Князь Юсупов открывает глаза

В поселении

Нервно выдохнул князь, зажмурившись, будто бы в глазах у него потемнело – не ожидал он такого шага от вредного Бессонова. Но тем не менее, гнев на милость сменил, да и мазь принес, и снова их ночь была полна стонов и ласк, да и соскучился он ничуть не менее, нежели сам Бессонов.

- Не пугай меня так больше… Не надо. У меня чуть сердце не остановилось, как я тебя там увидел окровавленного, – попросил Феликс, прижимаясь после их сладкого акта любви и страсти (а с Бессоновым это и правда каждый раз превращалось в звериный акт, а уж после ссоры и подавно), и поглаживая его по груди, осторожно переводя пальцы на ту сторону, которая была ранена, ощупывая повязку – не пропиталась ли кровью после их постельных кульбитов? Но нет, вроде сухо.

- Будь осторожен.

- Да уж больше не буду волновать тебя, твое сиятельство, а то в следующий раз чем потяжелее в голову прилетит.

Князь только усмехнулся да голову положил на здоровое плечо, прижимаясь крепко-крепко. Этой ночью он никуда не ушел, и проснулся в объятиях Бессонова, еле выбравшись из них. Завтрак, чай из трав, - и он показал головой на перевязку.

- Зайди к доктору, пусть посмотрит. И сильно не напрягайся, пусть заживет хоть нормально.

Бессонов только кивнул и ноги в сапоги засунул – стояла ранняя весна, и было прохладно, но уже можно было идти без зипуна. К доктору он и правда зашел, а по дороге и выспросил, где, мол, тот бандит, что в него попал, говорят, обоз ограбил?

Доктор глянул на него так странно и то ли хмыкнул, то ли фыркнул, не в силах рассмеяться.

- А вам не сказали, что ли, товарищ Бессонов?

- О чем?

- Да на погост его снесли уже… Нашего учителя лучше не злить, знаете ли. Тот бандит же на продовольственный обоз напал из Березок, расслабились они там что-то, да и послали его всего с двумя караульными. Вот они их и сняли, не один он был. А тут как весть эта дошла – один из них второго-то вперед послал, за подкреплением, про вас-то все уже знали, так Феликс Феликсович сам на коня и залез. Хотели остановить, да только кто ж за ним угонится, пока караульные на коней позалезали, он уж ускакал. Собственно, из вашего же нагана и уложил его. И еще парочку. Как караул подоспел, там уж кули надо было обратно стаскивать. Так что вот как... Злой он больно на него был, мужик, что телегой управлял, говорит, и не узнал его, весь перекосился, будто черт в него вселился.

Доктор помолчал, бинты кровавые сменяя, да на Ивана и глянул.

- Вы, конечно, счастливый человек, из лап смерти вылезли. Да только и князю и вам поаккуратнее надо быть. Не ровен час до Березок дойдет слух об его поступке, как знать, как там на это отреагируют.

Бессонов хватил по стене дощатой кулаком, не удержав при себе пару крепких слов. Значит, этот умник его ругал-ругал, а сам туда же? Еще хлеще, в одиночку преследовать решил целую шайку? Хорошо еще, что у тех ружье, видно, одно на всех было, а то и его б изрешетили.

- Ох, зря я это рассказал, теперь его светлость мне все выскажет, - сокрушался доктор, - глупая моя голова, и зачем я полез не в свое дело? Да вы садитесь, чего побледнели-то так? Сердце беречь надо теперь, милейший.

- Побережешь тут с вами, - проворчал Бессонов, но после доктора всячески заверил, что не выдаст, кто ему все рассказал: ему он был благодарен сверх меры. - Но вы подумайте, Карл Фридрихович, каков негодник! Покинул пределы поселения, не сказавшись - это бы полбеды, но ведь троих уложил? Как теперь я объясняться буду? Патроны еще потратил на эту сволочь. Ну, скажу я, что сам их застрелил при задержании, да поверят ли? Опять надо ехать с политруком в Березки совещаться. Да не ругайтесь вы, доктор, я ведь по делу, да и мужиков с собой с десяток возьму, шайке-то все равно конец, а разбираться надо, отчетов сколько писать из-за этих негодяев.

Были у Бессонова и другие планы - узнать, во-первых, как далеко прошли про них с Феликсом слухи, и, во-вторых, добиться того, чтобы и в их медвежий угол провели электричество, построили же в Березках электростанцию? Нет, надо было ехать и отчитываться за убитых, а не то приедут за ним самим. И, обняв князя на прощание и прося не сердиться, он собрался; Феликс хотел было с ним, но ему высовываться не было желательно, так что его Бессонов убедил остаться дома. Потаскали его по присутственным местам, конечно, немало - пришлось остаться недели на две в Березках. Спасало то, что в местных органах знали его звание, должность и что приехал он к ним аж из самого Ленинграда, и разговаривали не так, как могли бы с другим. Но легенде о том, что Бессонов сам их всех догнал и перестрелял, поверили - мужик, который обычно ездил с обозом, клятвенно все подтвердил и Феликса ни единым словом не упоминал. Отпустили его в конце концов с миром и с выговором в личное дело за самоуправство. Спасло то, что те трое значились особо опасными рецидивистами, много где успели набедокурить.

В последний день Бессонов проходился медленным шагом по улочкам райцентра - городок разрастался, строили школы, фабрики, даже театр в центре возвели - эх, съездить бы сюда с Феликсом, соскучился тот наверняка по культурному досугу, а то все с ребятишками да с ребятишками. Но - нельзя было, стоял запрет на выезд за пределы поселения, и оставалось о совместных городских прогулках только мечтать.

- Что загрустил, Иван Николаевич? - местный политрук стоял за него, шайка и ему стояла поперек горла. - Хорошо все окончилось, и сам выжил, и никто против тебя не замышляет ничего. Притаскивали тут обиженные пару доносов, да я их рвал, не читая.

Бессонов глянул на него благодарно.

Может, конечно, политрук и читал их, но никак этого не выдал и про Юсупова обмолвился лишь позднее.

- А то я грустный, товарищ, что деревня она и есть деревня, а я все-таки привык к городу, а у нас там ни театра, как здесь, не построишь в глуши, ни кинематографа... Природа хороша, но ведь и культура нужна.

- Культурный уровень повышать надо, это ты прав. А ты знаешь что? Можешь ведь там клуб выстроить, и самодеятельность устроить. Пьесы сами начнете ставить, детей развлекать. Я за тебя замолвлю словечко в местном культпросвете, они реквизитом обеспечат!

Вот почему обратно Бессонов вез целых два обоза: в одном продовольствие и все то, что обычно - нехитрая одежда и утварь, а во втором театральная бутафория и, между прочим, платья прошлого века, высокие парики, бусы, маски, грим, перья... Бессонов глянул украдкой - в руки попалось лиловое пышное платье по старинной моде, с корсетом, и шляпка с вуалью. А потом вспомнился Феликс и в голову пришло нечто уж совсем непотребное.

Феликс тем временем, конечно, волновался, но когда Иван уехал, дела поглотили его. Скоро должна была начаться посевная, да и некоторые из его учеников собирались в город поступать, и он готовил их, волнуясь чуть ли не больше, чем за себя. А тут еще и Мишка маленький заболел, крестник его, и Феликс вовсе чуть с ума не сошел от беспокойства – маленький же еще, даже года нет, а вот смотри же, надуло ушки, бедный, так плачет – мочи никакой нет!

Так что когда Бессонов все же вернулся через две недели, Феликс чувствовал себя едва ли хорошо, от волнений и недосыпов – помогал матери Мишки, и иногда сидел с ним, да и свои дела не оставлял. Так что после поцелуев и объятий, когда вечером он почти засыпал на плече у своего политрука, и тот ему рассказал свои пошлые мечты… Феликс только толкнул его в плечо, зевая.

- Что ты говоришь, бесстыдник! Мне было семнадцать лет, я больше никогда подобного не делал! На что ты меня толкаешь вообще? Ох, помру я с тобой. Театр или клуб - это хорошо, да только кто ж там заведовать будет? Я его не смогу поднять! У меня столько дел, скоро ребята взрослые поедут в город, я так устаю… Пойдем спать, сил никаких нет. Я, наверное, и сам заболел.

Он устало сел, выпрямился да рубаху с себя начал снимать, идя к лежанке. У него и правда сил не было совсем, словно ломило во всем теле, так что отключился он еще быстрее, чем сзади его обняли богатырские руки Бессонова.

А утром он впервые не встал раньше Ивана. Наоборот, тот проснулся первым, и, потянувшись к виску губами, понял, что его князь весь горит да в бреду мечется… Какие уж тут платья, когда он даже глаз не открывает?

- Ну какие же вы бедовые, с ума сойти!

Доктор менял на его лбу повязки, бормоча что-то себе под нос, срываясь на немецкий и возмущенно размахивая руками.

- Не иначе как заболел, пока на коне за бандитами носился! Он ж ведь и шубу-то не наденет, как ни встречу, так налегке бегает, тепло, говорит! А ведь весна! Ветерок подул, вот и все. И что с ним делать? Микстуру сделаю, надо будет давать, а то вон как хрипит, как бы не бронхит начался. Вот, послушайте только!

И доктор протянул трубку Бессонову, вторую часть приставив к груди князя – а дышал он тяжко, через раз, хрипя, будто туберкулезник на последнем издыхании.

- Что делать? - Бессонов по привычке мерил шагами его лазарет. - Может, закутать получше и в Березки его отвезти? Но, сказать честно, вам я доверяю больше. Меня на ноги поставили, и его тоже. А за лекарствами съезжу, нет, сам съезжу, напишите, что вам надо... Как я раньше не догадался?

А потом он понял, что сам съездить все-таки не сможет - не хочет оставлять князя в таком состоянии, так что в райцентр отправлен был толковый мужик из местных, который заодно отвез поступать в училище князевых воспитанников. И сразу стало на поселении как-то тихо: остались только взрослые и самые младшие ребята. А Бессонов не отходил от постели.

Хотя князь, между прочим, вовсе не лежал в беспамятстве и временами вполне бодро огрызался - мол, нечего тут стул просиживать, шел бы на улицу, посевная ведь! Иван и правда разрывался: надо было и поля под посев определить, и место под будущие теплицы, и решить, где оставить пастбища для скота, и семена грамотно всем раздать, и за техникой проследить - к этому времени у них, кроме лошадиной тяги, был еще и целый трактор, выпуск которых только-только наладили. Вот он и метался, в перерывах оставляя при князе доктора и Машу.

Переволновался он тогда за него несказанно: еще бы, шла весна, все цвело, а его любовь лежал весь бледный, надсадно кашлял, на тонких веках и висках бились жилки, на груди живо обозначились все ребра, и Бессонов пару раз будил его просто с уговорами чего-нибудь съесть. Князь устало прогонял его - мол, на поле дела важнее, - и снова откидывался на подушку.

А затем возвращавшемуся ближе к сумеркам с полей Бессонову пришла мысль нарвать князю цветов - и плевать, в конце концов, что там подумают остальные; скажет, что принес Маше. Он прошел вдоль садика - начинали цвести саженцы яблонь и груш красивым белым цветом, но не ломать же их, в конце концов? И он прошелся вдоль берега местной речушки, больше похожей на ручей, а потом и в ближнем леске, который порядком вырубили. Дальше в чаще ноги утопали во мху, то тут, то там виднелись огромные, по пояс ему, муравейники, мелькнула вдалеке спугнутая косуля, а еще что-то забелело под ногами, и, нагнувшись, Иван увидел мелкие белые цветочки на тонких стебельках - их и насобирал букет, и принес, посадив в стеклянную колбу из докторской лаборатории. Пахли они тонко, холодной свежестью, с точки зрения Бессонова так и совсем не пахли, но он все же поставил их на стол подле кровати и сел к князю. Тот дремал, хрипло дыша - жар уже день как прошел, и Юсупов отсыпался.

Бессонов огляделся воровато: нет ли кого чужого? Но доктор, похоже, обедал в своем закутке, а Маша ушла к себе. И он коснулся его щеки.

- Феликс, - и он вложил ему в руку веточку ландышей. - Просыпайся. Поужинать бы тебе... Я принесу каши? Или хоть бульона?

Из сна князь выходил с трудом, и разлепив глаза увидел своего Ивана, а прояснив мысли, понял что он от него хочет.

- Да... Поесть. Наверное. Бульона если, не смогу кашу съесть, тяжело глотать.

Он с трудом сел, опираясь на подушку и взглянул на цветы в своей руке, слабо улыбнувшись.

- Где ты их надрал, Ваня? Красивые... И пахнут так легко. Всё ли хорошо в поселении? Всё сидишь тут со мной, а ведь дел невпроворот!

Он ему легонько попенял, но разве ж тот его слушал, только бульон разогрел на горелке, да дверь прикрыл, чтобы покормить своего неугомонного Юсупова.