Князь Юсупов открывает глаза

Новая опасность

- Скажи только, в чем причина! - Бессонов по привычке нервно метался по избе, измеряя ее шагами по диагонали. - Я не пойму... Погоди...

И тут он перестал дожидаться ответа князя, а исчез за порогом - только рукава у куртки мелькнули. В темноте он скрылся так быстро, что не догнать, через полминуты уже стоял у клуба и тряс заведующего за шиворот.

- Если я ещё раз увижу, что ты Феликса своими лапами трогаешь, я тебя пристрелю и закопаю вон в том леске... Скажу - сам сбежал.

Тот трясся, побледнел, но пригрозить не забывал.

- Ничего не выйдет. Сейчас вам не гражданская война, товарищ политрук. Не те дикие времена... Отчётность строгая... Не спустят вам этого.

- Ну, мне-то, положим, не спустят и выговор будет, но ты-то сдохнешь, контра!

Обычно добродушный Бессонов наверное, в первый раз был в таком гневе. И показался уж очень убедителен, потому что всерьез напугал Белорецкого, и тот выдал часть своих козырей:

- Не выйдет... Выговором отделаться... Я письмо политрука в Березниках написал про ваши с гражданином Юсуповым отношения. Пристрелите меня - он поймет, что к чему.

- Много на себя берёте, гражданин Белорецкий. Кому поверят раньше, мне, сотруднику ЧК, или бывшему дворянскому элементу и его сказкам? То-то же.

Но намека на "отношения" он не стерпел, хлестнул как следует по морде - Белорецкий упал, больше не от силы удара, а от неловкости.

- Завтра же вместе отправимся в Березники обратно, и пусть там управление лагерей решает, куда вас теперь отправить - вряд ли такое же теплое местечко выпадет.

Белорецкий сам это понимал, потому взмолился с просьбой "все забыть", и Бессонову пришлось согласиться - не то что бы он ему поверил, но пора стояла горячая, жатва, уборка урожая, и покидать поселение было не с руки. Условились, что завклубом ещё месяц проведет тут при условии тишайшего поведения.

Иван, возвратясь, долго целовал запястья Феликса - все в синяках.

- Прости, что не пристрелил эту сволочь сразу.

Белорецкий вроде бы и правда притих, и попыток добраться до Юсупова больше не делал. Наоборот, стойко его игнорировал, хотя злился, конечно.

- Ты что же, ты ради меня ему угрожал? Ох, Ваня Ваня... Не стоило... - тихо шептал князь, чуть не плача, пока Бессонов его запястья целовал, а после и сами они целовались у печки сидючи, да друг друга обнимая и каждый думал о своём. Один - как бы сволочь эту подальше от князя держать, второй - как же так получилось, что люди его ранга могут быть такими сволочами?

- Я слышал, белые настроения кругом. Мятежники пытаются свернуть новую власть, да?

Он поднял голову, целуя Ивана в щеку и слабо улыбаясь - уже пора было ложиться спать, ранний подъём никто не отменял.

А потому он постелил и впервые долго лежал на груди у уже заснувшего Ивана, задумавшись о том, как ему повезло, что есть кто-то, кто готов за него голыми руками шею свернуть.

Зато Белорецкому объявила бойкот вся детская ватага - Феликса всё любили, а уж когда увидели чёрные от пальцев запястья - а в летней рубахе не особо это скроешь - да рассказ Мишки услышали, так и вовсе обозлились. Даже на улице здороваться перестали. А уж где дети, там и взрослые - заметили же такую перемену, и тоже расспросили малышню, да к стенке прижали их, мол так и так, что за поведение? Так что уже через неделю, сторонились Андрея всё без исключения, а кто не сторонился, тот разговаривал холодно. Злился бывший аристократ, но что ты сделаешь? Ничего...

Феликс на завалинке сидел, да курил, когда Мишка вышмыгнул из за забора и повис на нём, рассматривая крестного.

- А дядя Ваня не любит когда ты куришь, крестный! - тут же начал мальчишка, мол, вот всё расскажу!

- А ты меня ему и сдашь, да, негодяй? Слезай, я яблок моченых достал из подпола. Холодные... - сулил Феникс, туша самокрутку.

- А не обманываешь? А то поди за ухо оттаскаешь? - надулся мальчонка.

- Разве ж я обманывал? Ну скажешь, ну поругает меня политрук, что ж теперь... Иди, на столе в комнате стоят.

Мишку только и видели, проскочил внутрь, яблоко схватил, Муську погладил и рядом сёл на завалинку, кивая на запястья Феликса.

- Это вас завклубом так? Я видел, я всё дяде Ване рассказал... Осерчал он сильно... Сказал, что я молодец и должен за вами присматривать.

Феликс про себя проклял своего политрука - а ну как он увидит что-нибудь не то, что тогда делать?

- А за взрослыми следить нехорошо. Так и скажи товарищу политруку.

Мишка насупился, хрупая сочной мякотью и хмуря светлые свои бровки.

- А мы зато увидели, как вас обижает завклубом и всё все рассказали Ивану Николаевичу. Он нас очень хвалил.

- Ну, раз хвалил...

- Да, - перебил мальчонка, - а ещё мы с ним теперь не разговариваем. Ну, с завклубом... Пусть уезжает!

- Ну, это уже пусть комендант решает, Мишка. Не нашего ума это дело..

- А еще понял я, что тогда... Что та тётя - это ты был! Потому что тогда, на представлении, она твоим голосом под конец заговорила!

- Догадливый ты, Мишка, - Феликс рассмеялся.

- А на новый год еще раз театр будет? И ты снова нарядишься?

- Ох, не знаю, хватит ли времени. До него жить и жить еще, целых три месяца, чего загадывать?

- Ну пожалуйста! Ну, крестный...

- Посмотрим на ваше поведение, - ответил Феликс, задумываясь: может, и правда стоило поставить с ребятами сценку. Белорецкого к тому времени, слава богу, уже не будет здесь, чего бояться?

- Ладно, не буду рассказывать коменданту про твои сигареты, - решил мальчишка, докусывая яблоко, - доносчиком плохо быть, это все знают. А вот с другой стороны, может, я о здоровье твоем волнуюсь, потому и расскажу - как понять тогда, доносчик я или нет?

- Да-а, Мишка. Жизнь, она такая. Сложная. Если уж хочешь другого спасти, иногда и больно приходится делать, и про вещи неприятные рассказывать. Уметь только надо делать это деликатно.

- Как-как?

- Де-ли-кат-но. Так, чтобы не обидеть никого. Вдруг это не другой неправ, а ты чего-то не так понял.

- А-а.

На этом разговор их содержательный окончился, потому что калитка скрипнула, и из-за кустов черемухи вышел сам Бессонов.

- О, какие люди! Мишка, ты? Идем, яблоками угощу!

- Крестный дал уже, - мальчишка улыбнулся и подошел к Бессонову близко-близко и зашептал чего-то на ухо: коменданту для этого пришлось низко пригнуться. Феликс ничего не слышал. Но смысл был ясен: сбиваясь и запинаясь, Мишка высказывал те опасения, что вот же учитель курит, а не вредно ли? Доктор говорил, что вредно, вот он и кашляет иногда... Комендант похвалил его за правдивость и сунул ему еще яблоко - и Мишка убежал поделиться с сестрой, не забыв напомнить, что она вовсе не сестра, а тетя.

Место на завалине занял Бессонов - сидели они совершенно невинно, и он только иногда заводил руку за спину Феликсу, невзначай поглаживая, или приобнимал за плечо. Пышные заросли, конечно, скрывали их от каждого, кто по тропинке шел, но расслабляться не стоило. Оба погружены были в свои думы: опасность, что Ивана снимут с должности из-за очередного доноса, не делась никуда.

Иван решил съездить в Березки: во-первых, сдать надо было излишки выращенного зерна и прочего, во-вторых, прощупать почву: правда, что ли, Андрей, сволочь, доносы на него пишет. Надо только было как-нибудь подойти к местному политруку, а Бессонов, неизвестно почему, начал этого бояться: вдруг тот узнал уже все и посмеивается? Феликс остался в поселении, конечно, но все равно. Поэтому, выезжая с заготовительного пункта и увидев улыбающегося политрука, он прямо попятился. Тот опасения его рассеял, руку пожал дружески, и Иван наконец решился.

- Забери ты от меня этого подлеца! Никакого сладу, еще и угрожает мне!

- Ты про кого? А-а, про Белорецкого, - политрук заметил его нервную бледность. - Не переживай, он уж третье место так меняет, нигде не уживается. Переведем куда-нибудь. Доносы на тебя писал, мол, что сожительствуешь с этим вашим, как его, учителем. И сам приезжал жаловаться.

- Да-а? И что? - озабоченно поинтересовался Иван.

- Я говорю, известное дело, сожительствует, живут-то в одной избе вроде.

- Он говорит: да не в том смысле, а как баба с мужиком, к примеру. Представляешь? Все, говорит, знают, да уж привыкли. И так убедительно излагает, я уж чуть не поверил. Но когда он начал рассказывать, что тот твой учитель якобы в платье переодетый из клуба каждый вечер тебя удовлетворяет, я уж понял: заврался товарищ. Хотя какой он нам, к лешему, товарищ? - политрук фыркнул и расхохотался.

Кажется, все обошлось.

Меж тем Белорецкий, как чувствуя, что и Бессонов, и крепкие мужики все в отъезде, уехали сдавать часть урожая, так и зашел к Феликсу сам.

- Тихо, тихо. Не кидайся с порога. Ты почему про меня наврал всем, будто я тебя избил? Сам бы не противился, был бы цел.

- Я и не врал. Я вообще ничего не говорил. Мои синяки всё за себя сказали.

Феликс глаза отвёл, и напрягся, хмурясь.

- Что, даже чай не предложишь? Я трогать-то тебя не буду. Ну, по старой дружбе.

Посмотрел на него князь, но решил, что раз уж внушение ему сделал Бессонов, то уж больше он не будет ничего делать. И пошёл за горячей водой, на печке-то стоял ковшик, - недавно вот поставил. Две кружки он заварил, а после отошёл за яблоками в сени, обходя завклубом по дуге, и возвращаясь. И заметил, что размешивает что-то в кружках Белорецкий, да бровь поднял.

- Я сахар добавил, ты ж с сахаром пьешь, я помню.

Отказаться бы Феликсу, да кружку свою вон вылить, да он же добрая душа, разве ж думал на такую подлость? Вот и сёл пить, чай с яблоками да сладким печеньем, которым его Бессонов баловал, из Берёзок привозил... Вот только запел паразит, что вот, хочу извиниться, больше не буду, ты уж скажи детям да взрослым, давай мирно жить... А глаза у Феликса нет-нет, да слипаются, и сидеть так тяжко стало, хоть сидят то всего минут десять - пятнадцать...

- Пора тебе, Андрей, нечего тебе тут делать. Попил чай, давай... А что до взрослых... Да что ж такое то, - он протёр глаза, пытаясь проморгаться, - так я ничего не говорил, видели нас, вот и всё...

Он встал было, проводить гостя, да ноги не держали уже и Феликс упал.

- Ты что... Собачий сын... Я тебя...

Да и силы кончились, подействовал морфий, что подлец у доктора выкрал, да в чай подлил князю. Тот только ручки свои потер да улыбнулся мерзенько, ведь теперь часа три-четыре князь будет в полном его распоряжении...

Покраснев от натуги, он подхватил и перетащил Юсупова на лежанку, сам устроился рядом, награждая свой трофей парой долгожданных поцелуев. Видимо, какие-то чары у князя и правда были, иначе чем объяснить овладевшее Белорецким безумие? Неподвижное тело целовать совсем не то, что того, кто тебе ответит со всей любовью, но ему на это рассчитывать уже не приходилось, вот он и довольствовался тем, что может урвать. Не забывал и об осторожности, подлец - прежде чем приникнуть к желанному телу, поднялся и обошел всю избу, занавески задернул, дверь на крючок закрыл и после этого только принялся за князя.

Спасло отчасти Юсупова то, что Белорецкий хотел не по-быстрому сорвать цветок, так сказать, а растянуть удовольствие - дорога ведь занимала по его памяти часа четыре, стало быть, куда торопиться? Тем более, что за синяки на запястьях в прошлый раз ему попало, и теперь намерен он был действовать не грубо, а аккуратно. Раздевал он Феликса старательно, медленно, целуя подолгу, потом полчаса, не меньше, искал, чертыхаясь, хорошо припрятанную мазь, да и вообще хотел обставить все, удаляясь, как было - это и подвело его.

Потому что дорога несколькими рейсами была накатана хорошо, и вернулись телеги еще засветло. Князя спасли ребята - ну, не сами, конечно, но... привыкли они, что днем учитель с ними должен заниматься - вот уж к вечеру, а его все нет. Куда девался? Пошли искать сами (опять же помогло то, что от учителя плохого они бы сбежали и радовались свободному дню, но Феликс умел их увлечь, да еще накануне обещал показать статью в журнале про устройство телескопа). Сунулись в избу - а там заперто изнутри. Удивились - Юсупов не имел обыкновения делать так в одиночку, но ушли. И заметили, кстати, что внутри кто-то есть: шаги тяжелые раздавались. А потом побежали к вернувшимся обозам, где вовсю новый рейс помогал нагружать Бессонов.

- Товарищ политрук, а что с учителем? Он заболел?

Иван удивился, спрыгнул с обоза, подошел к ним.

- Вроде нет, с вами же он должен быть?

- Нету его, нету, - загалдели ребята. - А изба ваша заперта... изнутри.