Князь Юсупов открывает глаза

Явление незнакомки

Юсупов коменданту ему легонько попенял, но разве ж тот его слушал, только бульон разогрел на горелке и дверь прикрыл, чтобы покормить своего неугомонного князя.

- Ну, ты ещё с ложечки меня покорми... Как там, коровы разродились, мы план выполняем по скотине и сдаче? - Князь, конечно, недовольно бубнил, но ложку за ложкой ел, позволяя накормить себя и уставая от этого едва ли не сильнее, чем от разговоров, - спать хочу. И ты со мной не сиди, не маленький я... Дела не запускай, чтобы к тебе претензий не было.

Только и оставалось коменданту, что поцеловать его в лоб да посмеяться над его бубнежом, да и то больше от любви.

- Да и вообще, я почти выздоровел! Нечего тут валяться, столько уроков пропущено... Завтра же встану, вот посплю сегодня и завтра буду уже на ногах...

- Никакого "на ногах"! - это вступил в разговор Карл Фридрихович, поднимаясь в лазарет из своего закутка. - Либен Готт, совсем ума лишились со своим хозяйством, мужики без вас сообразить могли бы, прикидываются незнающими, пользуются добротой вашей.

- Не вздумай вставать, отлежись, - наступал с другой стороны Бессонов. - Я лежал, и не умер как-то, а коли скучно тебе, так я книг притащу или формы отчётные, заполнять будешь.

Обоим им стоило труда убедить князя остаться в постели до конца недели, и лазарета не покидать - и не тем убедили, что беречь надо хрупкое княжеское здоровье, а тем, что младших мог заразить, или голос сорвать, или заново простудиться.

- То-то же, - доктор, прибрав инструмент и проследив, чтобы Юсупов прополоскал рот его микстурой, удалился, бросив между прочим взгляд на букет ландышей, но из-за занятой реторты ругаться не стал.

Высказался только сентиментально в том смысле, что вновь весна, пора любви, настает, а они за своими заботами и полюбоваться цветением общим не могут. И вышел.

Бессонов первым делом, конечно, притушил огонек керосинки до совсем тусклого, а вторым - ткнулся своему Феликсу в щеку с поцелуем, дальше, впрочем, заходить не стал и жадно требовать близости тоже - он вообще слыша иногда во время близости сладкие князевы стоны, принимал их за болезненные, а когда после чересчур жаркой близости увидел пару капель крови на постельном белье, и вовсе целовал князю все и умолял его неосторожность простить.

- Воспитанники твои старшие, между прочим, весточки шлют: кто в училище в Березках подался, а кто ещё дальше. Девчонки на фабричных работниц и медсестер с поварихами поступили, одна аж в инженеры подалась, тебя благодарит. А парень тот, из-за которого я тогда... Ну... Ладно, к чему старое ворошить - так вот, он решил учителем стать, и тоже пишет, что ты для него во всем пример. Так что можешь рад быть.

Он пожал князю руку, погладил нежнее, затем дотронулся его губ в невесомом поцелуе и вышел - надо было проверить, допахали ли поле. Время стояло горячее, работали чуть не до полуночи.

Скоро прошли две недели - и к радости Бессонова, князь встал с постели. Он теперь лишь изредка откашливался, сказывались последствия бронхита, и похудел чересчур, пока не мог ничего глотать из-за воспалённого горла, в целом же был бодр и за образование младших ребят взялся с ещё большим рвением, чем прежде. Все его ждали, а Бессонов, между прочим, снова взялся намекать на своё - и, отведя однажды его в новую большую избу, где надлежало быть сельскому клубу, показал за загородной в сундуке весь реквизит и гардероб, выдернув из стопы злосчастное лиловое платье, да ещё и посмел заметить, что его сиятельство-де как раз похудели, может, и в корсет влезут. И замер, ожидая пощёчины, со своей вечной улыбкой. 

Однако ж посмотрев на него недовольно, князь только фыркнул и руку к платью протянул, выдернув его у Бессонова из рук, да обещая ему всё кары небесные.

- Дверь закрой, олух... Неровен час, кто-то зайдёт. И занавески тоже.

За перегородкой раздавалось шуршание, князь пытался справиться с корсетом и не переставая ворчал, что вот, мол, что ж это такое, на что его толкает товарищ чекист... А сам думал, волосы у него несколько отросли, но ведь надо это спрятать под парик...

- Надеюсь, в нём не завелось всякого поганого за столько времени...

Впрочем, когда минут через десять томительного ожидания все же раздалось цоканье каблуков, чекист нет-нет, да и сглотнул. А уж когда и вовсе из за загородки показалась дама в платье с наброшенным на плечи шарфом, со спущенной вуалью и шляпкой, надвинутой на лицо...

На самом деле, Феликс в деревне даже в плечах раздался и, конечно, ни о какой юношеской стройности тут и речи не шло. Но в платье он влез, а плечи пришлось прикрыть полупрозрачным, темного цвета, газовым шарфиком, как и вуаль, спущенная с шляпки, помогла скрыть, например, трехдневную щетину... Но самому Феликсу казалось, что выглядит он излишне забавно, и никак иначе.

- Ох, монсеньор, не подскажете, как пройти к улице Бестужева?

Юсупов старался поднять голос повыше, но только что перенесённый бронхит заставил немного сбиться дыхание и закашлять.

Зато можно было прикрыть лицо веером и не показывать, как его перекосило от маленьких туфель.

"Ну, Бессонов, ну, я тебе попомню... Вот я тебя...", - кипел княже.

Иван только отступил на шаг и окинул Юсупова загоревшимся взглядом. Он и не предполагал, что так хотел этого, и вообще не подозревал в себе таких наклонностей. Точнее, его глаза говорили за себя - своего Феликса он обожал и до того, но теперь жадный огонь загорелся особенно ярко. И никаких недочетов - ни широких плеч, ни хриплого голоса он не замечал, любовь все преображала. Во-первых, в сравнении с его собственными плечами князь был еще очень даже субтильным, во-вторых, хрипотца в голосе казалась французским прононсом, в-третьих, в таком платье сами движения князя казались женственными и оттого особенно очаровательными. Он не смел приблизиться и отвести веер, таким волшебным казалось это перевоплощение.

- Ох. Это ты? - он заметил усмешку Феликса и отбросил ту мысль, что князь вместо себя все же ухитрился подсунуть ему настоящую женщину, - и как тебе удалось это? Не удивлюсь, если в семнадцать лет за тобой многие волочились, ты же таким любого с ума сведешь...

И только щетину он заметил, когда ладонью потянулся к прекрасной незнакомке под вуаль.

- Побриться бы, а так... Ох, какой ты, Феликс, - голос переходит в тихий хриплый шепот, прерывающийся от волнения, - ни одной женщине так не сыграть, как тебе.

Он перехватил его ладонь, целуя тыльную сторону - с его крестьянским происхождением монсеньор из него был никакой, что Бессонов компенсировал старанием. И продолжил жадно вглядываться в свою незнакомку.

- Краски бы еще немного, глаза подвести, губы там, - поведал он дальнейшие свои фантазии, игнорируя князево "тоже мне, ценитель нашелся" и прочее ворчание на тему того, что туфли-де жмут, и вообще, глупости он выдумал, и играть в таком виде он никого не будет!

Бессонов подхватил его на руки как есть, в этом пышном платье. И от близости князя сразу заявило о себе самое горячее желание. Он его хотел, причем здесь и сейчас.

- Феликс, - попросил он, игнорируя суровый княжеский тон, - скажи еще что-нибудь... таким своим голосом... Как ты здорово все изображаешь, - и он, игнорируя все протесты, усадил его на сундук, задирая юбку, а еще к шее приник с поцелуем и долго не отрывался от Феликсовых губ. И хотел зайти уже дальше, тем более что детородный орган был уже наизготовку, и отрезвила его только пощечина от князя и окрик, что, мол, куда в незапертой избе, посреди дня, да еще и без мази?

Иван, посрамленный, тут же отошел. И вовремя - сзади послышался топот детских ножек (еще бы, кому гулять посреди дня, когда взрослые все на поле или на лесозаготовках?) - и за загородку просунулись любопытные личики младшей дочки Гончаровых и князева крестника Миши.

- А... Что это за тетя? - раздался робкий детский голосок.

Ну и все. Феликс чуть не свалился, хорошо что хоть лицо успел веером прикрыть, да отвернуться, изображая как можно большую холодность и оставляя Бессонова самому разбираться с подобным – дети-то уже разумные и хрипотцу услышат, и разглядят многое…

- А… Это… А это актриса приезжая, вот, размышляем, как будем спектакль ставить. Но вы идите, не мешайте нам, давайте идите.

- А можно посмотреть, товарищ политрук?

- Иван Николаевич, а где крестный? – задал вопрос Миша, подозрительно на тетю косясь – не нравилась она ему. Дети, они ведь как, чувствительные, сердцем чуют. Вот и он знал, что крестный внимательно смотрит всегда за комендантом, и волнуется, когда его рядом нет, и что комендант тоже всегда рядом с ним. А тут тетка какая-то, да еще и вредная какая, даже не смотрит на них! Нет, надо об этом обязательно рассказать крестному…

- Он… На улице был, а может, в избе. Ты сбегай, посмотри, да позови его. Да и сестру с собой возьми.

- Она моя тетя. – Маленький с снисхождением взглянул на коменданта, но малышку с собой увел, за руку беря – крестного надо было непременно найти.

Зато стоило только хлопнуть двери за ними, как князь пулей полетел переодеваться, и сдавленные ругания - это минимум, что перепало Бессонову, да еще веером по балде его неразумной пару раз.

- Ох, Ваня, подведешь ты меня под расстрел за растление малолетних.. Вот ведь удумал чего, а если они где что скажут, ты как будешь доказывать, что за актриса к тебе приезжала, а?

Через десять минут уже ничего не напоминало о том, что он был в облике срамном, но и выйти он так просто из избы не мог. Бессонова к стене прижал, да жадно поцеловал в губы, мол, - все твои похвалы услышал, и принял.

- А что до ухажеров, то да. Много их у меня было, особенно в то время. Собственно, и любовники мои в меня такого влюбились, правда, запретили мне шалости, боясь, что меня уведут.

И вздохнул, глаза свои с пушистыми ресницами в сторону отводя, да из избы прочь выходя, хоть свежего воздуха глотнуть бы, пока сердце не успокоится от испуга.

Впрочем, мысль о том, что платье можно было бы и утащить да попробовать дома надеть, его не покидала. Но тащить среди бела дня… Увидят же. Если только самим прокрасться в темноте и там… Но в холодной избе плохо переодеваться да любовью заниматься в кромешной тьме.

Ничего удивительного в том, что к вечеру про то, что на поселении затеяли клуб, театр, да еще и актрису привезли, облетела всех; повезло еще, что отношение к новости было снисходительное - принесена она была устами двух малых детей, мало ли, чего напутают. Но мужики все-таки подходили к Бессонову, спрашивали, мол, чего такое Иван Николаич затеял и куда актрису новую определили, и надолго ль заезжая незнакомка останется? Бессонов, чувствуя, как уши горят (наверное, князь ругал до сих пор), отвечал в том смысле, что клуб да, затевают, и реквизит для самодеятельности принесли, номера бы только придумать, да Феликс отказывается заведовать этим делом, клубом то есть, - говорит, времени и без того много на ребят уходит и на работу писарем. Так что о театре и думать нечего.

- А актриса? - спрашивали самые любопытные.

- Да не актриса она! А служащая из театра, гардеробщица или как ее? Объясняла, чего как надевается, и как бутафорию эту использовать следует. И нету ее больше в поселке, не ищите, ее дед Архип увез на обозе обратно в Березники. Тут Бессонов выгодно себя прикрыл, зная, что дед стар и глуховат, а потому у него про актрису дознаваться - все равно что в колодец кричать. Отведя угрозу таким образом, Бессонов мог выдохнуть. И припомнить пушистые ресницы своего Феликса, и твердо решить, что надо, надо это платье со шляпкой утащить к себе, и грим тоже, и зеркало, пожалуй. И печку натопить, чтобы Феликсу не холодно было. Сделал он это, кстати, засветло - ключ от новой избы у него был, от сундука тем более, вот и утащил все к себе в мешке из-под картошки, чистом, конечно.

С вечера князя, собравшегося за тем же по-тихому сбегать в клуб, ждал допрос со стороны ревнивого Бессонова.

- Куда это ты по холоду на ночь глядя?

Тот возмущенно ответствовал в том духе, что, мол, для тебя же, дурака, постараться хочу, а он еще и из дому не выпускает, совсем озверел!

Ох и извинялся Бессонов. И платье показал с тем намеком, что вот, печь натоплена, моно бы снова... повторить опыт, так сказать, в более пригодных условиях. Вот тебе зеркало, краски эти, покажи себя, Феликс! Дверь запер на запор и на замок для надежности, ворота тоже закрыл, да и поздно уже, кто увидит-то? Ставни плотно прикрыты... Ну и что, что завтра рано подниматься, а если недолго? Ну хоть на полчаса?

И он любовался творившимся на его глазах преображением. За переодеванием князь смотреть, конечно, не позволил, но когда гладко выбритое лицо, выровненное краской до мертвой бледности, украсили подведенные глаза и губы, Иван бросился целовать свою актрису в обнаженные плечи. Скоро и шляпка, и парик, и шарфик газовый лежали на скамье, в избе же разносились негромкие стоны.

- Стоило ли одеваться на пять минут... - утомленно выдыхал князь.