Гранд-Вавилон

Глава тринадцатая (часть шестая)

***

Потянулись странные осенние дни. Они были то полны спокойной, сосредоточенно-прозрачной ясности – и тогда Алиса казалась себе горным озером, которое лежит под голубыми (серебристо-голубыми?..) небесами, не зная ветра, безмятежной зеркальной гладью; то – обжигали огнистым, лихорадочным мятежом. Первых было большинство. В них она вроде бы делала то же, что и всегда: работала, писала, суетилась в домашних заботах, гуляла, немного занималась спортом, изредка общалась с Полем или подругами; но – с неведомым ей прежде покоем, с чувством громадной, как океан, внутренней силы, которой хватит ещё на сто таких жизней. Она была большим озером; озером-скалой. Она почти не волновалась, вставая за кафедру для доклада на защите диссертации, – и почти искренне улыбалась на прохладном официозном банкете, который прошёл потом. Она с педантичным вниманием к деталям завершила работу, которую ей дали на полгода, за два месяца. Она стала ложиться спать и просыпаться в одно и то же время, купила новую осеннюю обувь, джинсы и сумку, сходила к нескольким врачам для профилактики, впервые за полтора года сделала маникюр и впервые за три – подровняла кончики волос. И долго слушала радостные возгласы мамы и шутливо-завистливые речи Поля, когда выиграла очередную повышенную стипендию и получила премию за защиту.

Теперь она чаще позволяла себе обедать в кафе и есть сладости, смотреть что-нибудь смешное и глупое, бездумно слушать музыку, глядя в окно. И почти не прикасалась к вину – разве что один бокал, посмаковать в удовольствие. Не чаще двух раз в месяц.

Ей хотелось жить.

Алису уже не так раздражали глупые реплики собеседников из Badoo; и вообще она всё реже заходила туда. Только чтобы перечитать диалог с Ноэлем – и попутно посмеяться над прочими. «То есть у тебя высшее образование?» – однажды спросил её кто-то, когда на вопрос «Что нового?» она ответила, что недавно защитилась и получила учёную степень. Нет, среднее специальное. Да что там – в аспирантуру и сразу после школы поступают, – мысленно фыркнула она; но почему-то без злости.

«Почему не хочешь говорить телефон?» – то и дело осведомлялся назойливый индус, который пару раз в неделю стабильно пытался звонить ей по видеосвязи. На звонок она ни разу не ответила, но неудачный опыт, видимо, ничему его не учил. «Мне некомфортно говорить по телефону с малознакомыми людьми, – терпеливо объясняла Алиса. – Я говорю так только с близкими. Готова переписываться, а в созвонах не вижу смысла». «А другой не может стать близким?» – однажды опечалился индус. Вопрос получился даже философским – хотя он, конечно, этого не планировал; Алиса мысленно заменила «другой» на «Другой» – и задумалась. Действительно, может ли Другой стать близким, если, по Сартру, «ад – это другие»? У индуса было плохо с иностранными языками, и он вкладывал в это слово простое, обыденное значение – «кто-то ещё», «чужой», «посторонний человек»; но ведь если посмотреть шире… Тема для философского трактата, не иначе. Горацио такая бы понравилась.

В эти дни всё было спокойно, размеренно и легко – как тем солнечным утром, полным осмысленности. Утром, когда она выходила на сцену.

А в другие, мятежные, дни появлялся Ноэль.

Это случалось раз в две недели – плюс-минус пара дней. Регулярно, с таким чётким ритмом, что иногда Алиса нервно хихикала про себя, отмечая, что по Ноэлю можно сверять часы или календарь. Она твёрдо решила больше не писать ему первой – и на этот раз (поразительно) была верна своему решению. Ей уже не было страшно, что он пропадёт насовсем; она убедилась, что он – по каким-то загадочным причинам за гранью её понимания – всё-таки нуждается в ней и часто о ней вспоминает. Почему? Неужели инкуб, способный обольстить любую девушку в мире, за эти месяцы не нашёл никого красивее, умнее, харизматичнее?.. Сомнительно.

Но, в сущности, ей было уже неважно, почему. Она приняла это как необъяснимую, но радостную данность – и теперь сражалась его же оружием: сама пропадала, молчала, игнорировала – а в промежутки между его появлениями доводила насыщенность своей жизни до того уровня, который позволял не впадать в тоску. Ловят того, кто убегает. Желают того, кто холоден и далёк; не того, кто настойчиво добивается внимания. Это жестокое правило, увы, работает не только у женщин, но и у мужчин. Порой Алисе было жаль, что она поняла это слишком поздно.

Конечно, иногда становилось тяжело. Ей опять приходилось бороться с собой, подавляя каждый порыв спросить, как он, рассказать что-нибудь о себе или отправить ему новое стихотворение. Как и летом, в моменты слабости она продолжала мысленно бить себя по рукам, душить подушкой свою привязчивую натуру, – чтобы снова не оттолкнуть его напором и силой чувств. Ноэль будто пригласил её на танец, и она приняла приглашение – подчинилась его ритму, правилам его игры, и ждала каждого «мятежного» дня с затаённым предвкушением и уверенностью.

Он появлялся по-разному. Иногда всё начиналось с непритязательно-традиционных «Привет», «Как у тебя дела?» и «Чем занимаешься?» – потому что Ноэль, как обычно, не хотел усложнять себе жизнь. Впрочем, ему и не нужно было выдумывать что-то более оригинальное. Однажды, проснувшись, Алиса увидела в сообщениях милый стикер с котиком – и счастливо вспыхнула, преисполнившись ожиданием чудес. В другой раз Ноэль – тоже без особых ухищрений – поставил лайк под её фото в парке и написал: «Хорошо выглядишь. Да и вид красивый».

Вне зависимости от начала, всё довольно быстро сводилось к фривольной переписке и виртуальному сексу. Чаще – по воле Ноэля, но иногда Алиса даже проявляла инициативу сама: обостряла их дружелюбно-мягкий флирт или отправляла фото, которое могло настроить его нужным образом. Сначала она стеснялась это делать, металась в дебрях извечных вопросов – «Что он обо мне подумает? А что, если он отвергнет меня? А что, если сегодня он написал без какого-то подтекста, а я неправильно поняла?..» Но, когда она рисковала и шла ва-банк, промахов ни разу не было. Наоборот, в ответах Ноэля часто чуялось приятное удивление; он забрасывал её комплиментами, восхищался её изобретательной смелостью – и очень быстро возбуждался. Они пробовали разные мессенджеры и соцсети, выбирая вариант с лучшим качеством звука и видео; отыскав её по номеру телефона, Ноэль писал: «Мрр. Я быстрее нашёл». Он вообще часто игриво мурчал – будто подтверждал свою кошачью природу, которую Алиса давно заметила. Вскоре она поняла, что один взгляд на это короткое «Мрр» от него сводит её с ума – в разы сильнее чьих-нибудь откровенных фото.

Алиса каждый раз бросалась в сладко-горячие волны импровизации, подходя к их шоу чрезвычайно серьёзно: перебирала разные фоны и ракурсы, образы, бельё и одежду. Впрочем, порой хватало и подручных средств – мокрых волос и игриво сползшего с груди или бёдер полотенца после душа, чёрной кружевной сорочки и чокера. Наверное, всё банальное и общепринятое он сотни раз видел; так почему бы и нет?.. Ей нравилось проявлять свою креативность не в интеллекте, а в чувственности; она истосковалась по этому.

Ноэль увлечённо шёл навстречу её экспериментам. Если его и смущало несоответствие этой стороны личности Алисы и серьёзного переводчика-исследователя с безупречной репутацией, которым она оставалась для всех вокруг, – он никогда этого не показывал. И слава небесам; то, что он ни в чём не винит её, его деликатность и тактичность, его уверенность – всё это приводило её в восторг. Он был будто создан для таких страстных игр на расстоянии – создан манить и распалять без возможности коснуться.

Размышляя обо всём этом, Алиса, конечно, понимала, что впереди их может ждать только тупик. Любые, даже самые изысканные плотские наслаждения рано или поздно утомят его, станут скучными и приевшимися – и тогда он окончательно пропадёт, переключившись на другую, а она… Что – она? Тоже сможет забыть, сможет вернуться в мир Кристианов, Хосе и Викторов? Ей не хотелось об этом думать – что-то сразу начинало болезненно ныть в груди. К чему загадывать? В конце концов, она не пророк и не та старая гадалка, чтобы знать будущее. И не Катрина, чтобы – как там сказала Тильда? – «воплощать неотвратимость».

Алиса решила упиться им, пока есть шанс, – упиться так, как только сможет. Старалась поменьше думать и побольше чувствовать, когда он появлялся вновь; учитывая, что они мало говорили о чём-либо вне секса, получалось у неё превосходно. Жаркие лабиринты фантазий увлекали их далеко – или глубоко, всё глубже в красные воды. Ноэль жадно спрашивал, что ей нравится, рассказывал, чего хотелось бы ему самому. Алиса уже говорила ему, что в отношениях с Луиджи какое-то время была рабыней – во всех возможных смыслах, – но однажды он всё равно спросил её, как она относится к БДСМ. Наверное, забыл. Неудивительно.

«Я же уже упоминала, кажется. У меня был такой опыт, довольно обширный», – тихо млея, ответила она.

«Да, но это же не значит, что тебе самой такое нравится. Может, тебе это навязали».

Резонно. Пару секунд Алиса была в замешательстве, не зная, как признаться – и нужно ли признаваться – ему в своём духовно-телесном мазохизме.

«По-моему, это невозможно «навязать», если у человека нет подобных желаний и какой-то… личностной предрасположенности, что ли. Поэтому, конечно, мне нравится».

Перейдя на эту новую стадию доверия, они оба стали смелее. Теперь Ноэль позволял себе делиться не только нежными и страстными, но и грубыми мечтаниями. Алиса думала, что в этой области её уже трудно чем-то удивить, – но поняла, что ошибалась. Он был пылким и изощрённым до изысканности; его фантазии накладывались в ней на память об их ночах, и желание становилось почти мучительным.

«Боже, как же я хочу тебя, – однажды написал он – впервые в их грешном танце помянув Господа. – Ты даже не представляешь. Как жаль, что тебя нет рядом».

«Да, мне тоже очень жаль, – мечтательно призналась Алиса. – Во время своего следующего визита в Гранд-Вавилон я бы украла тебя с работы».

Смайлик; невинная флиртующая шутка. Ноэль пошутил в ответ – якобы поразившись на грани с испугом:

«Насовсем украла?!»

«Нет, конечно, – смеясь и краснея, ответила она. Насовсем. Странно: таких амбиций у неё не было даже в шутку, даже в самых болезненно-перевозбуждённых фантазиях. Даже если учесть, что она и правда может переехать в Гранд-Вавилон насовсем. – На то время, пока буду там. Думаю, ты был бы против варианта «насовсем».

«Кто знает…» – написал он с задумчивым многоточием; у Алисы вырвался стон.

Это просто шутка, – сказала она себе. Просто флирт, игра, кокетство, ничего больше. Это не значит, что он и правда хочет подольше побыть с тобой. Будь это так, он бы иначе вёл себя летом. Он только желает тебя. Он ничего к тебе не чувствует.

Но всё-таки, всё-таки – какая сладкая ложь. Сладкая до боли, до порочно-томящего блаженства, прошивающего с ног до головы.

Что бы она сделала, если бы у неё и правда был шанс украсть Ноэля? Грубо овладеть своим главным сокровищем – лунно-воздушным, холодным, как мрамор, неуловимым, как сон во сне, прекрасным образом, который дал ей столько сил и жизни, так покоряет и манит её? Ведь манит именно образ – не личность; она слишком мало знает о нём как о личности. Но в этом даже больше очарования. И этот образ успел стать драгоценностью, которую она не отдала бы никому.

Как там сказал Горацио – она «зацепила его как образ и как история»? Видимо, с ней случилось что-то похожее – но ещё более странное, ещё более обречённо-красивое. История, которую никак не закончить. Картина из бликов на воде и тихих мелодий; кошачья поступь ветра. Её Елена Прекрасная. Её Ева.

Ева, в которой диковато смешаны небесность и приземлённость. Ева, которой нужно лишь её тело.

Однажды – после очередного жаркого разговора, убирая в шкаф свёрнутую верёвку (Ноэль много фантазировал о том, что сделал бы с ней связанной), – Алиса, робея и кусая губы, отправила ему первые главы своего романа. Она долго не отваживалась это сделать – ведь это может загрузить его куда сильнее её стихов или просто сообщений, – но недавно поняла, что всё равно не справится с искушением. Отправлю ему, если он объявится ещё, – говорила себе она, пряча сладко-убеждённое «когда» за нерешительным «если».

Она заранее разумно запланировала сделать это «вдогонку» – уже после того, как они разберутся с более насущными вопросами. Чтобы не сбивать настрой Ноэля и не отвлекать его.

«Ещё вот хотела поделиться – я же говорила, что пишу книгу. Это первые несколько глав. Читать, естественно, не призываю: это чудище большое и вряд ли в твоём вкусе. Но решила, что она должна быть у тебя просто так, потому что ты всё-таки, можно сказать, имеешь к ней прямое отношение».

Достаточно непринуждённо?.. Да, допустим, достаточно. Отправить.

«Да, конечно. Когда будет время, обязательно посмотрю», – солидно и серьёзно ответил Ноэль.

Что ж, скорее всего, времени не найдётся и читать он не станет (по крайней мере, на его месте она опасалась бы это читать), – но это, безусловно, очень вежливый и уважительный ответ. Алиса почувствовала огромное облегчение – будто сбросила с себя тяжёлый рюкзак, который долго тащила. Той ночью ей невероятно сладко спалось.

Ноэль не слышал о её романе ничего, кроме обрывков фраз и туманных намёков. Он и не нуждался в этом, поскольку по-прежнему явно не хотел ничего знать ни о её работе, ни о творчестве. Всё это его совершенно не интересовало. Возможно, он по-прежнему думал, что «для его маленькой головы это слишком сложно». Для милой маленькой головы.

Иногда Алисе всё ещё было обидно, иногда в ней зудело оскорблённое самолюбие; но в целом ей, к счастью, удалось принять ситуацию такой, какая она есть. Когда не можешь ничего изменить, остаётся ценить то, что имеешь. А имеет она, мягко говоря, немало – небесное счастье раз в две недели, странную симфонию на грани трепета и похоти. С наркоманским вожделением дожидаясь каждой следующей дозы, она была по-настоящему счастлива.

Порой доза совсем выбивала её из размеренно-конструктивной колеи. Например, в один из дней явления Ноэля Алисе нужно было сдать кровь на гормоны – регулярная безрадостная необходимость. Он написал ранним утром, когда она собиралась и уже вызвала такси; она отправилась в медицинский центр не выспавшись, натощак, в немощной слабости от пониженного давления – но в эйфорично-счастливой дрожи. Уже в такси Алиса вдруг поняла, что забыла дома мобильный – а значит, обратно машину придётся вызывать с городского телефона в регистратуре. Это чуть омрачило золотые лучи, пронзающие эфир; тем более, Ноэль примолк. Ну и пусть, – подумала Алиса, вместе с таксистом слушая жизнеутверждающую попсу по радио. Только вот при вызове такси с городского нужно платить наличными, а у неё их нет. Ничего – можно назвать два адреса и по пути завернуть к банкомату, ведь правда?

Но неприятности продолжились уже в самом центре: сначала ей пришлось высидеть аномально огромную очередь, а потом – аномально долго ждать, когда же весёлая румяная медсестра закончит свои процедуры.

«Какая-то ленивая у Вас кровь, густая, – со вздохом посетовала медсестра. – Совсем не хочет идти! Не проснулась ещё, наверное».

К моменту, когда крови набралось достаточно, Алиса уже находилась в полуобморочном состоянии; но там, в этом мягком дурмане, ей по-прежнему было радостно и почему-то – почти смешно. Выходя из лифта, она услышала странный стук, чуть не споткнулась – и увидела набойку, триумфально отлетевшую от нового ботинка. Отнесу в ремонт, – стараясь не расхохотаться, подумала она. Чёрт возьми, это всё мелочи, отнесу; лишь бы он ответил.

Такси благополучно доставило её к банкомату, а оттуда – домой. Там Алису ждал новый сюрприз: она с весёлым ужасом открыла дверь без ключа. Оставить открытой входную дверь; мда… Во-первых, такого с ней раньше никогда не случалось – в буквальном смысле НИКОГДА, даже в детстве. Во-вторых, Ди долго и злобно шипела бы на неё, если бы узнала. К счастью, ничего страшного не произошло; но… Но. Раньше Алиса не предполагала, что настолько подвержена лирично-любовной рассеянности.

Видимо, инкубы вытягивают из смертных не столько силы или душу, сколько благоразумие. Либо это просто кармическая компенсация за счастье, рухнувшее на неё в последние месяцы.

Ну и пусть. Даже если так – она согласна платить. Это смешная цена за её сокровище.

Уже позже, днём, отправляясь в библиотеку работать, Алиса обнаружила, что вдобавок потеряла перчатки. Непонятно, где – в такси, на улице или в медицинском центре, когда она едва держалась на ногах, а сердце билось будто по всему телу. С одной стороны, немного жаль; с другой – ерунда. Всё равно они были уже старыми и потёртыми.

Следующим же вечером Алиса купила новые перчатки. После причудливых танцев с Ноэлем её почему-то всегда тянуло себя баловать.

Когда он задерживался, выпадая из воображаемого «графика», Алиса начинала тревожиться. Всё ли с Вами хорошо, господин Ноэль? У меня тут без Вас, можно сказать, производство стоит, Вы вообще в курсе? Задерживаете творческий процесс!.. Мысленно она в шутку журила его, смеялась над собой – но, шути не шути, а связь между ним и «производственным процессом» действительно есть, и прямая.

И, чем ближе длина паузы подбиралась к трём неделям, тем мощнее становился страх. Банальный, животный страх утраты. Что, если он уже сильно увлёкся другой девушкой и больше не появится? Что, если просто решил не продолжать?

Однажды – уже на границе ноября и зимы – прошло две, а после и три недели, но Ноэль не писал. Алиса сникла.

Сначала она объясняла всё его занятостью, плохим настроением, житейскими неурядицами – человеческими или инкубьими. Но дни шли и шли грозной вереницей, ничего не менялось – и она обречённо убеждалась, что дело не в этом. Или он больше не желает её, или у неё появилась соперница. Кто-то, кто заинтересовал его сильнее. Новая игрушка. Алиса превосходно знала, как это работает; спасибо Луиджи. Когда он пропадал или резко становился холоднее, то всегда подчёркивал, что дело в чём угодно, но не в другой девушке: хандра, простуда, срочные дела, не та погода, луна не в той фазе… Алиса редко выражала вслух свои ревнивые опасения, зато Луиджи часто выводил их на неё сам; каждый раз – новой цепочкой искусных провокаций. А потом – язвил и обижался: как она вообще посмела подозревать его, одержимая истеричка?! Спасибо за поддержку и доверие, дорогая, чего мне точно не хватало – так это ревнивых сцен! Конечно, я же всегда плохой, и любая мелочь должна быть связана с моей изменой. Это ты у нас безгрешный ангел, да, Лисси?..

Лисси. Так же её назвал Ноэль в день своего сошествия с недостижимого Олимпа – шутливо, по-дружески, чуть-чуть фамильярно и снисходительно. А Луиджи называл её так, только когда злился. Почему-то она почти испугалась, впервые проведя эту аналогию.

Каждый раз Алиса верила Луиджи – и каждый раз потом выяснялось, что всё гораздо банальнее, что ответ лежал на поверхности, а она просто предпочитала его не видеть. Как в случае с Кьярой.

Но Ноэль – не Луиджи. Он ещё более далёк от неё и действительно ничем, совершенно ничем ей не обязан. Он может исчезнуть без объяснений и чувства вины – растаять, как мираж в пустыне. Оазис, который померещился. А учитывая, кто он, – у неё нет никаких шансов его удержать. Особенно когда она не в Гранд-Вавилоне.

Алиса заметила перемену ещё в середине ноября, вскоре после их последнего приступа страсти. Двенадцатого ноября, если верить словам самого Ноэля и его странице в f*******:, у него был день рождения; конечно, странно представить инкуба, дата сотворения которого регистрируется и отмечается в календаре, – но допустим. Скорее всего, это такая же условность, как всё человеческое, что он о себе рассказывает. Иногда Алиса задумывалась, почему же всё-таки именно эта дата; может, это день какого-нибудь святого, с которым Ноэль когда-то беседовал о боге и пил вино? Было бы забавно.

Так или иначе, она восприняла этот день как законный повод написать ему первой. Законный – и, пожалуй, единственный. Уж из-за невинного поздравления её точно нельзя счесть навязчивой, правда?

«С днём рождения», – сдержанно написала она около полудня – почему-то очень волнуясь. Конечно, есть вероятность, что сегодня ему грустно; вдруг у инкубов, как и у людей, в день рождения обостряются экзистенциальные размышления о смысле собственного бытия? Но просто поздравить, просто ответить на поздравление – в этом нет ничего ужасного. Более гордая дама на её месте, пожалуй, проигнорировала бы его праздник из мести – ведь он так и не поздравил бы её в сентябре, если бы она сама не объявилась. Но, как говорится, кто старое помянет – тому глаз вон.

А заодно – жёлтые носочки и футболку с розочками.

«Спасибо», – сухо ответил Ноэль через некоторое время. Алиса слегка воспряла духом.

«Как ты там?»

«Всё хорошо».

«Будешь отмечать?»

«Не».

И – молчание; ни одной лишней подробности, ни одного вопроса «в обмен». Никакого желания поддержать разговор. Суше только пустыня Сахара.

Пусть он занят, пусть ему правда грустно – но как же странно это соотносится с его страстными речами неделю назад… Снова. Алиса обречённо поняла, что ей всё же нельзя, категорически запрещено писать первой. Даже в праздники. Шоу нужно лишь тогда, когда владелец телевизора включает развлекательный канал, наложница – лишь тогда, когда падишах соизволит навестить свой гарем. В остальное время им не до этого вздора.

Почему-то Алису скрутила тоска. За день она закончила перевод и прочитала онлайн-лекцию о творчестве Джакомо Леопарди для группы магистров: преподавательница с кафедры попросила её подменить, и Алиса старательно готовилась почти две недели. О, это представление о жизни как страдании; неразделимые сёстры Любовь и Смерть, неизбывное зло социума, природы и Бога, всевластие роковых сил, превращающих любые людские достижения в ничто, ум и обманчивое величие человека – в жалкую песчинку; как всё это уместно сейчас!.. Она вложила в лекцию столько эмоций, что после упала без сил – и чуть не расплакалась. Холодность Ноэля давила на неё, была катастрофой ужаснее извержения Везувия в «Дроке» Леопарди. Сейчас она так же бесплодно цветёт в пустыне, на гряде серых камней и пепле – без цели, без смысла, обречённая погибнуть в истерике стихии. Гибнут целые империи – так чего же ждать цветущему кустику? Вулкану не нужна её страсть, не нужна красота, проросшая в ней за эти месяцы. Он просто извергнется и поглотит её.

Но Алиса привыкла бороться с вулканами – бороться до конца, пусть и признавая поражение. Бороться упрямо, как дрок. Упрямо, как Леопарди, принимающий и болезнь, и телесное уродство, и одиночество, – принимающий весь ужас жизни и питающий им свою прекрасную боль.

Она поддалась отчаянному, рискованному порыву – и пофотографировалась для Ноэля. Неуместно? Он может быть не один? Он разозлится? Пускай. Ей хотелось подарить ему ещё один кусочек себя – в этот промозглый сумрачный день, который он отчего-то зовёт своим днём рождения. Хотелось, чтобы он помнил о ней – хотя бы ещё чуть-чуть. Хотелось показать, что она радует его не ради похвалы, одобрения, внимания или «серьёзных отношений» – а просто так. Потому что не может иначе. Потому что это до боли красиво – эти голубые, как его глаза, кружева, и её запястья, натёртые верёвкой, и её опущенные долу глаза, когда она стоит на коленях… Он ещё не видел её такой. Ему должно понравиться.

Ноэль прочитал сообщение – и ничего не ответил. Совсем. Алиса, конечно, и не ждала щедрости вроде обычного «Ты красивая», – но хотя бы «Спасибо» или «Извини, я занят / устал / не в настроении»… Просто ничего.

Она уснула в слезах, чувствуя себя растоптанной и измазанной грязью. Она так старалась для него, доверила ему такое сокровенное, трепетное, важное – а он просто прошёл мимо. Опять.

Он не просил об этом, – строго напомнила она себе на следующий день. Не просил – как вулкан не просил дрок вырастать на пепелище Помпей. Дроку нет смысла винить вулкан или древних римлян; он сам виноват в том, что расцвёл в таком неподобающем, опасном месте. Причина его хрупкости – его же собственная глупость. Или природа. Или пресловутая «судьба».

Но Алисе не хотелось смиряться с поражением. Ей вообще надоело проигрывать. К тому же – вот так позорно: без объявления о конце войны, без явных причин. В конце концов, если она больше не нужна ему – пусть скажет об этом ей в лицо, а не трусливо отмалчивается. Или демон страсти боится простой смертной?

Алиса молчала и страдала ещё несколько дней. Ответа от Ноэля по-прежнему не было – ни на сами фото, ни на её неловко-оправдательное сообщение в духе «Извини, если не вовремя, – просто хотела сделать тебе небольшой подарок к празднику», посланное вдогонку. Ей становилось всё обиднее; разве она заслуживает такого пренебрежения? Разве она вообще начала бы отправлять ему такие фото, если бы он сам не втянул её в эту игру? К чему сейчас это молчание? Он хочет выставить её навязчивой похотливой шлюхой, а себя – воплощением невинности?..

Дни превратились в неделю, после – в две, в три. Наступил декабрь. Алиса изо всех сил боролась с душившим её отчаянием – но всё отчётливее понимала, что проигрывает. И однажды вечером, плюнув на все клятвы о самоконтроле, сорвалась снова.