Гранд-Вавилон

Глава тринадцатая (часть пятая)

***

Через два дня, утром, с трудом разлепив веки от зова будильника – величественного начала “Black, Black Heart” в исполнении Muse, – Алиса сказала себе, что ей надоело страдать. Серьёзно. Сколько можно бегать по граблям, сколько можно отыгрывать одну и ту же глупую, жалкую роль в нелепом сценарии? Почему нечто подобное всегда происходит именно с ней? Пусть это банально, но правдиво: если она не порвёт жутковато-смешную цепь несчастий и боли, её не порвёт никто. Никто не придёт, чтобы спасти её, никто не совершит чудо. Лежать в позе эмбриона и рыдать – значит уподобляться Писателю, который хронически обижен на весь мир, но ничего не делает, чтобы расположить этот мир к себе.

 Она – сильная, самодостаточная личность, которая прошла через куда более жуткие испытания; и она справится. Защитит диссертацию, переедет в Гранд-Вавилон, устроится на работу в “Terra Incognita” или куда-то ещё – и будет развиваться, жить дальше, вне зависимости от того, снизойдут ли до неё ещё когда-нибудь представители «иной стороны».

Включая Ноэля. В конце концов, она – человек, а значит, в каком-то смысле обязана прожить именно человеческую жизнь, не гоняясь за призраками. Так просто положено. Так надо.

Да и вообще, так ли уж важно, инкуб он или всё это – бред их с Горацио воспалённой фантазии? В любом случае, навязываться после фразы «Лучше найди себе нормальные отношения» – низко и гадко. Он, в сущности, сказал: «Ты не нужна мне, отцепись»; сказал настолько прямо, насколько мог. И, кстати, уже не впервые. О чём тут ещё рассуждать?

Да, можно винить его и злиться, и спрашивать, зачем он вообще тогда вспомнил о ней, зачем написал снова – раз уж она для него никто, капелька в безликом океане жертв. Но какой в этом смысл? Ему просто почему-то захотелось этого – а потом перестало хотеться. Он не хочет никакого сближения; не хочет даже поиграть с ней, чтобы ввести в ещё бо́льшую зависимость, – не говоря уже о том, чтобы дать ей что-то светлое, какую-то чувственность и теплоту.

А с другой стороны – можно ведь увидеть светлое и в той фразе. Уже на следующее утро после своего печального дня рождения Алиса вдруг поняла, что в этом, возможно, даже больше заботы, чем агрессивного отталкивания: он будто бы желает ей добра. Желает, чтобы она не привязывалась и не зацикливалась, чтобы шла дальше и стала счастливой. Только вот какой прок в этих псевдомудрости и псевдовеликодушии? Что ещё она должна сделать, чтобы до него наконец дошло, что ей нужно другое?

К тому же это мало чем отличается от раздражающе самоуверенной позиции Конрада: «Я точно знаю, что сделаю тебя счастливой», «Я точно знаю, что тебе нужно», «Я точно знаю, что ты страдаешь от одиночества». Но с обратным знаком – все эти заезженные мелодраматичные брутальности: «Держись от меня подальше», «Я не тот, кто тебе нужен», «Будь счастлива без меня»… Да откуда, чёрт возьми, все они берут эти высшие знания? Кто дал им право судить о том, что ей нужно и не нужно?

Все эти мысли крутились в Алисе снова и снова, скрипя, как старый заржавевший механизм, – пока она застилала постель, умывалась, делала зарядку и пила кофе. Квартира купалась в мягких, золотистых, будто сливочное масло, солнечных лучах; настали последние тёплые дни – как говорят, «бабье лето». Алисе нужно было поехать в библиотеку, чтобы поработать. Голова раскалывалась: ночью ей почти не удалось поспать. Сначала она спешно заканчивала перевод, потом – уже в дремотно-анабиозном состоянии – дописывала какое-то очередное «экспертное заключение» по диссертации, оформляла сведения об оппонентах и официальные письма к ним; а после – просто не могла уснуть до четырёх утра из-за страстных стонов соседей сверху. Алиса предполагала, что они редко видятся – потому что такие сеансы сладострастия случались всего пару раз в месяц; тем не менее, каждый раз это было невыносимо из-за слишком хорошей слышимости. В каждую затянувшуюся паузу Алиса, измученная тошнотой, ознобной слабостью и долбящей в виски головной болью, ликовала: теперь, вот наконец-то, она уж точно сможет уснуть! Но голубки тут же выясняли, что не насытились друг другом, и заново приступали к своим приятным занятиям. И вновь ножки кровати или дивана грохотали об пол прямо где-то над головой Алисы, и вновь женщина стонала и кричала так, будто решила поиграть в профессиональную порно-актрису. Алиса стискивала зубы и ненавидела мир.

Поэтому сказать, что она не выспалась, – значило ничего не сказать. Пожалуй, её временные соседи в гранд-вавилонском отеле развлекались ещё громче, но…

«Доброе утро».

У Алисы оборвалось сердце. Ноэль.

Так, стоп. Успокоиться и дышать. Вспыхнувшее лицо, мокрые ладони, дрожь по всему телу – всё это мы уже проходили; но сегодня всё должно быть иначе. Сегодня она сначала придёт в себя, а потом уже ответит. Раз он так холоден, она тоже станет прохладнее, сдержаннее и ироничнее; в конце концов, это естественный защитный механизм – отзеркаливание действий другого. Она не будет поддаваться эмоциям, не будет вести себя как влюблённая школьница. Может, он вообще написал с каким-то конкретным вопросом, а не…

«Чем занимаешься? Уже работаешь?»

Алиса с удивлением обнаружила, что нарезает уже третий или четвёртый нервный круг по комнате и хищно отгрызает заусенец. Прекрати, – строго сказала она себе. Прекрати и собирайся спокойно – так, как если бы написал не он, а кто-то другой.

Но как это сделать, когда лучи солнца плывут по воздуху, прорезая её насквозь, отражаясь в янтарных глазах драконов на бокалах? Когда время замирает и плавится; когда каждая секунда становится тяжёлой, важной, больной и томящей, будто целая ночь с ним?

«…Мне кажется, если бы ты была рядом, мы бы не вылезали из постели несколько дней».

«Привет. Собираюсь в библиотеку, сегодня надо поработать там».

«Понятно. А вообще ты где чаще работаешь? Там, в университете или дома?»

Интерес к её жизни, к простым бытовым подробностям; с чего бы это?.. Алиса озадаченно замерла, позабыв, что именно хотела достать из шкафа.

У него сейчас раннее, очень раннее утро – значит, он, скорее всего, возвращается или с ночной смены, или с какой-нибудь тусовки. Значит – либо пьян, либо снова перевозбуждён, либо… Что? Почему он вдруг вспомнил о ней – особенно после тех слов? Решил, что она забыла о них или не придала им значения? Если так – странный вывод: какая девушка не отреагирует на холодный совет «Найди себе нормальные отношения» от того, кто ей симпатичен?

Симпатичен. Какое узкое, пошловато-ограниченное слово; почти как «дружок» и «симпатяжка» в речи «Овна по гороскопу». Алиса поморщилась.

«Чаще всего дома. Переводы можно делать отсюда, большинство научных штук по грантам – тоже. Но иногда я выезжаю в библиотеку или университет», – осторожно напечатала она.

Наблюдать; наблюдать за каждым движением, а не впадать в бездумный восторг. Читает сразу, отвечает сразу… Как же всё это странно. Будто пару дней назад она общалась с кем-то другим.

«Это круто, везёт, – оценил Ноэль. – Явно удобнее, чем каждое утро трястись в метро или автобусе».

Ещё и такие развёрнутые, щедрые фразы. Нет, тут точно что-то нечисто. Алиса чувствовала, что медленно успокаивается – парадоксально, почти как во время их последней встречи. Всё равно ей уже нечего терять.

«Соглашусь. Годы мук, проведённые в получении специальности, того стоили. А ты там как?»

«Да вот выхожу с работы. Спать хочется жутко», – посетовал он.

Итак, хотя бы одна гипотеза подтвердилась. Ночная смена. Может, он написал просто от скуки – из-за того, что увидел её онлайн?

«Какой странный у тебя график. То в день, то в ночь. – (Смайлик. Теперь можно и чуть потеплеть). – Никак не разберусь».

«Да, график дурацкий. Я сам его не знаю».

Ответный смайлик. Но из-за чего же, к чему же все эти дары? Конечно, можно предположить, что ему просто снова захотелось виртуального секса с ней; но неужели всё настолько банально и плоско? Даже у бессмертных инкубов?

«Сочувствую. Ну, ничего – может быть, и я скоро покатаюсь по Гранд-Вавилону на метро и автобусах. Если всё-таки перееду».

«По-прежнему хочешь устроиться в “Terra Incognita”?»

Ого, он даже показывает, что помнит о её планах. С ума сойти. Алиса тщетно пыталась сосредоточиться на том, чтобы одеться и расчесать волосы, но терпела в этом полный крах.

«Ну да. Либо туда, либо в какой-нибудь исследовательский институт или центр, связанный с переводами и филологией. А подрабатывать всегда можно фрилансом, как я уже привыкла. Или брать заказы через переводческое агентство».

«Круто. Думаю, всё это очень хорошие варианты».

Его мягкому голосу, его кошачьим интонациям так идут доброжелательность и участие… Алису швыряло по волнам жара; она распахнула окно, чтобы подышать.

«Да, мне тоже так кажется. Вот защита скоро пройдёт, и буду думать, как всё устроить».

«Ого, ты уже защищаешься? Супер».

«Ага. Весной всё сорвалось, но сейчас, надеюсь, получится».

(Он ведь наверняка не помнит, что всё сорвалось. И даже примерно не помнит, что именно она исследует. Ни к чему себе врать).

«Конечно, получится. Ты же очень умная».

Алиса невольно фыркнула от смеха; какая милая, по-детски наивная, ужасно поверхностная характеристика. Но надо отдать ему должное: он явно знает, что́, когда и как говорить. Только-только она пострадала из-за того, что неинтересна ему как личность, что ему нужно лишь её тело, – и вот, пожалуйста, какое-никакое указание на личностные качества. «Очень умная». Хоть что-то. На самом деле, все эти месяцы он вёл себя так, что она никогда бы не предположила, что он считает её умной.

Да и вообще – на чём он основывает этот вывод? На том, что она учится в аспирантуре и иногда бросается «умными» словами? На том, что переводит и пишет? На том, что носит очки?.. Её поведение в их истории явно не свидетельствует о каком-то выдающемся уме. Скорее наоборот.

«Спасибо. Правда, там дело не в уме, а во всяких скучных организационных моментах. Но я тоже верю, что всё пройдёт хорошо».

Прочитано. Без ответа. Минута, две, три; сердце Алисы барахталось в жёлтом солнечном жаре, как муха в смоле. Она оделась, трясущимися руками собрала волосы в хвост и припудрилась; не глядя, бросила в сумку флэшку, ручку и ежедневник… Ну что же, что же? Неужели на этом всё? Неужели он действительно просто соскучился и захотел поболтать?

Но он же с той стороны. Там так не бывает. Он не из суеты сует, не из тех, с кем она проводит время, чтобы заполнить пустоту, в тщетных попытках найти что-то особенное. Он даже не осуждает её за это – как осуждал религиозный Джаред или как наверняка осудил бы социофоб-девственник Писатель, если бы услышал чуть больше о её жизни. Иногда Алиса со странным удовольствием представляла, как бы он возмущённо закатывал глаза (хотя – знать бы ещё, как он выглядит вне единственного фото в Badoo), раздувал ноздри и шипел что-нибудь вроде: «Я имел основания полагать, что Вы не поддерживаете убогую этику новой эпохи. С прискорбием убеждаюсь, что это не так». Да, точно; «убогий», «непристойный», «презренный» – такие слова Писатель использует чаще всего, когда говорит о людях и их отношениях (Алиса готова была поклясться, что «пристойность» и «непристойность» – наследие его тираничной матери). А любовь и секс он называет «смешным уродством».

Легко считать уродством и грехом то, что не досталось тебе самому. Наверное, в глазах Писателя она – та ещё уродка. Падшая Мария Магдалина, не иначе.

Курьёзная мысль о Писателе стала щитом – хоть на пару секунд заслонила её от слепящего света, от памяти о глазах и губах Ноэля, о его голосе, о по-кошачьи бесшумных шагах его узких ступней… Куда он сейчас пошёл? Уже сел в метро или на автобус – и поэтому не отвечает? А может, уснул? А может, говорит по телефону – с каким-нибудь приятелем, с кем-то из своих или с другой девушкой? О чём он думает? Ляжет ли спать, когда вернётся домой? Перекусит ли чем-нибудь, когда проснётся; и если да, то каким будет вкус, растаявший у него во рту?

У него во рту. Алиса вспомнила, как туго, остро переплетались, как боролись, будто два сцепившихся в поединке гладиатора, кончики их языков, – и вспыхнула ещё жарче.

И правда – может быть, инкубы иначе чувствуют цвета, запахи и вкусы? Почему она не спросила об этом у Евы или Бахуса? А впрочем, что за бред лезет в голову; нечего ждать, пора уходить. Да, она сейчас уйдёт. Он ведь не отвечает ей – так почему она должна ждать, словно преданная собачка?

«Что делаешь?»

Сердце, трусившее бодрой рысью, опять пустилось в галоп. Алиса краем глаза поймала своё отражение в зеркале – и вспомнила, какой была тогда, в чёрной кружевной сорочке, с распущенными волосами, в тёмной мессе для тёмного божества… Проклятье. Он успел – успел написать до её победы. Кажется, сегодня она проиграет снова.

И пускай. Порой победа не так сладка, как поражение.

«Собралась, уже почти выхожу».

«Айй! – (Досадливый возглас со смайликом. Алиса замерла, вцепившись в дверную ручку; ей не хватало дыхания). – Жаль. Ну ладно, тогда постараюсь уснуть».

Да-нет, да-нет, да-нет?.. Надоедливое тиканье часов, идиотские чаши правильности и неправильности – или, как сказал бы Писатель, пристойности и непристойности. Кто всё это выдумал?

Она сожжёт храм, полный часов и весов. Или – ещё лучше – взорвёт, чтобы он взлетел на воздух.

Она уже в крови и копоти; она имеет право взрывать. Гранд-Вавилон подарил ей свободу.

«Я могу и попозже поехать», – написала Алиса, запирая дверь. Дрожь перебралась внутрь – горячая, упрямо-давящая.

Сейчас, прямо сейчас. Он уже ждёт, он сбросил потную футболку, его нежная белая спина уже коснулась простыни, а голова откинута на подушку – так, что можно впиться в беззащитную белую шею, впиться и не пускать…

«Мм… Просто мне так понравилось тогда. Когда ты мне звонила. Я бы очень хотел увидеть тебя ещё раз».

«Правда?»

С чем она это пишет – с игривостью, с трепетно-наивным замиранием, с расчётливым кокетством? Уже сам чёрт не разберёт. Ну и пусть.

Все дороги ведут в Рим, все вежливые вопросы и светские беседы – к похоти. Банально. Смешно и грустно. Но она увидит его, увидит ещё раз – и ей плевать, что подумают об этом взрыве моралисты-диктаторы. Без взрыва не родилась бы вселенная.

Без крови и демонов не родился бы Гранд-Вавилон.

«Да. Ты такая красивая, я всё время теперь думаю о тебе… Может, ты сделаешь для меня пару фото? Или позвонишь? – (Хмелея, резонируя тысячей скрипичных аккордов от каждого слова, распуская волосы, она уже начала набирать ответ, раздумывать, как же лучше – как не проиграть тотально, как дать ему то, чего он желает, но сохранить в нём интерес, чтобы он снова не исчез насовсем. Её прервал контрольный выстрел). – Мне даже порно теперь не нравится. После тебя».

Вот это комплимент.

Несколько секунд Алиса ошалело смотрела в телефон, не зная – нервно плакать или нервно смеяться. Искренне, даже почти трогательно – но смешно, всё же до колик смешно. Хотя – можно ли ожидать большего в мире, где каждый темпераментный мужчина с очень, ОЧЕНЬ большой вероятностью зависим от порно?.. Ноэль, помнится, спрашивал её, смотрит ли она порно, нравится ли ей; Алиса честно отвечала, что не смотрит и не нравится – что собственные страсти и фантазии увлекают её гораздо больше, чем очевидная, животно-розовая доступность визуализированного гротеска. Луиджи долго пытался её, как он выражался, перевоспитать. Иногда её тошнило, иногда она смеялась, иногда чувствовала себя неполноценной и неуверенной – но своей цели он так и не добился. Не изменил её суть.

О, если бы Луиджи слышал это сейчас, он бы просто не поверил. Он вообще не жил и не считал нужным жить без порнографии; и, не стесняясь, смотрел её при Алисе. Он постоянно критиковал и оскорблял её, взращивал в ней всё новые и новые комплексы, заставлял вечно думать, что она в чём-то слишком зажата, в чём-то слишком напориста, делает что-то чересчур быстро или медленно, легко или давяще, несовершенна в том, не старается в этом…

Если бы он слышал, как оценил её Ноэль. В Алисе будто распустилась огромная красная роза с бархатистыми лепестками – и теперь благоухала, опаляя сладким ароматом всё вокруг.

Она желанна – желанна им. Настолько. Он даже позабыл о своей холодности и вернулся за добавкой – в бездумной жажде ещё. Она смогла добиться этого.

Сама.

Потому что ни одна порнография мира не сравнится с музыкой страсти, с эстетикой дали, разлуки и обречённости. Ни одна эротика не будет эротичнее, чем слова на листе бумаги, чем стыдливый шёпот в телефон, чем чьи-то смешные жёлтые носочки. Она – в сердце розы, на месте богини любви.

«Серьёзно? Вот это да. Удивительный комплимент от мужчины. Не думала, что когда-нибудь такое услышу».

Да, вот так. Польщённо, но с привкусом доброй насмешки.

«Ну, говорю как есть, – с чем-то вроде застенчивости ответил Ноэль. Она представила, как он тихо, мягко хмыкает и пожимает плечами. – Ты правда дико красивая… Блин, я так сильно хочу тебя увидеть. Увидеть, как ты медленно раздеваешься и начинаешь себя ласкать».

Какой конкретный заказ.

Упасть на спину, раскинуться на лепестках розы. Алиса счастливо засмеялась, закрывая глаза.

«Я могу позвонить. Ты уже дома?»

«Да, очень жду. Только у меня сосед спит в другой комнате, поэтому я не могу шуметь и говорить на такие темы. Ничего, если меня не будет слышно?»

Значит, сосед вернулся, – мимоходом отметила Алиса. Или это уже новый сосед? До чего текуча жизнь. Хотя вряд ли для инкуба важны эти мелкие житейские изменения.

«Жаль, я бы хотела послушать твой голос. Но буду рада и просто увидеть тебя… Звонить?»

«Конечно. Я уже начал».

Мило-стеснительный смайлик. Алиса пристроила телефон поудобнее, выбрала место, убрала из поля зрения стопку книг и стул со свитером на спинке… Что ж, можно приступать к действу. Роза должна сиять.

Акт первый. В зале гаснет свет, расползаются складки занавеса. Лицо Ноэля вновь было перед ней в туманно-пиксельном мире видеозвонка – это драгоценное, тонкое, как клинок в серебристых ножнах, прекраснейшее в мире лицо. Он сдержанно улыбается, машет рукой; помахать в ответ.

– Привет, – прошептал он.

– Привет, – ответила она – зачем-то тоже шёпотом. Как всё странно, когда нужно молчать; самая древняя в мире безмолвная пантомима. Они – будто дети, творящие что-то запретное; хихикая и шаловливо переглядываясь, они поедают плод познания за спиной у сурового отца.

Есть ли у него на самом деле отец, ему ли предназначалась та пластинка The Clash? А если… Ну уж нет. «Пластинка для дьявола» – название какого-то претенциозного триллера.

Экспозиция. Первые персонажи, первые улыбки и страхи, взгляды, цокот женских каблуков; алые перья веера. Встряхнуть волосами, провести руками по телу, выгнуться; Алиса стояла на коленях, спиной к окну – и солнечный свет, отважно пробившийся даже сквозь тёмные шторы, окружал её плотным золотым ореолом. Как жадно он смотрит на её руки и волосы, на то, как она медленно стягивает футболку, как кончиками пальцев гладит себя по груди и животу – смешные мурашки… Он прикусывает губу. Проклятье.

Переход ко второму акту. Интрига, сплетни, подлог и измена в вихре бала; снова прогнуться в спине, повернуться, присесть, оставшись в одном белье. Переместить камеру; чёткие линии бёдер и талии, антично-мраморное изящество стопы. Лямка скатывается вниз – вместе с басовыми нотами оркестра. Застёжка. Рывок. Акт третий.

Кульминация, тайна, у******о; боль перехлёстывает в зал, заливает сцену зловещим мороком, от неё нет спасения; всюду – красные лепестки. Выгнуться дугой от острого, прошившего насквозь блаженства; план ближе, план дальше; стараться потише кричать. Он должен видеть всё, но постепенно; сзади, спереди; пальцы, с бесстыдной невинностью проникающие в горячую суть спектакля. Он смотрит всё жаднее, чаще дышит, сам опускает камеру ниже. Акт четвёртый.

Исход конфликта; кто-то убит, кто-то выжил, но все проиграли – как всегда в жизни. Катарсис. Влажно-сладкие судороги, душный аромат лепестков; меньше эстетики и больше динамики; первобытная прямолинейность в стонах вакханок. Вино, заливающее нежную плоть; голубые глаза прячутся за щитом ресниц; высокий бледный лоб блестит от пота. Он жмурится сильнее, вздрагивает и доходит до пика – стойко не издав ни звука. Кивает, чуть задыхаясь; пальцами показывает нелепый в своей деловитости кружок – жест «ОК». Стоп, снято. Нормально поработали, ребята. Занавес.

– Пока-пока? – вопросительно прошептала Алиса, с трудом находя себя в реальности – на смятой простыне, среди разбросанной одежды, перед телефоном.

– Пока, – ласково выдохнул Ноэль.

…«Спасибо тебе большое», – написал он чуть позже, когда Алиса, ополоснувшись в душе и пытаясь понять, как ей справиться с этим новым извержением вулкана, с измождённой счастливой истомой, по второму кругу собиралась в библиотеку. Кожа горела, в голове дьявольски весело мутилось, будто от вина. Ей казалось, что от неё до сих пор пахнет по́том и смазкой, и – почему-то – его семенем. Кисло-солёный запах; но – приятнее мыльной свежести.

Странно благодарить за такое – хоть вроде бы и галантно. Что ей ответить? «Пожалуйста», «не за что»? Смешно.

«Не за что. Я была рада тебя увидеть».

«Слушай, а тебе это не сложно?» – вдруг спросил Ноэль. Уже стоя на пороге, Алиса чуть растерялась. У него сегодня что, день заботы и предупредительности? Он впервые задумался, не переступает ли она, случаем, через свои принципы, когда устраивает для него такие шоу?

«…Зачем мне тебя избегать?» Вот и подходящий момент, чтобы ответить ему его же приёмом. Этот солнечный день слишком щедр на подарки; он достал её из бездны отчаяния – и снова вознёс на вершину Олимпа. Алисе казалось, что она чувствует тяжесть триумфального лаврового венка у себя на голове.

«Почему мне должно быть сложно?»

Вот так. Избегание прямого ответа, вынуждающее всё объяснить. Ликующе сияя, Алиса вышла из квартиры и с грохотом захлопнула дверь.

«Ну, не знаю… Так заморачиваться ради меня».

Какое трогательное самоумаление – особенно когда он уже получил всё, что хотел. И всё же – всё же Ноэль всегда был деликатен, как кошка. Алиса вспомнила, как он замер на пороге у входа в её отель, спрашивая, где можно разуться, как просил «не подстраиваться» под него в своём графике, как спрашивал, не голодна ли она, не хочет ли посмотреть что-нибудь или послушать музыку… Вся эта чуть робкая теплота, конечно, проявляется только тогда, когда у него соответствующее настроение; но всё-таки – проявляется. Этого не отнять.

«…Мне даже порно теперь не нравится. После тебя».

Спускаясь по лестнице, Алиса ещё раз проговорила это про себя – его шелковистым голосом – и почувствовала, что её бьёт почти неприличная сладкая дрожь. Кажется, до таких недостижимо-прекрасных небес её самооценка ещё не взлетала.

«Ты мне нравишься. Поэтому нет, не сложно, – попытавшись собраться с мыслями, написала она. Немного подумала – и добавила: – Если мне когда-нибудь будет сложно, я не стану этого делать».

Правильно – усилить прохладу. Чтобы он не думал, что она считает это своей обязанностью и доступна для него 24/7.

(Хотя она, конечно же, считает – самой дивной обязанностью на свете. И, скорее всего, доступна).

Но он не должен быть уверен, что она круглыми сутками ждёт его внимания, что у неё никого больше нет. Да, она ненавидит все эти игры – но он поставил её в условия, в которых невозможно не играть. Он не даёт никаких гарантий, никакой стабильности, никакой безопасности; и не может дать. Значит, их единственный выход – поддерживать недосказанность и жар взаимного интереса, постоянно усиливая напряжение. Редко появляться и побольше молчать.

Она попробует вести себя так же, как он. Или хотя бы чуть-чуть похоже.

Может, тогда не только ему, но и ей удастся себя обмануть.

«Ну, хорошо, – написал Ноэль – очевидно, решив не вдаваться в детали. Как он сказал бы, не заморачиваться. – Спасибо ещё раз».