет.

Бессонов ворвался в больничную палату одним из первых - но там его не было. Он зло зарычал и встряхнул доктора за грудки, так, что халат затрещал:

- Где он?

Тот от волнения перешел на свой немецкий, в котором Бессонов ни черта не смыслил; он отбросил его так, что доктор едва не упал, потом бросился в соседний кабинет. Он-то боялся, что Юсупов сбежал - но нет, он был здесь. На натертом до блеска полу распростерлось его худое тело. Стоило подсунуть ладонь и попытаться поднять - пальцы наткнулись на что-то влажное, черное - кровь в тусклом свете сумерек потеряла свой алый оттенок. Потом уже бросились в глаза закатанные рукава и грубые, уверенные, но неловкие надрезы на предплечьях. Доктор все еще что-то восклицал за спиной в унисон сиделкам; смысл был ясен - он не виноват, то есть, виноват, конечно, не досмотрел, но...

- Если ты мне его сейчас с того света не вытащишь, я тебя самого в крестах сгною, - Бессонов побелел от злости, оглянувшись на него. - Зашивай раны, переливай кровь, что ты там еще умеешь - но чтобы он жив был!

- Эт-то не так просто, нужна совместимость... - доктор все еще сбивался на свой немецкий, сейчас, в момент волнения. особенно сильно, но, надо отдать должное, засуетился, что-то проклиная. И долго еще сыпал ругательствами, проклиная и несчастную свою судьбу, и мягкотелость свою, и еще что-то. Бессонов съездил ради него в другой большой госпиталь, потом помог и злосчастного князя туда перевезти; там их окружили другие доктора и фельдшеры, и кровь, кажется, нашлась. Его хотели мягко выставить, но уж теперь-то он не собирался сводить со своей добычи взгляда и, прикрикнув на них всех и намекнув на должность, вытребовал себе право остаться, а после еще и приказал прислать пару солдат-караульных ради охраны.

Да уж, знатно мог ему попортить повышение этот князь, ничего не скажешь. Впрочем, всем не угодишь, как ни крути, а потому Феликс выбрал минимальное зло. Он и правда перенервничал - тут уж не угадаешь. Специально после ужина все сделал, думал, до утра никто не зайдет, а ему надо-то было пару часов.. Там уж кровь вытечет, а его группы не было в лазарете, он спрашивал санитарку... Оставался, правда, ещё вариант с морфием, но тут же опять сыграла злую шутку судьба - взять просто так то, что могло помочь раненным, у князя духу не хватило. А ведь если бы он сделал укол, его бы уже не спасли - ну не было в тот момент таких вариантов... Но опять же, судьба-злодейка. И вот, снова глаза еле открываются, руки нестерпимо болят и чешутся, но двинуть ими Феликс не может - привязаны, да и повязки плотные - чтобы ненароком не повредил пациент швы - чай нитки не лучшего качества, но уж такие нашли - и то ладно... Замутненные глаза натыкаются на Бессонова на кушетке напротив - тот, видно, дремлет, повесив голову на грудь.

- Вы, должно быть, мое личное проклятие...

Губы едва шевелятся, пересохнув, да и воды нет рядом. Феликс на мгновение замирает, уставившись в потолок. Тут светлее и явно лучше оборудование, значит, его перевезли? Вряд ли это кресты, там такого нет - кушетки, повязки... Князь скашивает глаза - на повязках кровь проступила, значит, зашили недавно, и он очнулся от того самого морфия. Что теперь его ждет? Уж меньше двух недель он тут точно не проваляется, швы не заживают быстрее, а там... Снова будут пытать? Так они же нашли его сокровища, так какой смысл?

- Товарищ Бессонов, вот неужели вы не можете оставить меня в покое?

Странное дело, он злился на него, а не был благодарен, что тот спас ему жизнь.

Бессонов вздрогнул и едва не упал со стула. Разбудил!

- Ф-фух, чёрт, - у него даже сил орать не осталось.

Он потер глаза - веки были налиты свинцовой усталостью, так и тянуло упасть и уснуть, но - нельзя. Нет, ты посмотри, он-то думал, что этого доходягу не спасут, да и главный местный хирург, какое-то светило медицины, мягко намекал, что пациент-де ослаблен, много крови потерял, за результат никто не ручается, сердце может встать в любой момент, да и мозг мог умереть от недостатка кровотока... Что только не успел передумать себе чекист перед тем, как задремать - а вот того, что эта неблагодарная сволочь через шесть часов очнётся и начнет к тому же пенять ему на назойливость, видите ли! - и помыслить не мог. Он даже рассмеялся смехом, больше похожим на карканье. Но тон сразу взял самый холодный, поняв теперь, какого сорта человек перед ним:

- Ну, раз уж вы, гражданин бывший князь, так быстро пришли в себя, то послушайте, - и он сел поудобнее, навалившись на спинку стула, давая отдых затекшей спине, - в покое? В каком ещё покое? Может, ещё и отпустить вас, и орден дать, как пострадавшему на колчаковских фронтах? Вы ума лишились? А фамилии сообщников? А те, кто помогал на границе сбежать? Про паромщика и начальника станции я молчу, их давно трясут - нет, меня интересуют птицы поважнее, кто-то же покрывает их. Впрочем, товарищи разбираются, кто устраивает путаницу с поставками - заодно и ваших помощников, может, отыщут. Это дело будущего. Поговорим о другом: до сих пор я верил, что с вами можно по-хорошему, и поведете вы себя разумно, но теперь виду, что о благоразумии речь не идёт, а потому никаких поблажек не ждите. Камера, кандалы, доследование, потом отправят по этапу...

"А я между тем узнаю, куда отправят, и переведусь в то поселение комендантом: должны назначить. Это в столицу все стремятся, в Сибирь вряд ли кто по своей воле желает ехать", - думал он и понимал только то, что в покое князя не оставит никогда. Приворожил, должно быть? Бессонов не задумывался. Он просто хотел - и привык добиваться своего.

Он откашлялся и продолжил:

- Глупая выходка. Доктора местного, главное, подвели: как минимум его ждёт выговор, как максимум - срок за халатность. Впрочем, он для вас, наверное, так - расходный материал? Ну, не буду лезть с нравоучениями, совести у вас не имеется, а потому брать свое придется строгостью, я вижу.

Тут он поднес князю воды, наклонился, наблюдая, как тот жадно пьет, и вода стекает по подбородку, и глянул на него презрительно. 

- Ну так и какой смысл спасать того, кто через полгода окажется в гробу, может быть даже и не дойдя до этапа? - Юсупов поднял бровь, но сил особо не было, поэтому он лишь мотнул головой, и принялся жадно пить, после без сил валясь на подушку и закрывая глаза. - Что до доктора, то он ничего не знал, что бестолку винить человека? Я сделал все сам, так как жизни мне теперь нет.

Говорилось ему сложно, поэтому он спустя время замолчал, и закрыл глаза, решив передохнуть.

- Да и поблажек я никаких не ждал, Бессонов, не обольщайтесь. Я слишком хорошо знал, на что иду, когда оставался, чтобы задержать вашего брата...

Тут он осекся, понимая, что проговорился и сказал лишнего, да и в самом деле, не говорить же им, что паромщик прекрасно знал, что за ним следят, и оставил его за собой, пообещав, что взамен спокойно доставит его семью на место. Отвернулся только, заметив, как прищурился Бессонов, но в ответ ничего не сказал, а распекать продолжил – мол, вот, как же так, я же вам говорил, как надо, а вы?

- Вот уж правда, не надо нравоучений, товарищ Бессонов. Правда у нас разная, к одной мы так и не придем, уж не обессудьте, и спорить тут не о чем... - Он закашлялся, отворачиваясь, и тяжело дыша – боль в ребрах никуда не делась, а теперь еще и слабость к этому добавилась. Пожалуй, ему нужно было поспать. - Отвязать вы меня не отвяжете, правда?

Стоило чекисту наклониться, как он мог учуять запах хозяйственного мыла от кожи князя – в этой больнице всех в обязательном порядке мыли и стригли, чтобы не занести вшей, а уж учитывая, что князя привезли в кровище по самые уши, то его тем более отмыли и переодели. Теперь слоя грязи не было, а оттого было прекрасно видно, какая нежная алебастровая кожа у него, как мутно сейчас смотрят его глаза, но цвет их просто… изумительный, яркой травы, будто бы и правда был колдуном, белое отродье. Иконописный лик – вот как о нем было написано в деле князя, и тут было трудно не согласиться с этим суждением…

Впрочем, пока Бессонов думал о подобном, князь уже вновь провалился в небытие, тяжелое, и оттого совершенно не чувствовал, как чекист касается его щеки своими пальцами, будто бы желая почувствовать мягкость кожи. И чуть было не был застукан вечерним обходом, когда медсестра пришла менять повязки. Он сообщил ей, приняв вид холодный и отстраненный, что пациент очнулся и попил. Та только кивнула, открывая повязки по одной и обтирая их, делая укол морфия, чтобы князь и дальше спал.

- Вы бы тоже поспали. После порции морфия никуда он не уйдет, а вы уже сами выглядите не лучше. Скоро еду принесут, поешьте да ложитесь.

Может девушка и была резка, но все же, она была права. Стерев с порезов и швов кровь, она унесла перевязочные материалы, а вернулась с подушкой и одеялом для Бессонова, чуть позже заходя еще раз, с едой.

- Доброй ночи.

В этот раз он выспался хорошо, с удовольствием, даром что в качестве спального места досталась жёсткая кушетка. Князь спал ещё дольше него и, уходя, Бессонов видел, как крепко и мерно он дышит. Вместо себя он вызвал стоять на посту пару рядовых из главного управления, и ушел назад: князь и впрямь подарил ему новую зацепку, вернее, натолкнул на идею - только для этого требовалось пересмотреть все дело с начала, а потом ещё тщательно прочитать выдвигаемые против него обвинения и сесть сверяться с другим делом. У него возникло сильное подозрение, что пару помощников князя уже схватили, а вокруг остальных затягивалась петля, оставалось лишь подождать немного - и самому делать ничего, в сущности, не придется, разве что таскать его на допросы пару раз в неделю. Выпускать теперь его он, конечно, не собирался, и малейший мечтательный настрой прошел. Нет, куда там, раз он такое способен вытворять? Только камера, а камеру перед посадкой тщательно осмотреть на предмет опасных вещей, которыми можно себя лишить жизни.

Но ближайшую неделю дела навалились плотно, да и к "подлецу этому", как он про себя называл князя, он решил поостыть. Вдруг тот догадается, сообразит об его чувствах и вовсе начнет им вертеть? Поэтому в больнице больше не появился, хотя медицинское заключение себе потребовал. Консилиум единодушно указывал на ослабленное состояние пациента, на то, что спастись ему удалось чудом, что трещины в ребрах беспокоят до сих пор, но в этот раз Бессонов был тверд: никаких поблажек. Может, его ещё на полгода с ними оставить, чтобы устроил себе новый побег или новое нечаянное отравление морфием? Нет уж, в крестах надёжнее и под надзором. Тем более, что перебои с дровами и питанием вроде бы устранили, и заиндевевшие окна камер указывало на то, что внутри натоплено.