Гранд-Вавилон

Глава тринадцатая (часть третья)

***

Два дня Алиса летала и горела. Ей казалось: то пугающе-запретное, прекрасное, жаркое, что случилось между ней и Ноэлем, изменит всё. Иногда говорят – «пробежала искра»; его возвращение прошлось по ней не искрой, а огненным шквалом, лесным пожаром где-нибудь в засушливой стране.

Но почти ничего не изменилось.

Уже на следующий день он отвечал ей сухо, односложно и холодно – а потом снова пропал. Просто отстранённое молчание. Он по-прежнему не проявлял интереса к ней как личности, ему было совсем неважно, как у неё дела – над чем она работает, о чём думает, какую музыку слушает и с какими людьми общается. Вывести его на разговор не получалось ни отвлечёнными темами, ни вопросами о его жизни, ни маленькими курьёзными историями из собственной. Он утолил свою сиюминутную прихоть, поддался приступу ностальгии – и она снова будто провалилась в небытие.

«…Так хорошо было с тобой».

При одной мысли о том вечере, о переписке и почти часовом созвоне у Алисы сладко тянуло низ живота. Она увидела его – его лицо, его тело; она слышала его голос, видела его улыбку, его тонкие пятнистые пальцы, его растрёпанные, чернеющие по всей подушке волосы, и то, как он покусывает нижнюю губу, когда… Когда. Ей хотелось на коленях благодарить тех, кто изобрёл видеосвязь, соцсети и мессенджеры. Было почти больно от жажды касаться его, вдыхать его запах, пробовать на вкус его молочно-бархатную кожу; хотя и то, что произошло, уже было огромным подарком.

Но, как и следовало ожидать, после эйфории наступила новая стадия ломки. Теперь переносить его молчание стало ещё сложнее; она будто, задыхаясь, взбиралась на гору, которую не покорить, или по-бурлацки тянула за собой огромный корабль, нагруженный золотом, – делала всё, что можно описать ёмким словом невыносимо. Он распалил, раздразнил всех её внутренних демонов своим появлением, и теперь в ней туго билось упрямое, страшно-звериное: хочу ещё.

Луиджи однажды в шутку сказал, что в ней много демонов – но все они «воспитанные». Приручены, подчинены спартанской дисциплине и выпускаются строго по расписанию.

Теперь расписание было порвано в клочья, а спартанский гимнасий – разрушен.

Лучше молчать, – повторяла себе Алиса. Ты же сама видишь: он появляется, когда ты отстраняешься и молчишь. Ты вызываешь интерес, лишь когда не навязываешься сама, когда не бегаешь за ним. Так прекрати бегать. Отвлекись.

Но отвлечься не получалось.

«…Ну, мы же не можем полноценно общаться. Просто думай обо мне, и всё будет окей».

К середине октября она постепенно, но решительно свела на нет вялые прогулки, походы в кафе и разговоры со всеми претендентами из Badoo. Первым в забвение канул Виктор – солидный, серьёзный молодой чиновник из департамента здравоохранения. Он был неглуп, вежлив, обладал чувством юмора, не написывал каждые три минуты – и поэтому довольно легко прошёл мысленный «кастинг» Алисы, когда она только приехала из Гранд-Вавилона. В её воображаемой классификации Виктор абсолютно вписывался в категорию «мужчин»; в нём не осталось ничего от «огненных мальчиков», которых ей довелось обсуждать с ведьмой, двумя дриадами и загадочной Катриной. А может, в нём никогда ничего и не было от них; ведь такие люди тоже существуют. Виктор твёрдо знал, чего хочет от жизни – от каждого конкретного дня, – и больше любых ярких чувств ценил своё душевное и физическое благополучие. Он был спокоен, молчалив и флегматичен, как скала, – настолько, что Алиса (в целом и сама достаточно сдержанная) рядом с ним казалась себе легкомысленной вертушкой-болтушкой. Он много путешествовал – и особенно ценил Америку с её упорядоченной законопослушностью, с величаво-урбанистической красотой небоскрёбов Нью-Йорка; романтика средневековых улочек Европы была не так ему близка. Сменил много мест работы (Алиса давно заметила, что это – традиционная участь людей с юридическим образованием) и не скрывал, что работа для него – не больше, чем гарантия стабильности и источник денег. Интересовался наукой и искусством, но – с той же прохладной вежливостью, будто издалека. Мало говорил о себе и чаще слушал; сближаться не торопился. Алисе часто казалось, что, гуляя с ней, Виктор составляет подробную аналитическую таблицу: плюсы и минусы, особенности, инструкция по эксплуатации, возможные побочные эффекты…

Пару раз они степенно прогулялись по городу, пару раз – не менее степенно, даже церемонно, – попили вместе кофе. Их последняя встреча случилась незадолго до пришествия Ноэля. Виктор пригласил Алису в маленькое, но милое кафе, где она не бывала раньше. Почему-то ей всё остро запомнилось: интерьер в мягких розово-бежевых тонах, пузатый бордовый чайник на подносе в руках официантки, по-мещански прелестные сахарницы в форме щекастых птичек, и особенно – печенье с предсказанием, которое прилагалось к кофе. В крошечном сердечке из песочного теста обнаружилась свёрнутая бумажка – комично-сниженная версия свитка с пророчеством. Алиса, разумеется, вспомнила старую гадалку с её «красными водами» и немного разволновалась. Может, тот момент, когда начинаешь верить в эзотерику, – не деградация, а этап взросления?

Ведь, если подумать, гадалка во всём была права. Она осталась в Гранд-Вавилоне дольше, чем планировала, – и глубоко, очень глубоко, нырнула в красные воды. В кровь и вино, красоту и творчество; в избавление от прошлого – и тяжёлое, больное обретение нового. Увидела другую сторону жизни, полную страшного волшебства. Встретила Ноэля и Горацио.

В предсказании на бумажке, конечно, не было ничего столь же таинственного и символического. Всего лишь «ванильная», поверхностно-сентиментальная цитата. «Верь в свои мечты, и пусть их аромат наполняет каждое твоё утро. Чудо может случиться, лишь когда в него верят». Алиса горько посмеялась – и не придала бы этому никакого значения, если бы через день, когда она уже слегла с простудой, ей не написал Ноэль. Ничего более чудесного, неожиданного и связанного с мечтами она не могла себе представить.

Поэтому зачем-то сохранила бумажку.

Странно – но именно после той встречи Виктор пропал; хотя, на взгляд Алисы, всё прошло безукоризненно. Он будто почувствовал, что в её жизни происходит какая-то колдовская несуразица и лучше не вмешиваться в чудеса. А может быть, понял, что минусов и возможных побочных эффектов в таблице больше, чем плюсов. Так или иначе, Алиса вздохнула с облегчением.

Вторым несчастным, с которым у неё наметилось хоть какое-то устойчивое общение, был аспирант по имени Кристиан. Он занимался метеорологией и программированием – разрабатывал систему искусственного интеллекта, способную предсказывать погоду. (Когда Алиса впервые услышала об этом – запоздало сообразила, что тема предсказаний в последнее время просто преследует её; к чему бы это?). Об этой системе он говорил забавно, как о живом существе: «я её учу», «это она запоминает, а это нет», «у неё пока маленький опыт». Сначала это немного пугало Алису – особенно после предельно неловких неудач с другими программистами: Майклом, бросившим её в толпе, и Генрихом, которого интересовало, нет ли у неё «какого-то недуга». Но в итоге Кристиан оказался гораздо более адекватным и эмпатичным парнем – мог мыслить не только в рамках алгоритмов и циферок кода. Он был смешливым, мягким и, что называется, во всех отношениях положительным: не употреблял алкоголь, не курил, бегал по утрам и занимался йогой, помогал пожилым родителям с ремонтом, немного интересовался политикой, немного читал – в основном фантастику… Единственными явными пороками в нём были разве что любовь к сладостям да лёгкая склонность к лени. Не к чему придраться – и нечего полюбить.

Тем не менее, к Алисе он проявлял явно не только дружеский интерес: бросался флиртующими шуточками, краснел, с первой встречи пытался невзначай прикоснуться (она, морщась от воспоминаний о Конраде, стойко избегала таких попыток). «У тебя лицо учёного, ты в курсе? Одухотворённое такое», – однажды заявил он; Алиса вымученно рассмеялась. С Кристианом ей было легче и как-то бодрее, чем с Виктором; кроме того, он даже казался ей довольно симпатичным внешне (что вообще довольно редко можно сказать о парнях из Badoo). Но всё это не отменяло простой данности: на каждой встрече она обречённо понимала, что по-прежнему ничего, совершенно ничего не чувствует. Пустота; комната с серыми стенами. Она была не против погулять с Кристианом или поболтать с ним по телефону, он её не отталкивал (в отличие от многих других) – но, когда он молчал по несколько дней, она просто не вспоминала о нём. В нём не было никакой нужды. Но он продолжал добиваться её внимания – и теперь, когда появился Ноэль, всё ещё сильнее запуталось.

Однако и распуталось на удивление быстро. Алиса вообще заметила, что часто такие этически спорные ситуации решаются как-то сами собой – если расслабиться и позволить реке событий течь в угодном ей направлении. Однажды они собрались вместе поужинать, но в последний момент Кристиан предложил перенести встречу к нему домой. «Приходи, попьём чаю. Будешь моим гостем…» Алису кольнуло разочарование вперемешку со смехом; всё оказалось банальнее, чем она думала. Извечное – хоть и глупенькое – «правило трёх свиданий»: если на третьем свидании нет секса, общение можно заканчивать. Почти все парни из Badoo после двух-трёх встреч отважно переходят к этой стадии – или и вовсе действуют ещё прямолинейнее, как Хосе: «Что-то я не хочу никуда идти, давай просто полежим и посмотрим фильм». Но Алиса отлично знала, куда ведут все эти чаи и фильмы, – поэтому вежливо отказалась. Кристиан тут же попросил отложить встречу до завтра. Они договорились, что спишутся вечером, – но уже на следующее утро, отправляясь поработать в библиотеку, Алиса знала, что с Кристианом покончено.

Так и случилось: пока она копалась в источниках, выясняя, какую именно статую заказал у скульптора Лоренцо Бартолини герцог, с итальянскими письмами которого ей выпало работать по гранту, Кристиан написал, что сегодня, увы, не сможет. Внезапно начался какой-то программистский онлайн-проект, и он согласился поучаствовать; будет занят в ближайшие дни, но потом обязательно напишет. Алиса улыбалась с облегчением и лёгкой грустью. Конечно, больше он не написал.

Как тривиально, в самом деле. Она-то думала, что интересна ему как личность. Да и вообще – почему никто из них не хочет бороться за девушку, почему все они считают эту борьбу чем-то ниже своего достоинства? Почему уверены, что она должна бежать к ним в постель по первому зову? Почему чувствуют себя оскорблёнными, когда она отказывается бежать, но при этом не против общаться и, значит, не отбирает у них шанс? Может, потому, что гораздо проще и безопаснее снять проститутку или посмотреть порно, не требуя от себя духовных подвигов?.. Загадка.

Впрочем, разгадка уже не вызывала у Алисы никакого любопытства. У неё есть новые грёзы о Ноэле – и новый, медленно рождающийся текст, выстраданный в Гранд-Вавилоне. Всё остальное имеет мало, слишком мало значения.

Ещё один индивид, который, как ей казалось, мог стать проблемой, в итоге ею не стал. Он был, пожалуй, самым интересным экземпляром в её коллекции – эдаким чёрным бриллиантом, о кровавой истории которого можно только строить предположения. В отличие от подчёркнуто «нормальных» Виктора и Кристиана, он на «нормальность» совсем не претендовал, – что в глазах Алисы всё-таки было плюсом. Он писал вялые, мрачные стихи с громоздкими рыхлыми ритмами, романтической риторикой и выводком штампов в духе «клеймо проклятья», «дыханье бездны», «горящее сердце» и так далее. Прозу тоже писал, но ни разу ей не показывал; должно быть, стеснялся. Его имя, указанное в Badoo, отличалось от имени в f*******:; Алиса уже имела дело с подобными типажами, поэтому подозревала, что оба варианта ненастоящие, и про себя окрестила его просто «Писателем». Этот гордый титул подходил ему ещё и потому, что иногда он казался ей травестированной (о-о-очень травестированной; гротескной, упрощённой и сниженной) версией Горацио. Он и Горацио соотносились примерно как та бумажка в печенье и свиток с пророчеством.

Писатель – в полном соответствии со своим прозвищем – писал ей много, но встретиться ни разу не предлагал, и Алиса быстро решила, что формата интеллектуальных бесед ему достаточно. Судя по всему, он был небезынтересной, довольно образованной личностью, но в то же время – травмированным подростком-переростком с кучей комплексов. Подростком, который до дрожи боится жизни, перемен, реальных людей и реального общения с ними – поэтому прячется за пустословными политическими спорами в Интернете, комиксами, играми, кучей вычурных псевдонимов и позой байронического мизантропа. Он писал громадными, монолитными монологами, полными претенциозных фраз. «Я потерян в своём духовном одиночестве, и погружённость в коммуникативный вакуум лишает всякого смысла и без того бессмысленное для меня существование»; «Мне представляется, что в этом мире, полном тлена и всецело стремящемся к смерти, бесполезно искать что-либо, приносящее удовлетворение или, тем паче, радость»; «Я считаю возможным сменить тему, поскольку не испытываю желания это обсуждать». Алиса ничего не могла с собой поделать – и, читая это, иногда хохотала до слёз. Он будто стремился выразить любую, даже самую простую и плоскую, мысль как можно сложнее и пышнее. Построить барочный дворец с завитушками, медальонами и пилястрами – вроде тех, которых так много в Гранд-Вавилоне.

Сначала Алисе казалось, что Писатель иронизирует; но потом она с лёгким ужасом поняла, что всё это – вполне всерьёз. Все однобокие, незрелые, подростково-немудрые фразы вроде «Мир – тлен», «Жизнь не имеет смысла» и «Всё равно мы все умрём» – фразы, давно превратившиеся в мемы, – для него были объективным описанием реальности. Он постоянно винил во всех своих несчастьях порочное общество, несовершенных близких, человечество в целом, которое, по его мнению, ничем не отличается от животных, – но тут же признавался, что «ощущает себя живым только в человеческом отклике», тоскует по этому отклику и эмоциональному теплу. Он жаловался, что у него «всё меньше сил вставать по утрам», слишком болит голова, слишком жарко или слишком холодно, – и то и дело подчёркивал, как он апатичен и как не хочет ничего писать и ни о чём общаться. А потом – снова и снова писал первым.

Иногда Алиса жалела его, представляя бледное, несуразное существо в прыщах, с немытой головой и в растянутой футболке; существо, которое в двадцать семь лет всё ещё живёт с родителями, пишет готические стихи о мрачных замках, призраках, подземельях и во́ронах, неумело подражая Эдгару По, говорит о собственной значимости и непризнанности – но всё равно чувствует себя ущербным и никому не нужным. Иногда – наоборот, злилась и взрывалась: в конце концов, ей хватало собственной боли, и совсем не хотелось обмазывать себя чёрной жижей этой готической меланхолии. Она спрашивала Писателя, зачем он зарегистрировался в Badoo, раз уж ему так не нужны и неинтересны люди; зачем он пишет конкретно ей, раз у него «ни на что нет сил». Он всегда находился с ответом – но это всё больше казалось ей примитивным энергетическим вампиризмом. И она подозревала, что к такой модели отношений Писатель уже привык. Привык присасываться, как пиявка, к кому-то более живому, тёплому, энергичному и успешному – и тянуть из него соки, чтобы насытить хоть чем-то своё холодное тусклое существование. А потом – винить этого кого-то за то, что тот вовремя спохватывается и уходит, потеряв уйму сил.

Чем-то это напоминало манипуляции Луиджи, теперь казавшиеся ей ужасно примитивными: найти более зрелую, сильную, витальную жертву – и мучить, и изнурять её, и свято верить в то, что именно она в итоге «спасёт» его, потерянного, несчастного и никем не понятого. А затем жертва, естественно, «получает» – в психологическом, а то и физическом смысле, – за то, что неправильно «спасала». Конечно, Писатель, в отличие от Луиджи, не любил манипулировать и не был жесток; но пиявки разного уровня – всё равно пиявки.

Такая инфантильно-потребительская позиция отражалась и в том, как Писатель говорил об отношениях. Его, разумеется, «предавали» и «разочаровывали», он «устал играть в эти игры и проигрывать» – и однажды, вновь доведя Алису до нервного смеха, признался, что хотел бы «сблизиться с кем-то легко и сразу – без долгого узнавания, без установки доверия и бесполезной работы над собой; так, будто это было всю жизнь». Потому что строить какие-либо сложные, устойчивые, глубокие отношения у него тоже «нет желания и моральных сил». Когда Алиса возразила, что «легко и сразу» может быть не в отношениях, а исключительно в тех самых примитивных манипуляциях либо в сексе без обязательств, он не нашёл вразумительного ответа. Он вообще часто обижался или резко менял тему, если ему было нечего возразить.

Писатель регулярно извинялся за то, что надолго пропадает и не пишет, – так истово, словно Алиса винила его в этом или хоть раз объявилась первой. Однажды было совсем смешно – после двухнедельного молчания ей вдруг пришла всего одна фраза: «Извините, я сейчас ни с кем не хочу разговаривать». О да, оно и видно. Алиса долго забавлялась, представляя, как сама – в состоянии, когда ей якобы «ни с кем не хочется разговаривать», – открывает список друзей в соцсети или контактов в мессенджере и начинает извещать об этом всех подряд. Ну, просто так, на всякий случай. Чтобы знали, как ей не хочется ни с кем разговаривать. А то вдруг, не приведи небо, напишут или позвонят.

Ещё смешнее – но уже с оттенком раздражения – ей было, когда однажды их разговор от обсуждения Достоевского и Кафки свернул к чему-то более личному. Писатель неплохо разбирался в литературе; именно неплохо, не больше – но всё время напыщенно называл себя «ценителем прекрасного» и мог занудно спорить часами, даже если был очевидно неправ. Весомые аргументы Алисы, её переводческое образование с уклоном в филологию, общая эрудиция и квалификация его не останавливали; он твердил, что опирается на то самое «чувство прекрасного» или «языковое чутьё». Всё это было бы похвальной уверенностью в себе, если бы не переходило в туповатую самоуверенность. В тот раз их спор уже накалился и стал резковатым, а потом и вовсе вышел на опасную территорию – и Алиса, разозлившись, впервые привела в качестве какого-то довода свою историю с Луиджи. Вкратце описала то, что годами происходило между ними, – и слегка ошалела, встретив бурную реакцию на грани с истерикой. «Несправедливость мироустройства, по моему скромному мнению, не оправдывает то, что приятные люди, которые не пришли в мою жизнь, принадлежат мерзким мудакам»; «Я устал от того, что люди вечно не могут изжить память о ранах, полученных от прошлых избранников», – неистовствовал Писатель. После короткого испуга Алиса заинтересовалась: что это, память о какой-то старой боли? Или ревность? Он думал, что она увлечена им? Или – что у неё, в её двадцать пять, никогда не было серьёзных отношений? Или что?..

Оправившись от шока, она ответила чем-то сухим, но корректным, и подчеркнула, что люди, на её взгляд, в принципе не могут никому «принадлежать». (Хотя, пожалуй, могут – если речь, например, о чарах инкубов; но эти тонкости Писателя не касаются). Люди свободны в своём выборе и своих чувствах, писала она, и порой в реальной жизни очень трудно определить, кто «мерзкий мудак», а кто нет. Не всё так однозначно. А что касается памяти о «ранах» и «прошлых избранниках»… Всё это есть у всех; это, чёрт возьми, просто неизбежно. Нельзя взять и стереть ластиком пережитый опыт – к счастью или к сожалению. Особенно если это многолетний болезненный опыт, важный для формирования личности.

Выражение «приятные люди» взбесило её не меньше, но его она почему-то предпочла не комментировать. Наверное, решила, что Писателю и так хватит.

Он спорил дальше, но уже как-то обессиленно; а потом поутих. Алисе не хотелось разбираться в той странной смеси раздражения и интереса, которую он вызывал в ней. К тому же было полным-полно других забот. Она продолжала отвечать на причудливые, сумрачно-пышные сообщения Писателя и после того, как объявился Ноэль, – просто потому, что была уверена: это не выйдет за пределы платонической переписки.

Остальные обитатели Badoo, приметившие Алису на родине, не задержались в её жизни надолго. С кем-то всё ограничилось одной прогулкой (и слава небесам); с кем-то – не дошло даже до неё. Алиса продолжала содрогаться от невежества, тусклости, ограниченности, банальной невоспитанности тех, кто оказывал ей знаки внимания; кроме того, в целом контингент в её родном городе был на порядок ниже уровнем, чем в Гранд-Вавилоне. Если там, «листая» Badoo в минуты скуки или печали, она гарантированно находила хоть кого-то, с кем можно завести осмысленный, остроумный разговор, – то здесь всё было ещё более удручающе. Слесари-монтажники, пишущие с ошибками; дворники, со второй реплики просящие фото ню; таксисты, готовые – подобно незабвенному «Аполлону» – покрыть её матом за вежливый отказ встретиться… Она ничего не имела против этих профессий как таковых; но людей с высшим образованием – или хотя бы просто умных и адекватных – в «домашнем» ареале Badoo оказалось гораздо меньше, чем в гранд-вавилонском. По сравнению со многими, кто писал ей здесь, Конрад был гением, а какой-нибудь Эрик с его беседами о пассионарности – и вовсе полубогом.

В большинстве случаев Алиса очень быстро понимала, что не хочет ни видеть, ни слышать своего собеседника; Виктор, Кристиан и Писатель были уникальными исключениями. Правда, однажды, на исходе сентября, она зачем-то согласилась на встречу со светловолосым пухлогубым пареньком, похожим на ангела из интерьеров в стиле рококо.

Паренёк был моложе неё – едва закончил бакалавриат, – казался ей вполне симпатичным, тактичным и даже неглупым. Но почему-то всё равно от одной мысли о поцелуях или сексе с ним Алису передёргивало. Он решил не откладывать самое важное и позвал её к себе домой на первой же встрече – «есть арбуз». Она сбежала, тактично сославшись на дела и нелюбовь к арбузам, и понадеялась, что этот побег достаточно ясно покажет ему, что ничего не получится. Но паренёк оказался упрямым: той же ночью написал ей, что проезжает по её микрорайону, и без лишних церемоний предложил «пригласить на чай». Алиса с досадой прикусила губу и долго думала, как выразить свои мысли и чувства, что называется, на его языке. В конце концов, написала: «Извини, но, мне кажется, не стоит. Я не чувствую какой-то искры, чего-то особенного. Меня не тянет так, как могло бы тянуть, – хотя, конечно, мне было приятно с тобой пообщаться. Поэтому не трать на меня время. Желаю тебе удачи во всём».

«Искра», «что-то особенное» – да, пожалуй, это очень даже на его языке. Паренёк, к счастью, воспринял её вердикт с пониманием.

Когда на следующее утро Алиса (сама не зная, зачем) рассказала о своих ночных перипетиях Ди, та, зевнув, заявила, что надо было всё-таки позвать его на чай – потому что: «Ну ты даёшь! Уж я бы нашла ему применение. Слушай, а может, тебе просто светленькие не нравятся?..» Алиса философски пожала плечами.