Гранд-Вавилон

Глава девятая (часть пятая)

***

– Как зовут ту девушку? – требовательно спросила Тильда.

Горацио отвлёкся от созерцания поджарой чёрно-рыжей гончей на картине. Изображения собак, лошадей, птиц и сцен охоты занимали целый зал дворца, который они осматривали; любезный женский голос аудиогида пояснил Горацио, что раньше здесь находилась маленькая столовая – а многие аристократические семейства предпочитали оформлять столовые чем-то, напоминающим об охоте. Это немного удивило его: вряд ли вид куропатки со свёрнутой шеей, свирепого клыкастого вепря или затравленной лисы, окружённой сворой гончих, мог пробудить аппетит. Возможно, все эти кровожадные картины напоминали графам и маркизам об их родовом прошлом, уходящем в архаику: об уединённых суровых замках, где чадили факелы, на полу лежали медвежьи шкуры, а на стенах красовались оленьи рога. Древнее, инстинктивное желание похвалиться трофеями.

Тильда зачем-то спрашивала о той, для кого он мог стать точно таким же трофеем – зверьком, которому без жалости и лишних сантиментов перегрызают горло. Перегрызают, просто потому что хищнику захотелось есть. Или позабавиться.

Какое там женское имя считается самым распространённым?..

– Анна, – наугад сказал он.

– Врёте, – равнодушно ответила Тильда. Она стояла рядом и делала вид, что тоже поглощена изучением картины с гончей – блестящей глубиной бездумно преданных собачьих глаз. Но Горацио видел, что ей наплевать на гончую – как и на весь этот зал с его дубовыми панелями, гобеленами и пышно сервированным столом, заставленным серебряной посудой восемнадцатого века. Туристы, к группе которых они прибились, увлечённо фотографировали картины с белыми павлинами и мохноногим вороным конём. Конь и вправду был мощно-величав – можно было залюбоваться тем, как выписана каждая напряжённая мышца на его теле, – но Горацио понимал, что Тильда вытащила его на эту загородную прогулку в старинное поместье-музей лишь затем, чтобы они без помех и наедине обсудили всё, что случилось на Летнем празднике.

Вот только он совершенно не хотел это обсуждать.

– Вы знакомы с ней, да? – со вздохом спросил он.

– Нет. Но по голосу слышно, когда Вы врёте. Вы очень неумело это делаете.

– Ну, спасибо, – оскорбился Горацио. – Хорошо: я не знаю, как её зовут. Не спрашивал. Мы вообще, честно говоря, не так уж много разговаривали. Вы довольны? Или, может, добавить ещё деталей?

– Не сто́ит. – (Тильда поморщилась). – Обойдусь без подробных описаний совокупления с вампиром.

Горацио усилием воли заставил себя не покраснеть. Раньше он думал, что это невозможно подавить усилием воли, – но в последние годы иногда получалось.

– Слушайте, откуда этот нездоровый интерес? Если Вы осуждаете меня – лучше осуждайте вслух. Я уже устал от этих бесконечных подкалываний.

– И за что, как Вы считаете, я Вас осуждаю? – кисло уточнила Тильда. Они прошли мимо очага с искусственными пластиковыми дровами (впрочем, очень похожими на деревянные) и двинулись к дверям в следующий зал – бело-голубую гостиную, которая издали напоминала утончённый кремовый торт. Горацио уже выключил аудиогид, в очередной раз признавшись себе, что не любит готовые экскурсии с проработанным кем-то маршрутом, – но перед этим успел почитать о гостиной в путеводителе.

– Ну… Надо полагать, за беспорядочные половые связи? – (Он выдавил улыбку). – Утешу Вас: я не так уж часто ими балуюсь. Не каждую ночь – и даже не каждый месяц. И сам не в восторге от себя, когда это происходит. Но плоть, знаете ли, слаба, как и дух. К тому же…

– Бросьте валять дурака! – раздражённо прошипела Тильда. Они остановились возле маленького круглого столика, покрытого изящной резьбой; вокруг столика расположились стулья с небесно-голубой атласной обивкой. Чуть дальше стояла такая же небесно-голубая софа со скамеечкой для ног. Наверное, раньше это место предназначалось для умиротворённого чтения и чаепитий. – Мне абсолютно всё равно, с кем и как Вы спите! Но Вы понимаете, что могли умереть, безалаберный Вы человек?! Или, по крайней мере, быть изувеченным! Думать надо было головой, а не…

Она осеклась, благочестиво возведя глаза к потолку. Горацио машинально посмотрел туда же; там раскинулась огромная яркая фреска – небеса, облака, звёзды, резвящиеся в облаках пухлощёкие ангелы. Весьма созвучно цветовой гамме гостиной – да и вообще помпезному, но солнечно-воздушному колориту этого дворца. Многие залы (особенно бальный – с блестящим паркетом, позолотой на потолке и зеркалами на стенах) уже напомнили ему о ночи Летнего праздника. Теперь, вспоминая о ней, он испытывал странную смесь ужаса, стыда и ностальгии.

– Согласен, это было глупо, – примирительно сказал он. – Я не должен был спать с ней. Должен был бежать восвояси, как только заметил её клыки. – (О, эти белые острые клычки… Горацио заставил себя не прокручивать в памяти подробности). – Но сделанного не исправишь. И всё обошлось. Справедливости ради, я не всё помню – но уверен, что у***ь меня она не пыталась. Как и обменяться со мной телефонами. – (Он усмехнулся). – Я не собираюсь вступать с ней в связь, честное слово. Ничего, кроме спонтанного порыва.

Да – зато какого порыва. Мысленно он до сих пор смаковал тот нездешний жар, и гладкость её ледяной фарфоровой кожи, и терпко-винный запах красных волос, и то, как она рычала и царапалась, будто разозлённая кошка, и то, как жадно обвивала его ногами, доводя до изнеможения. Он точно знал, что не хочет, чтобы это повторилось, – в основном, из-за смутного стыда перед собой и (с какой-то стати) Алисой, – но совсем не был уверен, что ему жаль. В тот момент это было лучшим способом выплеснуть боль – и он её выплеснул.

Тильда удручённо вздохнула.

– А я-то правда надеялась, что Вы умнее большинства мужчин и похоть не одолеет Ваш разум… Пойдёмте в парк?

– Но мы же ещё не осмотрели все залы, – заартачился Горацио. – Взгляните, какие прекрасные часы!

– Мне нужно на свежий воздух. Я слишком на Вас злюсь, – со сдержанной свирепостью отозвалась Тильда.

Кажется, он ещё никогда не видел её в таком гневе.

Они спустились к выходу по мраморной парадной лестнице; раскалённый полуденный воздух обжёг Горацио щёки. По пути ко дворцу он успел лишь мимоходом взглянуть на парк – но уже в очередной раз мысленно снял мысленную же шляпу перед гранд-вавилонскими садовниками и ландшафтными дизайнерами. Всё здесь было идеально расположено и подобрано; всё росло и цвело в единой величественной симфонии – в причудливом единстве природы и культуры. Кусты и деревья, аккуратно подстриженные в форме шаров, кубов и пирамидок, соседствовали с живописными, романтически-дикими зарослями; идеально ровные аллеи молодых дубков, лип и вязов – с готическими иссиня-зелёными елями, среди которых, наверное, жутковато гулять ночью. Каждая гигантская клумба напоминала этюд – плавные, сбалансированные переливы мазков на холсте: нежно-розовый и дерзкий пурпурный, алый и белый, жёлтый и голубой. Цветы более чем двух оттенков редко встречались рядом, но эти выверенные сочетания не выглядели нарочитыми: казалось, что так их высадили не люди, а ветер и солнце.

Сейчас, прохаживаясь по дорожкам парка, Горацио разомлел ещё больше – и то и дело хватался за телефон, чтобы что-нибудь сфотографировать. Статуя стройной нимфы, затерявшаяся в кустах шиповника; яркие вспышки красных и фиолетовых цветов, высаженных вокруг колонн полуразвалившегося павильона; белая, похожая на маленького лебедя беседка – рядом с ивами, чьи косы купаются в мутноватой воде пруда… Пруд был огромен, как озеро; вода ближе к берегу заросла ряской и воняла затхлостью – но центр оставался чистым и прозрачным, словно зеркало, и отражал голубой купол неба, кое-где присыпанный облаками. Этот пустой, умиротворённо-прохладный вид почти ничего не нарушало: никаких уток, единицы туристов, – и хотелось медленно, долго-долго бродить вокруг исполинского зеркала, заглядывая в него – или в небо.

– Вы слишком эстет, – со вздохом сказала Тильда, когда Горацио снова остановился, чтобы сфотографировать пруд – наверное, раз в пятидесятый. Каждые несколько шагов приносили новый ракурс: немного не так были видны облака и деревья, немного иначе поворачивалась громада дворца вдалеке, немного по-другому падал свет… Он был захвачен мгновениями – и не мог отказать себе в блаженстве ловить их. Каждое из них. – Всё в мире не сфотографируешь. Позвольте себе просто помнить этот день.

– Когда видишь что-то прекрасное, его всегда хочется запечатлеть, – возразил Горацио. – Недолговечность печальна.

Тильда странно посмотрела на него.

– Поверьте: вечность печальнее. В недолговечности, по крайней мере, есть смысл. Она учит ценить.

Горацио спрятал телефон и задумался. Спросить – не спросить?.. С одной стороны, ему уже давно было любопытно; с другой – этот вопрос, пожалуй, ещё бестактнее, чем допросы Тильды по поводу той вампирши.

А с третьей стороны – будь что будет. На Летнем празднике он и так подвёл Тильду по всем фронтам, она и так разочарована в нём; хуже уже некуда.

– Вы можете умереть?

Она спокойно улыбнулась.

– Разумеется. Я всего лишь ведьма, и моё тело не бессмертно. Как и всех, меня может у***ь болезнь. Или яд, или нож, или пуля. Или автокатастрофа.

– Я не совсем об этом. Умереть естественным образом, от старости?

Тильда дёрнула худым плечом, не глядя на него.

– С этим чуть сложнее. Теоретически – да, такое возможно. Фактически – я, как и большинство мне подобных, избегаю этого. – (Её улыбка стала грустной, и Горацио ощутил укол стыда за то, что всё-таки спросил). – Мы обманываем время. И, если Вы собрались завидовать этому – не советую. Это далеко не райская участь, потому что за любой обман приходится платить.

– Представляю, – смятенно пробормотал он. – Простите. Я и не думал завидовать. Меня вполне устраивает статус человека: бренное тело, бессмертная душа (если она, конечно, правда бессмертная)… Неплохой набор, если разобраться.

Тильда скептически хмыкнула.

– Устраивает – и поэтому Вы так переживаете из-за уязвимости?

– Своей уязвимости? Не сказал бы. Мне кажется, я мало чего боюсь – по крайней мере, в физическом смысле.

И правда – когда он в последний раз боялся чего-то простого, материального?.. Горацио вспомнил глупые пьяные драки, бродягу с ножом, который как-то раз пытался его обокрасть, – на полу подъезда остались смешно-странные бурые пятна и разводы крови, и потом он сам, преодолевая брезгливость, пытался поймать бродягу, удержать его, чтобы обработать и перевязать порез на его ноге, – но тот только пьяно отмахивался и матерился, обдавая его перегаром; вспомнил травивших его одноклассников и их пинки по рёбрам – вечером, за школой; то, как в Италии его вёз по горной дороге Джакомо, у которого, как оказалось, нет прав, – и после аварии он загремел в больницу с сотрясением мозга; вспомнил перитонит и глупую, стихийно-дикую боль вперемешку с тошнотой, и череду операций, и укоры врачей потом – именно укоры, будто он был виноват в том, что чуть не умер…

Смерть бабушки – и её ещё тёплые морщинистые руки, обхватившие его голову. Передоз дяди – и его корявые стихи, оставшиеся после. Отец, говорящий ему в лицо, что никогда не любил его и не может об этом врать. Мать, отходящая от инсульта в больнице. После инсульта она, собственно, и променяла гносеологию на флористику.

Ди.

Мост Риальто – ночью, в Венеции. Мост Риальто и воды Большого канала под ним; он до сих пор не знал, шагнул бы или нет, если бы не тот странный тип, проходящий мимо. Он просто встал рядом и начал с ним разговор – об Италии, о фильмах Пазолини, о Достоевском; говорил и говорил – пока не убедился в том, что Горацио больше не смотрит на воду. А потом ушёл.

Чего он боится? Способен ли он ещё чего-то бояться? Может, войны или тюрьмы? Без всякого снобизма – он не был уверен. Есть многое страшнее мук тела и смерти тела – он давно знал это, он нырял в это, он не бежал, как бежит большинство. Хотя бы потому, что писал.

Когда пишешь, не получается бояться.

– Не своей, – тихо сказала Тильда. – Вы боитесь чужой уязвимости. Боитесь за Алису.

Горацио вздрогнул. Какого чёрта всё снова сводится к Алисе? Они едва знакомы. Глупость, бредовая череда совпадений – вот и всё.

– Я с ней виделся, – зачем-то признался он, глядя вперёд – на павильон, имитирующий мечеть в миниатюре. В воде пруда отражались белые стены, круглые золотые купола, тонкая башенка минарета; в путеводителе говорилось, что раньше в этом павильоне была турецкая баня. До какого только абсурда не доходили причуды аристократов. – Отдал амулет, рассказал кое-что… Она, конечно, не поверила. Но Вы правы: почему-то я беспокоюсь. Не хочу, чтобы она общалась с этим Ноэлем.

Оказывается, не так уж сложно произнести это вслух.

Тильда покачала головой.

– Но Вы ничего не можете сделать. Это её жизнь и её решение.

Горацио подошёл поближе и сфотографировал «турецкую баню» – почти со злостью.

– Само собой, не могу. Это меня и бесит. Он инкуб, Тильда. А она… – (Он перевёл дыхание, удивляясь собственному волнению). – В общем, это просто мерзко и противоестественно! Я не могу это так оставить.

– Мерзко и противоестественно? – (Тильда с ухмылкой кашлянула в кулак). – Напомнить Вам о кратком союзе одного писателя и мадемуазель, пьющей кровь?

Горацио уже был готов к такому парированию, поэтому сумел улыбнуться.

– Надеюсь, Вы не о моей бывшей девушке? А то описание подходит.

– Ну, если Вы тянетесь к женщинам, которые могут Вас съесть – в разных смыслах, – то, тем более, не Вам обвинять эту Алису, – решительно заключила Тильда.

– Я не обвиняю её. Конечно, нет. – (Почему голос звучит так устало – будто он пробежал пару километров?.. Горацио смотрел на узоры ряски в плоской глади пруда; кое-где они пачкали отражения облаков – как пятна на зеркале. Снова стекло. Стекло повсюду). – Просто хочу защитить. Меня… правда пугает то, что может с ней случиться. Знаю, это смешно, и глупо, и неуместно, потому что она мне, в сущности, никто, но…

– Но Вы постоянно о ней думаете.

– Нет. – (Горацио изумлённо покосился на Тильду. Какое странное преувеличение). – Далеко не постоянно. Просто она мне симпатична как личность, и она… Вдохновила меня. – (Говоря кому-то о вдохновении, он всегда смущался: так и виделось, как его собеседник представляет каноничный образ вдохновлённого поэта или писателя – с безумным взглядом, с пером за ухом, в ворохе изорванных черновиков. Люди редко думают о том, что письмо – сложная, громадная, каждодневная работа; в чём-то – грязная работа. Изнуряющее ломание себя на грани выживания). – Поэтому мне не наплевать.

Тильда долго не отвечала. В молчании они прошли ещё один ельник (по лапам елей шмыгала белка, и туристки-японки умилённо фотографировали её), встретили павильон в форме китайской пагоды – аляповато-яркий, увешанный флажками с драконами. Чуть дальше, среди цветов, высаженных волнами и спиралями, высился другой павильон, похожий на маленькую готическую часовню. «Часовню» украшало витражное окно-роза; Горацио всегда обожал их – и сейчас невольно замер, отдаваясь жадной хватке эстетического восторга.

– Вам нельзя забывать, что Алиса – взрослый, не связанный с Вами человек, и Вы не имеете права вмешиваться в её жизнь без её согласия, – наконец сказала Тильда. Горацио думал, что она уже не ответит, и вздрогнул от неожиданности. – Люди иногда совершают глупые, опасные для себя поступки, вступают в деструктивные отношения – Вам ли не знать. Но всё это – их право и их выбор. Никогда нельзя забывать об этом. Даже полиция не может помешать насилию в семье, если жена не признаёт, что муж бьёт её. Если она выбирает такую жизнь – это, в конечном счёте, её право. И у Алисы есть право спать с инкубом – зная или не зная, что он инкуб.

– Справедливо, но не милосердно, – пробормотал Горацио. Почему-то его больно резанули эти слова.

– Справедливость не всегда соотносится с милосердием.

– Знаете, даже если бы он был просто человеком – судя по его поведению с Алисой, я бы не советовал ей продолжать эту связь, – внезапно для себя самого признался Горацио. – Это типичный легкомысленный, поверхностный эгоист, который может причинить ей много боли. И будет использовать её, когда ему заблагорассудится. Она нужна ему, чтобы поразвлечься, – только и всего. Она заслуживает лучшего.

– Ей решать, чего она заслуживает, – настаивала Тильда. – Может, эта боль нужна ей? Простите за напоминание – но Вы же зачем-то оставались с Дианой столько лет?.. Оставались, хотя это явно не было для Вас благотворно. К тому же о таких, как Ноэль, никогда ничего нельзя утверждать с уверенностью. Вы не можете знать наверняка, что он «будет использовать её» и что «она нужна ему, чтобы поразвлечься». Ноэль мне очень неприятен, поверьте – но даже я не рискнула бы давать такие резкие оценки, не видя ситуацию во всей полноте. Чтобы понять, как он к ней относится, Вам пришлось бы залезть к нему в голову. Все остальные источники недостоверны.

Горацио поморщился. Залезть к нему в голову; крайне сомнительное удовольствие… Он вспомнил красивое, холодно-отстранённое лицо Ноэля, его мягкий вкрадчивый голос. Может быть, Тильда права, и в их историю с Алисой лучше не лезть?

Да и вообще – есть ли у него выбор?

Из павильона-«часовни» вышла группа светловолосых туристов-скандинавов; гид что-то громко рассказывал им, манерно жестикулируя. Какие-то знакомые занудные интонации… Присмотревшись к гиду, Горацио увидел водянистые «рыбьи» глаза, неопрятную щетину – и поспешно отступил в тень.

– Адриан?!

Тильда спокойно кивнула.

– Да. Он иногда работает здесь – то гидом, то смотрителем.

– Вы это знали – и всё равно привезли меня сюда? Он же чуть не убил меня! – возмутился Горацио.

– Я понятия не имела, что сегодня его смена. И, учитывая Ваше весьма заметное поведение на празднике – уверена, Вам и в другом месте было бы не избежать встречи с кем-то из наших. Всё-таки в Гранд-Вавилоне они повсюду. – (Тильда вздохнула). – И теперь они будут слетаться к Вам, как мухи на мёд. Им любопытно.

– Мухи не только на мёд слетаются, – прошептал Горацио, глядя, как Адриан, не прекращая нудных объяснений, ведёт туристов в сторону дворца. – Может, поедем в город?.. Мне как-то резко перехотелось осматривать красоты этого поместья.

– Вы ещё и половины не увидели, – печально сказала Тильда.

– Ничего страшного, могу приехать в другой день. С Вами или один, если Вы не захотите оставить Вадима и Анри.

Анри – кролика Тильды – он пока не видел воочию, но она уже успела продемонстрировать ему несколько видео со своим любимцем. Судя по ним, Анри был отнюдь не милым, крошечным пушистым существом (какими Горацио раньше представлял домашних кроликов), а настоящим гигантом – ушастой, пухлой чёрной тучей больше локтя в длину. Он свирепо стучал лапами по полу, когда был голоден или хотел пообщаться, часто портил мебель и обои, производил много шума в любое время суток – но Тильда относилась к нему нежнее, чем к кому-либо из людей или не-людей. Пожалуй, даже нежнее, чем к Вадиму.

– Они справятся без меня, – заверила Тильда, ускоряя шаг: Горацио почти бегом рванулся в сторону выхода из парка. Во-первых, ему правда совершенно не хотелось сталкиваться с Адрианом (хоть и не покидало странное, иррационально-писательское предчувствие: встретиться им предстоит ещё не раз). Во-вторых, очень тянуло написать Алисе – просто узнать, всё ли с ней хорошо. Прямо-таки руки чесались. А делать это при Тильде – не лучшая идея: опять придётся выслушать лекцию об этике и невмешательстве в чужую жизнь.

Но он уже знал, что не может не вмешиваться. Дурацкий, эгоцентричный авторский произвол. Ди однажды сгоряча бросила, что у него комплекс бога. Синдром героя-спасателя.

Хотя – не богу, конечно, решать, к чему приведёт союз Алисы и этого инкуба. Не богу и не Горацио.

– Куда-то торопитесь?..

Горацио обречённо вздохнул; ему показалось, что Тильда тоже вздохнула – с ним хором. Выход уже маячил впереди: высокие кованые ворота, билетная касса, толкотня туристов у магазинчика с сувенирами и мороженым, весело шумящий фонтан. До всего этого – до спасения – было совсем недалеко; но они не успели.

Он медленно обернулся. Адриан стоял на посыпанной песком дорожке и ухмылялся, скрестив руки на груди. Сегодня он был, слава небесам, не во фраке – просто в клетчатой рубашке и летних брюках; впрочем, это не делало менее отталкивающим его белесое лицо. Глаза под густыми бровями были светлыми, водянистыми – но Горацио помнил, как они полыхали красным.

Интересно, туристы когда-нибудь замечают, что их эрудированный гид не отражается ни в зеркалах, ни в воде пруда?

– Добрый день, Адриан, – без выражения произнесла Тильда. – Мы уже уходим.

– Жаль. Уже всё посмотрели? Даже второй и третий этажи? – (Ухмыляясь, Адриан дёрнул головой в сторону дворца). – Там прекрасная коллекция живописи. А уж интерьеры чего стоят… Я больше всего люблю Лиловую гостиную. Да и зал с коллекцией музыкальных инструментов заслуживает внимания. Вы любите музыку, Горацио?

Помнит имя. Плохой знак.

«…Вы вот любите кофе, Матильда?» Горацио вспомнил, как он спросил это, разворчавшись по поводу «обязательности» спиртного на вечеринках; звучало точно так же – вроде бы невинный вопрос, но (почему-то) с явными нотками угрозы.

– На уровне слушателя-дилетанта – да, – осторожно ответил Горацио, смущённый резкостью этого перехода. Краем глаза он заметил, что Тильда придвинулась поближе к нему и напряглась, будто готовясь, в случае чего, броситься Адриану наперерез. Казалось, воздух вокруг потрескивает от предгрозового напряжения – искрится золотыми штрихами молний. – Но я не знаток. И играть ни на чём не умею.

– Жаль, – повторил Адриан, окинув Горацио странным взглядом – так исследователь смотрит на небезынтересное, но уродливое насекомое. Хотя – нет, не совсем: истинному энтомологу, наверное, любое насекомое кажется по-своему красивым; а вот во взгляде Адриана пульсировала отчётливая неприязнь. – А в Ваших текстах так ярко и чувственно описана музыка. Верди, Паганини, «Полёт валькирий» Вагнера… Я уж подумал, что Вы разбираетесь.

Что-то сжалось в комок и мерзко защипало между рёбер. Горацио пересилил себя – и посмотрел Адриану прямо в лицо. В лицо – демону, чьи глаза могут вспыхнуть алым огнём; демону, который способен причинить невыносимую боль силой мысли. Демону, который недавно отшвырнул огромного волка-оборотня, точно беспомощного щенка.

Горацио повторил всё это про себя – и вдруг понял, что по-прежнему не боится. Ни капельки.

– Вы же говорили, что не читали мои книги и даже не слышали о них?

– Ну, у меня было несколько дней, чтобы наверстать упущенное. Я купил три Ваших романа и довольно быстро с ними расправился.

Неожиданная новость. Вдвойне неожиданная – если учесть, что Адриан явно почему-то возненавидел его с первого взгляда. Оправившись от удивления, Горацио выдавил:

– Расправились? Звучит довольно кровожадно.

– Не более кровожадно, чем Ваши концовки. – (Адриан холодно хмыкнул. Теперь он смотрел мимо Горацио – на фонтан, в струях которого дробились солнечные блики. Компания юных туристов, наперебой пытающихся сфотографироваться у статуи Цереры, пронеслась мимо и чуть не сбила Адриана с ног, но он не отреагировал. Гордо воздетая мраморная рука Цереры поднимала венок из колосьев над клумбой с розовыми цветами). – В общем и целом – не могу сказать, что это в моём вкусе, но определённый талант у Вас, несомненно, имеется. И ещё Вы отлично извлекаете онтологические смыслы – даже оттуда, где их изначально нет. Давно не встречал в литературе такой жажды насытить смыслом всё – включая всё самое пустое, обыденное и глупое… Как-то по-женски, Вы не находите?

– Не понимаю, к чему Вы клоните, – помедлив, сказал Горацио. Он догадывался, к чему, – и догадки ему совсем не нравились.

– Адриан, может, мы пойдём, если Вы не возражаете? – с мягким нажимом произнесла Тильда, дотронувшись до локтя Горацио. Он почувствовал лёгкое приятное покалывание – будто волна непонятной, придающей силу энергии окатила его. – Мы хотели успеть на автобус, который…

– Ещё буквально пара реплик, Матильда. Мне ведь нужно поделиться впечатлениями с автором – раз уж мы так удачно встретились! – (Адриан сухо усмехнулся). – Я хотел сказать, что женщинам свойственно придавать осмысленность людям и событиям, которые этой осмысленности не имеют. Чего стоит один этот Ваш диалог о «Робинзоне Крузо»: разум, творящий новый мир, все эти козочки…

– Козочки? – недоумённо переспросил Горацио. Теперь тревога и готовность к обороне сражались в нём с желанием расхохотаться.

– Ну да. Робинзон ведь приручил и разводил диких коз на своём острове, я правильно помню?

– Да… Наверное. – (Горацио помнил, что нечто подобное было в книге Дефо, – но точно не вносил это в эпизод «Замка в тёмной долине», где шёл разговор о «Робинзоне». Ничего, что могло бы навести на мысли о «козочках». Какое интересное у Адриана подсознание). – Но, мне кажется, «придавать осмысленность» чему-то или кому-то любят все. И нуждаются в этом все – не только женщины.

– О, женщины – гораздо сильнее, уверяю! И в этом смысле иногда кажется, что Вы пишете по-женски. Не сочтите за оскорбление. – (Сделав пару шагов к мусорной урне, Адриан достал сигару и закурил. Множество знаков и табличек во дворце и парке твердило, что курение на территории дворцово-паркового ансамбля запрещено, – но его это явно не беспокоило. И, судя по злой улыбке, ему всё-таки хотелось, чтобы Горацио «счёл за оскорбление» эти слова). – А уж влюблённые женщины… Тут всё ещё увлекательнее. Они найдут глубину даже в «типичном легкомысленном, поверхностном эгоисте», не так ли? И попробуй их переубеди!

Воздух вдруг стал гуще и душнее. Тильда снова коснулась локтя Горацио – и он запоздало понял, что крепко сжимает кулаки.

Адриан курил, язвительно щурясь сквозь клубы дыма. Он с абсолютной точностью процитировал слова Горацио о Ноэле – но ведь не мог же расслышать их с такого расстояния, пока возился с группой туристов?

Или мог?

– Насколько я понимаю, Вашу подругу покорила одна из наших достопримечательностей? – приторно-любезным тоном продолжил Адриан, элегантно взмахнув сигарой. – Как там её имя – Алиса?.. Ах, женщины, женщины – и почему их так легко охмуряют именно те, кому они не нужны?!

Только тронь её. Только попробуй.

Горацио представил, как валит Адриана на землю – прямо на этот золотистый, аккуратный песок. Как отлетает к Церере и цветам эта щегольская сигара; как приступ огненной, адской боли прошивает каждую кость и каждую мышцу – но он всё равно бьёт, бьёт ещё и ещё по этому надменному лицу…

«Нет. Он опять провоцирует Вас. Не поддавайтесь».

 Строгий голос Тильды прозвучал прямо у него в сознании; она больше не прикасалась к нему – но требовательно и тревожно заглядывала в глаза. Горацио вздохнул.

– Это не Ваше дело.

– Конечно, не моё. Но, знаете ли, в наших узких кругах слухи разносятся быстро, – спокойно ответил Адриан. – Вот и мне кое-что нашептали.

– Вы мне угрожаете?

– О нет, разве Вам?

– Если я Вам так сильно не нравлюсь – угрожайте мне, а не моим друзьям, – сказал Горацио, с трудом сдерживая колючий жар внутри. А что, если всё-таки?.. – Это будет по-мужски, а не по-женски.

Адриан ухмыльнулся, выдохнув колечко дыма.

– У Вас и Вашей Алисы есть кое-что общее: вы лезете туда, куда лезть не следует.

Горацио хотел ответить, но его опередила Тильда: резко и сухо проговорила что-то по-немецки. Она по-прежнему не повышала голос, но в каждом звуке гремело бешенство. Адриан поморщился.

– Матильда, Вы же меня знаете! Во-первых, я никогда не «делаю глупости». А во-вторых – не боюсь ни Вас, ни Совета. Ни, тем более, жалких созданий, с которыми Вы так часто якшаетесь. – (Он бросил новый красноречивый взгляд на Горацио). – Так что не надо грозить мне управой. Помните, что есть те, кто сильнее Вас, и не зарывайтесь… О, а вот и очередная моя группа! Увы – русские. Терпеть не могу русских: те ещё варвары… – (Лирически вздохнув, Адриан отправил в урну остатки сигары. Послышался топот, шорох песка, радостно-возбуждённые голоса; группа – человек десять – столпилась поодаль, у статуи Цереры, и смотрела на Адриана с вопросительными улыбками). – Вынужден вас покинуть. Хорошего дня. И привет фрейлейн Алисе!

– Вот поэтому я и говорю, что ей не стоит общаться с Ноэлем. Это не блажь, – сказал Горацио побледневшей Тильде, как только Адриан с группой скрылся в глубине парка.

Поэтому ли?.. Лицемерие. Не только, не столько поэтому – но и поэтому тоже.

Жар внутри потихоньку угасал, но мыслить ясно всё ещё было трудно; Горацио провёл рукой по лицу и почувствовал, что пальцы мокры от пота. Проклятье. Проклятый Гранд-Вавилон. Демоны пожирают козочек – пожирают, пока их тщетно ищет и зовёт заботливый Робинзон Крузо.

Он ни за что не убедит Алису уехать. И держаться подальше от Ноэля тоже не убедит. Тупик. Если борьба обречена на провал, стоит ли бороться?

– Простите, но я должен позвонить ей. Прямо сейчас.