Гранд-Вавилон

Глава десятая (часть первая)

Глава X

***

Луна ночует на твоих лопатках,

И я делю с ней это ложе, будто

Она моя соперница и может

Забрать тебя, как забирает сон.

Развеешься, растаешь, растворишься –

Так тают сны, так тает этот город

В мучительном аллегро криков чаек,

В сиянии обманчивых ночей,

В лазури неба и лазури моря;

Как на твоих глазах, усталый холод,

И плёнка меланхолии, и лестниц

И двориков облезло-томный вид.

И там, во мраке, что-то исчезает,

Дрожит, немеет и подстерегает,

Бьёт пульсом фонарей и угасает –

Так гаснет краткой вспышкой твой дурман.

Слова – слова пусты и быстротечны,

И ты цветёшь, как отцветает вишня;

От вишни не потребуешь ответа –

Молчит, пока беснуется поэт.

И ты молчишь, и нежно-тонких линий

Я обвожу узоры в лунном свете.

Твои лопатки острые, как крылья,

Сияньем разрезают темноту,

Мерцают, как мерцает грустный жемчуг

На чёрном бархате; ты ничего не помнишь –

Мои слова, свои слова и чувства,

И кто я, и откуда я пришла,

Куда уйду с рассветом – но ведь помнить

Всё это не обязан грустный жемчуг.

Ты спишь, белее мрамора лопатки,

И в их изгибах плавно-лебединых

Я прячу измождённое лицо.

Яркие краски дня сменялись мягкими, вечерними. Пышные дворцы Западного проспекта, занятые музеями, ресторанами и магазинами, погружались в сумерки – как если бы кто-то медленно заливал цветы тёмной водой. Алиса шла по мосту через один из самых широких каналов, смотрела, как горящие квадратики и полукружья окон отражаются в мелких волнах, подкрашенных оранжево-розовым закатом, и слушала щебетанье Моники – девушки-переводчицы, которая тоже участвовала в проекте “Terra Incognita” и тоже поддалась искушению, оставшись в Гранд-Вавилоне подольше.

Моника была смуглой, миниатюрной и подвижной, как дитя. Её чрезмерная наивность тоже отдавала чем-то детским – и сначала, в первые дни работы, умиляла Алису, но потом стала раздражать. Моника относилась к тем, о ком обычно говорят «светлый человек» (или – прости, небо – «человечек»); она была готова верить всем, восхищаться всеми и озарять мир лучами любви и добра 24/7. По мнению Алисы, эта чистота граничила с банальной глупостью и полной неспособностью разбираться в людях, а ещё – различать какие-либо смысловые полутона. Моника никогда не улавливала намёки, юмор, иронию; единственным способом донести до неё информацию был старый, как мир, способ «Сказать-в-лоб-и-как-можно-проще». Однако все остальные, судя по всему, считали её очаровательной.

Они мало общались и совсем не подружились – поэтому Алиса удивилась, когда этим утром Моника позвала её погулять. Удивилась, но согласилась. Во-первых, ей всё равно, по большому счёту, нечем заняться; во-вторых – нужно отвлечься хоть чем-то от бесплодной тоски по Ноэлю, который так и не объявился, и от мыслей об иной стороне Гранд-Вавилона, которая так настойчиво преследует её. Внутри пульсировали жадные, не желающие отпускать образы: полный цветов и бабочек уголок Эдема в магазине дриад, фото Ноэля в неоновом свете, духи огня, с проказливым хохотом вылетающие из секс-шопа… Если она не сошла с ума, то – как?

Несколько раз Алисе приходилось силой отдирать себя от телефона, чтобы не написать Ноэлю, Полю или Горацио. Второе и третье было бы просто неуместно, а вот первое могло обернуться настоящей катастрофой. Что она спросит, как спросит? Как вообще начать такой разговор? У Алисы был огромный опыт тяжёлых разговоров, но с подобным она ещё не сталкивалась. Оказывается, спросить у кого-то, не является ли он сверхъестественным существом, – ещё более трудно и странно, чем выслушивать исповеди лучшего друга о его сомнениях в ориентации, разбираться в перипетиях нового романа мамы или обсуждать с тем, кого любишь, как, когда и с кем именно он тебе изменил. Это слишком ненормально, почти непристойно – уже не взгляд на чужую наготу, но взгляд под кожу. Бесстыдное подглядывание в самую суть. Алиса не могла позволить себе подступиться вот так к Ноэлю – робела и мялась, как девочка; почему-то лезть в это вопреки его воле казалось жутким кощунством. Он бы сам рассказал ей, если бы хотел. Раз молчит – значит, не хочет; в этом он не подпускает её ближе поверхностной болтовни и секса, как и во всём остальном.

Наверное, если бы сверхъестественным существом был не тот, к кому её так сильно тянет, ей было бы проще спросить об этом. Наверное.

Так или иначе, прогулка с Моникой оказалась к месту – как что-то совершенно нормальное. Был и ещё один немаловажный бонус: Моника отвлекла Алису от Конрада, который продолжал бомбардировать её предложениями встретиться, признаниями в симпатии и нудными вопросами в стиле «Давай попробуем быть вместе?» или «Давай ты переедешь ко мне?» Алиса уже устала повторять, как испорченный магнитофон: «Я же говорила, что сейчас не хочу серьёзных отношений»; Конрад искренне собрался «ждать взаимности», и в этом – увы – его было не сломить. Когда он узнал, что вечером её ждёт «встреча с подругой» – разумеется, предложил увидеться днём. Алиса, проклиная себя, соврала, что у неё болит голова. «Может, у тебя проблемы с кровообращением? Давай приеду, сделаю тебе массаж», – расторопно откликнулся он. Не будь он врачом, это показалось бы ей неуклюжим похотливым намёком. Тогда, впрочем, тоже показалось – но всё же Конрад профессионально оказывает услуги массажиста, так что у него есть какое-никакое оправдание.

Ещё страшнее всё было вчера. Во время их прогулки, когда Конрад рассказывал что-то довольно ожидаемое о своей работе – что многие женщины тянут до последнего, боятся и стесняются вместо того, чтобы пойти к врачу сразу; что часто пациентки напрасно избегают гормональной терапии, прислушиваясь к глупым мифам о ней, – Алиса призналась, что давно пьёт гормональные таблетки из-за проблем со здоровьем и не видит в этом ничего ужасного. Вчера Конрад вспомнил об этом (почему – для неё осталось загадкой) и написал: «Если у тебя какие-то проблемы – хочешь, я сам тебя осмотрю, оценю твой анализ крови? Я мог бы помочь, пока ты здесь».

Это так потрясло Алису, что в первую минуту она не знала, как реагировать – то ли краснеть от неловкости, то ли восхищаться его врачебным благородным бескорыстием, то ли трястись от страха, ощутив, что в этом предложении есть что-то странное на грани с маниакальностью. По меньшей мере, чуть бестактное и навязчивое – несмотря на внешнюю доброту. Врачебная этика врачебной этикой, но Алиса не могла представить, как ложится на гинекологическое кресло перед мужчиной, с которым сошлась через приложение для знакомств – и которому явно нравится. Абсурд.

Мерзкий абсурд.

Она вежливо отказалась, но Конрад настаивал. Пришлось отказаться жёстче и добавить, что Алиса несколько лет ходит к одному и тому же гинекологу – к женщине, которой полностью доверяет. Что у неё всё хорошо, её всё устраивает и её проблемы всё равно не решить без гормональной терапии. И спасибо, конечно, за предложение, но это уже как-то чересчур.

К счастью, Конрад отступил, но история с ним всё больше вгоняла Алису в лёгкую оторопь. Она уже насмотрелась на то, как мужчины воспринимают знакомства и общение в Badoo, и совсем не была готова к такому серьёзному, искреннему напору.

– …А потом он просто оттолкнул меня, представляешь?! – (Моника возмущённо всплеснула руками; её густые, жирно подведённые брови поползли вверх). – Я была в шоке, сразу расплакалась, потом даже сознание потеряла – знаешь, у меня такое бывает от нервов… Совсем не ожидала такого от него. Практически ударить девушку! После этого он навсегда потерял моё уважение.

– Ну, во-первых, может быть, тут не стоит судить так категорично, – помедлив, сказала Алиса. Она уже полчаса пыталась переварить очередную историю Моники – и понять, как же можно было оказаться в такой глупой ситуации. Моника обожала рассказывать истории, где она была жертвой – где кто-нибудь её бил, оскорблял, распускал о ней сплетни и предавал, а она плакала и падала в обмороки. – Подозреваю, что он просто не рассчитал силы: хотел не пустить тебя, потому что думал, что ты наживёшь себе неприятностей на той вечеринке. Хотел мягко оттолкнуть, а получилось вот так… Во-вторых, судя по всему остальному, что ты мне о нём говорила, – он же отчётливый холерик, и у него явные проблемы с гневом. Он не владеет собой, когда злится. Ты видела, что он злится – но всё равно что-то объясняла ему, спорила, кричала. Таких, как он, это только больше раздражает. Их первая реакция на подобное – агрессия и скандал. Если видишь, что такой человек по-настоящему зол, нужно говорить тихо и убедительно, а ещё лучше – вообще оставить его в покое, чтобы он остыл… Не хочу, конечно, сказать, что ты сама виновата или что-то в этом духе! – поспешно уточнила Алиса, увидев, что огромные глаза Моники уже готовы наполниться слезами. Она слушала её внимательно, заглядывая в лицо и слегка приоткрыв рот – так, будто Алиса дарила ей какую-то сакральную, недостижимую для простых смертных истину. – Но просто реакция, по-моему, была ожидаемой… И правильно, что ты больше не общаешься с ним. Не мне судить, разумеется – но, раз он мог позволить себе так поступать с тобой, ваше общение не привело бы ни к чему, кроме деструктива.

…А ты не из тех, кто может и хочет принимать этот деструктив и полноценно в нём разбираться, – добавила Алиса про себя. Для тебя хорошее отношение – это комплименты, улыбки, шоколадки и извечные «привет – как дела – что делаешь». Если человек выходит за эти рамки – он либо не считается другом, либо считается лишь с натяжкой и со скидкой на большие странности.

– Ты права. Я уже отпустила эту ситуацию – потому что я сильная и могу справиться! – закивала Моника.

Алиса мысленно поморщилась; до чего же она любит бросаться этими жуткими шаблонными фразами. «Я сильная и могу справиться», «Ты сильная и справишься», «У тебя всё получится», «Я в тебя верю», «Нужно выходить из зоны комфорта», «Главное – не победа, а участие»… Когда Алиса говорила или переписывалась с Моникой, ей иногда казалось, что она общается не с человеком, а с онлайн-ботом, запрограммированным повторять одни и те же комбинации слов – максимально типичные и банальные, максимально приемлемые в той или иной ситуации. Если Моника ей писала, то это обязательно включало «Привет» и «Как дела?» – и непременно в двух разных сообщениях. Сначала Алиса исправно отвечала на «Как дела?» – хотя бы «Хорошо»; но потом поняла, что ответ Монике, в сущности, совершенно не нужен. После «Как дела?» могло следовать что угодно; обычно – глупенький вопрос, если у Моники не получалось что-то в переводе, если она запуталась с оформлением каких-нибудь документов или если у неё завис ноутбук. Хотя в целом Моника была далеко не дурой и неплохим переводчиком – «тупила» она неистово. Порой Алиса искренне не могла понять, как можно настолько плохо выстраивать причинно-следственные связи.

«А если они защитятся не на максимальную оценку?» – невинно хлопая глазами, спросила Моника, когда они обсуждали перевод интервью, где затрагивалась профессиональная судьба докторов наук. «Речь об учёной степени. Её просто либо присуждают, либо нет – без оценки. Это ведь уже наука, а не учёба», – терпеливо объясняла Алиса.

«Алиса, вышли мне, пожалуйста, свой недельный отчёт! Я не могу придумать, как назвать пятый пункт!..» – «Мы же уже писали отчёт на прошлой и позапрошлой неделе. Эти пункты всегда одинаковы». – «Ой, точно. Спасибо».

«Алиса, а как ты считала баллы за устный перевод? Не могу понять, почему дробное число выходит». – «Нужно умножить количество часов на 0,1, и получатся баллы. Вверху же написано, и синьора Филиппи говорила». – «Ой, точно. Спасибо».

«Алиса, а как ты вошла на их сайт? Я жму, но ничего не открывается!» – «Сначала подтверди свою регистрацию по ссылке. Её должны были выслать тебе на e-mail». – «Ой, точно. Спасибо».

И так до бесконечности. За сообщением «Ой, точно. Спасибо» обычно шли розочка или сердечко – и хвалебный постскриптум вроде «Ох, какая же ты умная!» или «Я твоя должница».

Алиса присылала смайлик в ответ – и замедляла дыхание, чтобы не начать материться.

– Правильно, – сказала Алиса, когда они обошли причал, откуда отплывали экскурсионные катера и речные трамвайчики с туристами. – Он же явно неглуп и наверняка видел, что ты мягкая и ранимая. Если бы не хотел причинять тебе боль – держал бы себя в руках. А если не стал держать и даже потом не извинился – ну, что ж… Насильно мил не будешь, как говорится.

– Да-да. Я поняла, что хочу заботиться о себе и не тратить нервы на таких «друзей», как он. Забота о себе – самое главное! – (Моника с удовольствием протянула ещё одну заученную фразу – а потом вдруг крепко обняла Алису. Та покачнулась от неожиданности). – Какая же ты милая и умная! И такая добрая – всегда выслушаешь, во всём разберёшься… Я вот никогда не поняла бы, например, что у него проблемы с гневом!

– Эмм… Спасибо, – выдавила Алиса, осторожно высвобождаясь. Судя по историям Моники об этом её друге, его проблемы с гневом и самоконтролем не заметил бы только слепой – и не учитывал бы только идиот. Но это лучше не озвучивать. – Я вроде бы ничего особенного не сказала.

– Нет-нет, ты правда отлично понимаешь людей. Ты мне очень помогла. И ты просто чудо! – цветя улыбкой, повторила Моника. Алиса пожала плечами и не выдержала:

– Да откуда ты знаешь? Может, я плохой человек. Мы же очень мало знакомы.

Моника озадаченно заморгала. Мысль о том, что кто-то, кто представляется ей «чудом», может «чудом» не являться, определённо не входила в горизонт её ожиданий.

– Нет, я точно знаю, я вижу, что ты хорошая!

Алисе вспомнилось, как Моника отреагировала на появление Хосе – в тот вечер, когда он надумал встретить её с цветами после работы. Улыбнулась, покраснела, принялась, будто школьница, толкать Алису в бок и шептать: «У тебя появился парень, да?! Love story в Гранд-Вавилоне – уиии, как романтично!.. Я так за вас рада! Совсем не удивлена – ты же такая милаха!»

Алиса тогда не стала ничего объяснять – просто натянуто улыбнулась и поскорее ретировалась. Жуткое слово «милаха» гремело у неё в голове ещё несколько часов.

– Не сказала бы, – произнесла она, когда шум моста и причала остался позади. За колоннами и балкончиками очередного молочно-белого дворца раскинулся торговый центр; Моника восхищённо ахнула, увидев платья и жакеты на манекенах за стеклом. Она постоянно твердила, что ничуть не интересуется своей внешностью и вообще считает главным в жизни «саморазвитие», – но, судя по всему, старательно посещала косметические процедуры для кожи, ногтей, волос, ресниц, бровей и других подвергаемых совершенствованию частей тела, а в Гранд-Вавилоне ещё и жадно скупала обувь и одежду. Алиса вздохнула: после вчерашнего рейда по магазинам она, пожалуй, мало чем отличается от Моники в этом плане. – Я довольно эгоцентричный человек. И, наверное, не всегда порядочный.

Моника возмущённо цокнула языком.

– Перестань! Ни за что в это не поверю.

– Почему?

– Ну, ты такая добрая и понимающая, и всегда выслушаешь…

– Я не всегда такая, – перебила Алиса, жестоко прерывая это унылое повторение пройденного. – В моей жизни случилось много плохого, и теперь, если честно, я всё чаще чувствую себя… чуть циничной. Не такой, как раньше. Мне трудно сопереживать чужой боли во всей полноте. Всё, что произошло, слишком искалечило меня, и…

– «Искалечило»?! Какой ужас, не говори так! – испуганно вскрикнула Моника. Видимо, это было выражением участия – но прозвучало как грубое затыкание; причём именно в тот – весьма неожиданный – момент, когда Алиса разговорилась. Она вздохнула, стараясь не поморщиться. Впрочем, сама виновата: нашла кому изливать душу. – Ты совсем не искалеченная!

– Мне виднее, – холодно сказала она. – Ладно, давай не будем об этом.

– А что у тебя случилось? Ты можешь рассказать мне всё что угодно! – (Моника встревоженно схватила её за руку; Алиса, не уставая удивляться её экспрессии, аккуратно высвободила ладонь. Какой-то Конрад в женском обличье, честное слово). – Я готова быть рядом, чтобы выслушать и понять. Может, помочь и не смогу, но поддержать – точно.

Помочь, поддержать… О да. Алиса чуть не расхохоталась, но в горле почему-то застрял колючий ком.

– У тебя красивое платье, – выдавив улыбку, сказала она. – Такой глубокий оттенок синего.

Моника растерянно прикусила губу – но тоже улыбнулась, смущённо зардевшись. Платье действительно впечатляло: тёмные складки ткани затягивали взгляд, как морская вода. За спиной Моники как раз был розовый фасад, залитый лучами заката; на этом фоне её платье казалось изысканным контрастным пятном.

– Спасибо… Ты тоже хорошо выглядишь. Но, правда, не забывай, что я готова поддержать, если ты захочешь. Мне очень приятно общаться с тобой. А если мне приятно общаться с человеком, он у меня всегда здесь и здесь!

Моника с серьёзным видом указала сначала себе на лоб, а потом на грудь – туда, где, по её представлениям, находилось сердце. Алиса впервые почувствовала, что слегка растрогана: в отличие от всех её шаблонных фраз, этот жест был искренним, личным.

Почему-то ей вспомнился Дин с его вечными селфи и «Не грусти». В сущности, он тоже выразил поддержку, как мог, – просто потому, что не умел иначе. И потому, что на него самого это «Не грусти» могло бы подействовать. Моника тоже мыслит в рамках того мира, который ей доступен.

Мира нормальных людей. Тех, кто не видит духов и не общается с дриадами. Тех, кому не грозят красные воды.

Для них все эти «Я тебя понимаю», «Не грусти», «Ты справишься» и «Ты такая молодец» – не что-то фальшивое и поверхностное. Они на самом деле так мыслят и чувствуют – строго по лекалам, прочерченным социумом.

Поразительно.

Чем больше Алиса общалась с такими людьми, тем больше убеждалась, что обречена на одиночество. Пусть даже не в любовно-отношенческом смысле – на глобальное, духовное одиночество, большое и тяжёлое, как океан. Обречена быть мальчиком-аутистом из истории Евы – тем, кто не понимает, почему родители кричат друг на друга и постоянно говорят о работе и деньгах.

Хотя, конечно, теперь есть ещё Горацио. Горацио… Но нет – о нём лучше не думать; странно допустить мысль о том, что она больше не одна. Алиса вдруг поняла, что боится надежды сильнее, чем одиночества. Страдать привычнее.

Они с Моникой ещё немного побродили по Западному проспекту и окрестным улицам, болтая о пустяках. Темнота сгущалась; в воде каналов, помимо фонарей и окон, теперь отражалась ещё и луна – и у Алисы привычно заныло сердце. Белые пятнышки на пальцах Ноэля, белые пятнышки на воде… Она посмотрела на синее платье Моники – такое таинственно-призрачное в сумерках, – и вдруг ощутила знакомый жар уловленного ритма; отзвуки лихорадки, слабое сияние издали.

Видишь девушку в синем платье?.. То ли призрак, а то ли – нет. Наморочилось фонарями. Этот город – болотный бред. Этот город всегда не с нами.

О нет. Только не стихи.

Стоп, а почему «болотный»? Хотя – да: там, где сейчас раскинулся Гранд-Вавилон, раньше были болотистые пустоши. В местном городском фольклоре любят обыгрывать тему болот. Но…

Алиса остановилась и провела рукой по лицу. Только не это. Только не сейчас. Она ненавидела писать стихи – знала, что не умеет, – но иногда они лезли из неё, не спрашивая разрешения.

– Слушай… Если ты не сильно спешишь, может, зайдём куда-нибудь, выпьем по коктейльчику? – вдруг предложила Моника. – Так хорошо с тобой гулять! Не хочется расходиться.

Алиса вымученно улыбнулась. Что сейчас лучше – стихи или опьянение? Понятия, конечно, близкие, но всё же – второе. Второе безопаснее.

– Очень давно не пила коктейли, – призналась она. – С младших курсов универа. Я сейчас как-то больше по вину… Но почему бы и нет?

– Можно и вина! – оживилась Моника. – Я совсем не разбираюсь в винах, но ты бы помогла мне с выбором.

Их перебило вибрирующее жужжание: у Алисы зазвонил телефон. Конрад.

Виновато вздохнув, она отклонила вызов.

– Что-то важное? – спросила Моника.

– Да так… Один парень.

– О, тот самый красавчик, который подарил тебе цветы? – (Моника захихикала – и снова попыталась приобнять её). – Я рада, что вы по-прежнему общаетесь!

– Нет, это другой, – неохотно сказала Алиса. – Просто знакомый.

Хосе тоже просто знакомый – но Монике ни к чему знать подробности. Алиса пока не была готова распространяться о своих странных экспериментах с Badoo.

Возможно, парочка коктейлей это исправит.

– Другой?! Ах ты кокетка!

Моника захихикала ещё громче и подмигнула; Алиса поперхнулась воздухом. Кокетка. Пожалуй, трудно подобрать слово, которое подходило бы ей меньше; даже сравнение с мальчиком-аутистом не так абсурдно.

…Чуть позже, в каком-то маленьком баре, она увлечённо рассказывала Монике о Конраде – потому что не могла заставить себя рассказывать о Ноэле. Моника слушала и кивала; большего от неё, в общем-то, и не требовалось.

– …И самое странное: вот почему людей так влечёт всё, что недоступно? Я открыто отталкиваю его, говорю, что не хочу с ним встречаться, отказываюсь увидеться под разными предлогами, не пишу первая, отвечаю прохладно и сухо – казалось бы, чего ещё? Никакого лицемерия, никаких ложных надежд! Человек честно говорит: «Я не хочу быть с тобой, ничего не выйдет». Но нет – чем больше повторяешь это, тем упорнее мужчины борются! В них распаляется азарт охотника. Им кажется, что, раз девушка не идёт навстречу – значит, в ней таится что-то ценное, и желанное, и нужное именно им. Но ведь это может быть совсем не так! Она может отказываться как раз потому, что это не так, и она это понимает. Иногда человек говорит: «Я тебе не подхожу», потому что на самом деле не подходит тебе, а не потому что хочет набить себе цену.

– Да, и правда, – серьёзно сказала Моника, помешивая коктейль трубочкой. – Я никогда не задумывалась об этом, но ты права. Может, поэтому недоступные женщины больше ценятся? Да и недоступные мужчины, в принципе, тоже.

Недоступные мужчины… Алиса вздохнула. Чем она лучше Конрада в своих мечтаниях о Ноэле? Он говорит ей всем своим поведением: «Держись от меня подальше, у меня нет на тебя времени, ты мне не нужна, ничего не получится», – а она всё равно тянется к нему, горит и тоскует. Если бы Ноэль с первых дней бегал за ней влюблённым щенком, как Конрад, этого наверняка бы не было.

Но Ноэль и не бегал бы. Это невозможно представить. Он слишком закрытый, слишком прохладный, слишком независимый. Слишком такой, как нужно, – нужно, чтобы свести её с ума.

– Да, видимо, так работает наше сознание, – грустно заключила она. – «Спрятано – значит, сокровище»… Ладно, извини, что гружу тебя своими проблемами. Может, пойдём?

– Нет-нет, что ты! – встрепенулась Моника. – Мне очень интересно тебя слушать. А тот, с цветами? Он тоже тебе не нравится?