Князь Юсупов открывает глаза

Во дворце

Дверь отворилась: в нее всё-таки посмел заглянуть князь Трубецкой.

- Государь, общество скучает без вас!

Он завидел какого-то мужика, обнимающего колени государя, порядком запачканного, и решил, что у Юсупова снова просит о снисхождении какой нибудь преступник.

- Да прогоните вы этого мужика, ваша светлость!

И только сверкнувший взгляд государя показал ему, что чужие советы тут неуместны.

Иван, убедившись, что дверь вновь захлопнулась и они остались одни, дотронулся губами губ своего государя, как бы проверяя: тот ли он, не оттолкнет ли, когда жизнь так вознесла его?

- Вы бы... Ваше сиятельство... Шли к гостям. А я бы, правда, вымылся. Совестно таким грязным и стоять подле вас... Ну, ну, чего вы снова злитесь? Что я не так сказал? Правда, стыдно...

Государь и правда злился, еще и оплеуху отвесил Ивану, после, правда, снова обняв его и прижав к себе. До самой бани он его проводил и велел приготовить ему лучшую одежду, а после отвести в комнаты, смежные с его собственными.

И уж конечно, когда Юсупов вернулся к гостям, все заметили, что государь повеселел и велел играть песни повеселее, наливая себе чарку. Может, кто и задался вопросом, почему это такая разительная перемена в настроении случилась, да только никто не знал того, как и не ведали, какая радость была на сердце у их императора.

Тем временем Бессонова как следует отмыли, отпарили в царских банях, восстановленных после ремонта да в комнату отвели, помогая одеться. Ему дали чистую новую одежду, без эполет, правда и без гербов, но все же теперь он выглядел почти как привычный обитатель дворца – разве что стать его солдатская здраво отличала его от окружавших вокруг слабоватых на телосложение часовых. А уж после в комнату подали и ужин, и даже чарку вина налили, да сказали, чтобы он ложился отдыхать, а император зайдет к нему позже. Комнату ему отвели теплую, с окнами на многолюдную улицу. Большая кровать, стол рабочий, несколько полок с книгами, да у всех названия-то мудреные, старорежимные еще. И даже этот… как его… балдахин, вот, вспомнил Иван мудреное слово, покачивая головой и приканчивая ножку то ли перепела, то ли еще какой мелкой живности – голод не тетка, и ему, уже давно не евшему ничего слаще хлеба, давно не было так вкусно.

Он и пытался было дождаться своего Феликса, но вино, усталость и радость сморили его, и он, не раздеваясь, уснул на кровати, обнимая подушку. Так и не увидел, как после полуночи проскользнул в комнату император и, верхнюю одежду сбросив, забрался к нему в кровать и балдахин задернул, обнимая своего Бессонова и прижимаясь к нему. Даром что четвертый десяток пошел, а ведь чувствует себя рядом с ним совсем юным мальчишкой, который нашел нечто столь ценное для себя.

Иван завозился во сне и стиснул его в богатырских своих объятиях, с подушкой перепутав, так что Феликс охнул негромко и попытался его от себя отпихнуть – дышать-то нечем. Бессонов объятия ослабил, но не выпустил свою добычу, так что его сиятельство даже улыбнулся такому напору и в его в макушку уткнулся, что травами пахла. Проснулся зато рано, как привык - темно ещё было - и сам уткнулся лицом своему государю в грудь.

- Поверить не могу... Феликс! Ты ли это? Государь...

Юсупов сонно начал ругаться - пока не вспомнил, какой главный подарок его ждёт рядом, и сменил гнев на милость. Позволил себя обнять, и расцеловать, и сорочку тонкую снять, и млел под сильными руками. А Бессонов не мог оторваться, тёплыми руками гладил его, целовал ему грудь, ниже спустился и наконец несмело дошел до той срамной ласки, которой одарил его когда-то сам Юсупов: обхватил ртом его член, попытался заглотить - не вышло, желание ещё не проснулось. Но хоть он и орудовал языком не умело, и наверное, был не чета умелым любовникам, но ощутил монаршую длань, опустившуюся ему на голову и перебирающую его темные пряди. И не дающую оторваться от своего занятия, кстати. Государь сладко постанывал и шептал что-то такое, что и слышать было стыдно. Под конец выплеснулось Ивану в рот его семя; сплевывать было неловко, и он размазывал его ему меж ягодиц, подбираясь ко входу в княжеское тело. И только хотел спросить, не водится ли в этих покоях мази, как спохватился:

- Ваше величество... Как же вы... А если супруга увидит и гневаться будет?

И снова выслушал про себя, что дурак он, и не его это ума дело, а супруга покинула его бедного государя, и все покинули, да ещё один глупый мужик два года от него прятался где-то, не показываясь на глаза, чуть с ума не свёл. И пора бы бросить этот свой униженный тон, ты чего, Ваня, я же помню, какой ты был? Совсем тебя, что ли, невзгоды сломили? Да не печалься, нашли мы наконец друг друга, теперь уж ничего нас не разлучит, вот я и кольцо твое сохранил...

Иван оглядел кольцо на государевой руке, поцеловал ее и не раз, и не оторвался бы, если бы государь не отослал его за мазью. А мазь была недалеко, сам государь принес эту баночку в одном из своих кармашков, а потому и идти не надо было далеко, только штаны подними, да вот она…

И скоро по спальне раздавался мерный скрип старой дубовой кровати, стоны, тяжёлые и шумные, и Иван на руках держал своего князя, одновременно и грубой силой овладевая им, и нежностью.  А уж млел как государь под его руками и стонал так низко, закрывая руками рот, то обнимая его за шею и называя его то своим Ванечкой, то Иваном… Так и уткнулся в грудь ему или в плечо, сам не чувствуя то, что он плачет… От счастья ли, или от того нежного чувства, что заливало его грудь… Он и сам не знал. И лежал он после в его руках, прижимаясь и перебирая темные волосы на груди. А то и сам спустился ниже, вылизывая его мужское достоинство и удерживая своего Ивана, не позволяя ему отодвинуться от себя и выслушивая то, как он тихо стонет, сжимая в ладонях простыни. И даже то, как он выплеснулся ему в рот, и в этот раз Феликс не побрезговал и даже проглотил, поднимаясь и ложась на плечо своего мужика… Все олицетворяло его счастье в этот момент.

- Где же тебя носило, мой комендант? Я скучал по тебе... По твоей твердой руке и нашей лежанке, по тишине деревеньки и тому, как мальчишки носились ко мне за конфетами. Мишка, правда, и сейчас носится, что уж там. Да и детишек из деревни я перевез, кого нашли… Он сорванец страшный, говорит, что новый учитель так не учит, как я, но я уж стараюсь его держать в строгости. Видишь, даже пришлось для этого государем стать, хоть я и отнекивался как мог. Снова эти приемы, люди, расшаркивания. А я бы хотел с Карлом Фридриховичем и тобою просто пить кофе, как раньше, на горелке согретый, со свежим молоком. Эх… Как же летит жизнь. Но что я все о себе... Ты Ваня, не волнуйся. Я тебе завтра чин дам, при мне будешь. Хочешь должность какую? Я ж знаю, ты без дела и сидеть-то не можешь. Помню, ты был строгим комендантом, но справедливым. Мне такие люди в государстве нужны, раз уж я теперь им управляю. А тебе, тебе чего хочется, душа моя? Скажи мне?

Бессонов руку его с колечком поцеловал ещё раз.

- Не нужно мне никаких чинов, Феликс. Не нужно. Нет, нет, ты погоди возражать, я тебе мысль мою объясню. Раз уж ты государь, тебе нужен авторитет, чтоб страну поднимать, и народ не злить... Народ устал уже от этих потрясений. Министры и придворные твои наверняка то ещё крысиное гнездо, в лицо улыбаются, за спиной ругают. Не понравится им, что ты простого мужика из грязи поднял и с собой рядом посадил. Скажут, прежний государь тем кончил, и этот туда же. Ты меня при себе оставь пока, Феликс, простым лакеем. Тогда этому и не удивится никто, и не возмутиться, смелее при мне говорить будут, а я пока при тебе, во дворце и меж слуг поживу, послушаю, какие тут порядки и что говорят. А там уж посмотрим. Я ведь к такому обществу не вполне привычен, вот и наберусь опыта, как обращаться с ними.

И он поцеловал своего Феликса ещё раз, уже требовательнее, и тот когда оторвался, не смог не признать, что резон в его словах есть. Иван зевнул, и государь вместе с ним, и оба поблаженствовали в постели ещё немного, пока в голову Ивану не пришла ещё она мысль:

- А ведь раз ты теперь государь, Феликс, мне же теперь, пожалуй, не следует сверху тебя быть и самому тебя брать... А? Что? Почему я дурак сразу?

- Да кто ж о том узнает, глупый, - простонал Феликс.

- Да кто знает, мало ли любопытных. Просто подумал я... Выходит, теперь мне быть снизу надлежит, - на лице Бессонова начал отражаться страх перед этой перспективой. - Только боюсь, не смогу я. Не привычен. И больно это.

И он тяжко вздохнул. 

- Ну так уж прям и больно... Неужто стону я от боли под тобой, ммм? А хочешь попробовать? Нет-нет, подожди, да кто ж так сразу делает, ты что? Дай-ка мне мазь, я покажу, как надо. А то ты у меня временами на зверя похож. Мне, конечно, нравится, но иногда...

И государь зачерпнул немного мази, сполз вниз, снова лизнув головку члена своего лакея будущего и пальцами осторожно поглаживая и кружа вокруг его нежного местечка, мазь размазывая. Правда, не торопился, так сказать, тылы нарушать, нет. Наоборот, вот осторожно приласкал яички, кожу под ними, помассировал, размял, а сам языком выводит узоры на головке, да основание пережимает, не даёт возбуждению слишком уж быстро поднять член любовника. Наоборот, растягивает удовольствие, рассматривая, как его Иван бледнеет и краснеет, и только после того, как член его стоит колом, осторожно лаская головку и не выпуская её изо рта, надавливает пальцем на складку меж ягодицами. Протестующе мычит Иван, да вот государь не отпускает. То оближет головку, то глубже возьмёт, и дальше не проникает, только ждёт, пока тот расслабится, да ласкает кожу вокруг. Но и тут не утерпел Иван, да снова излился в рот своему князю, да что и получил любовное - "торопыжка", пока государь вылизывал остатки семени.

- Ничего-ничего, я ещё доберусь до тыла твоего. Вот увидишь, не больно это, да и любовь не поддаётся титулам. Мне и снизу с тобой хорошо.

Так и уснули в обнимку снова, и второй раз проснулись уже когда солнце заглядывало в окно, гуляя отбликами на бледной коже его Феликса. Иван было хотел его разбудить, а после залюбовался, какой всё таки княже его нежный да тонкий, даже после всего, что перенес... Вот он спит тихо и мирно, одеяло скрывает изгиб бёдра, спина обнажена. Сам он обнимает подушку, улыбаясь так, словно ангел во плоти. И Иван думает что возбуждается от такого обличья, а может, это долгое воздержание так на него действует? Кажется, Феликс любил утреннюю любовь, когда им, конечно, удавалось ею заняться в их-то деревне. Вот так и потянул Ваня одеяло вниз, приник к бедру своего государя, целуя его, да к нежному месту приникая губами, вылизывая да смачивая там всё до мази. И право дело, не проснулся его князь, только сонно вздохнул, да ногу одну отвёл... Прям бери его вот здесь же. Но нет, не хотел больно он делать ему, а потому и себя, и узкий вход в государево тело смазал как следует, только после этого толкнувшись в горячее расслабленное нутро.

- Ммм.... Ваня....? - Феликс поежился, мурашками пошёл без одеяла, а Иван вдруг тоскливо подумал, что вот, наиграется его княже тут с ним и бросит и что же, он будет его делить с кем-то? Да ни за что... И навалился сверху, прижимая к кровати, да за бедро удерживая, оставляя в удобной для себя позе, а после когда княже его окончательно проснулся и протяжно застонал под ним, так и вовсе осмелел, шлепнув по заду белому, как раньше, поднимая на колени, прогибая под собой. Знал он, что нравится так Феликсу, сзади, но сейчас его охватил такой гнев от мысли что придётся делиться им, что он, пожалуй, себя и не помнил, как потянул за волосы императора, вынуждая прогнуться сильнее и вбиваясь в его тело, вырывая стоны протяжные из горла. И очнулся только когда Феликс под ним вдруг кончил, сжимаясь в судороге и утыкаясь в подушку, отпущенный-таки из-под суровой руки.

- Что... Что это было, Ваня? Нет, мне понравилось, но так ты меня ещё и не будил...

- Да вот.... Представил, что надо тобой делиться будет и... Обезумел... Прости, княже... Прости меня, - только и мог бормотать Иван, уткнувшись в плечо отдыхающего князя и выдыхая.

- Всё хорошо... Делиться? Кем это ты делиться собрался, холоп, государем своим? Я вот тобой делиться не собираюсь... Увижу только, выпорю тебя, ей-богу. Мой ты только, и точка!!

- Как ты можешь думать такое, государь, - Иван обнял его и снова на руки подхватил - умываться из таза.

- Устрою тут промывной сортир, как в Петергофе, обещаю, Ваня. Вообще многое тут переделать бы, не дворец, а проходной двор, - обещал Феликс, пока плескал в лицо прохладную воду.

Сунулся было к ним кто-то из придворных, но тут же испуганно отошел от двери. Юсупов все-таки узнал дворцового распорядителя.

- Не беспокойся, Иван Николаевич теперь мне прислуживать будет. Введешь его потом в курс дела, что и как. Нет, при дворце он не будет, при мне будет, говорю же.

С этим Феликс ушел к себе - переменить одежду ради посольского приема - а Иван, тоже одевшись, отправился вслед за распорядителем рассматривать юсуповский дворец.

- Ты, значит, лакей новый? - посмотрел на него с сомнением распорядитель, но разумно решил, что не его это дело - в государевых решениях сомневаться, тем более что умытый и побритый, выглядел Иван поприличнее прежнего.

- Тебе, наверное, государь новую шубу или тулуп дарует, или деньгами снабдит, а прежнюю я выкину. На нее и смотреть страшно.