Гранд-Вавилон

Глава тринадцатая (часть вторая)

...Что?

Сердце гулко ухнуло вниз, а вслед за ним – все внутренности разом. Рухнули – и пробили пол её комнаты, и землю, и раскалённое земное ядро. Ещё страшнее, ещё больнее, чем тогда, в аэропорту, когда звонил Луиджи, – но совсем по-другому. Поль говорил что-то ещё – но она уже не слышала, поднося руки к языкам пламени. Ещё немного – и пламя жадно изгложет её; плевать.

Почему телефон так пляшет в ладонях?.. Алиса сухо усмехнулась; забавно – раньше она думала, что так бывает только в пухлых классических романах о впечатлительных барышнях. «Она покраснела и затрепетала; сердце неистово колотилось в груди».

Реальность оказалась жёстче романов. Комната и Поль плыли перед глазами – и цветной поток было не остановить.

Это правда он. Его лицо на фото.

Открыть сообщение. Прежде чем она сумела нажать, палец дважды соскользнул куда-то вниз от дрожи.

«Привет, Лисси. Опять в Badoo?»

И игриво-насмешливый смайлик.

Лисси?.. Его там что, взломали? Или он пьян?

– Алиса, ты меня слышишь? – осторожно поинтересовался Поль.

– Нет, – призналась она. – Я…

Засмеяться; закрыть руками вспыхнувшее лицо. Господи, как всё это нелепо. Нелепо – и канонично.

Как она сможет ответить Ноэлю, если её так колотит, а мысли разбегаются во все стороны, будто розочки на его футболке?

Розовый сад. Кровь на шипах. Тёмные боги Гранд-Вавилона, спасите меня.

– Он написал мне. Ноэль. Только что. Впервые за всё это время. Знаю, это очень глупо, и так просто не бывает. Но…

– Ответь, – улыбаясь, прервал Поль.

– Серьёзно? – ошалело спросила Алиса – так, словно он предложил что-то неслыханное.

– Ну, конечно. Ответь ему.

Кстати, почему именно Badoo – они ведь давно общаются в f*******:?.. Странно.

А впрочем, неважно. Может, на Ноэля накатила ностальгия; может, воспоминания об их знакомстве в Badoo возбуждают его. По крайней мере, её – возбуждают.

Или он просто забыл, что они уже переписывались в f*******:. Что-то щекотное сползло по спине; струйки пота. Алисе было всё равно.

«Привет. Лисси – это как-то неожиданно. А в Badoo я теперь довольно эпизодически».

Да, вот так. Сдержанно и чуть иронично. Алиса на секунду отложила телефон; дышать. Просто дышать. Вдох – выдох. Если дышать – она, может быть, не так быстро сгорит.

– Поль, я… Прости, я не могу. Не смогу разговаривать с тобой сейчас.

– Да, я уже понял, – с непонятным выражением протянул Поль. Обиделся? Алисе не хотелось думать об этом – совсем. Она подумает позже – и позже успеет отчитать себя за эгоизм и бестактность. Только не сейчас. Сейчас нет ничего, кроме роз, шипов и пожара. Она уже не впервые приносит в жертву Поля; да, чёрт возьми, это превращается в дурную традицию. – Ладно тогда, давай… До связи. Ты так сияешь, что мне страшно.

Хорошая характеристика.

Как только Поль отключился, она снова жадно схватила телефон.

«Ну, вот как-то так, – ответил Ноэль на её замечание о «Лисси». Алиса представила, как бы он мягко, по-кошачьи вкрадчиво улыбался, если бы произносил это вслух… Боже, оказывается, сердце может биться так, что всерьёз опасаешься за свою грудную клетку. – Что-то так скучаю по тебе в последнее время. Так хорошо было с тобой».

Господи, Господи, светлые и тёмные боги, ангелы, демоны – правда? Не может быть.

Но Гранд-Вавилон научил её, что и то, чего совсем не может быть, иногда случается.

Жаркая дрожь продирала её по-прежнему – вернулась коконом простуженной лихорадки. Сердце билось во всём теле сразу, рвалось вылететь, распирало изнутри каждый кусочек кожи – будто сотни безумных шаманов стучали в бубны.

…Кто – я? Зачем я? Иномирье.

Кажется, так меня не пластало даже из-за Луиджи. Или пластало? Не помню. Не суть.

Наверное, сейчас лучше всего просто и честно зафиксировать своё состояние. Да. Ни на что более осмысленное меня не хватит.

«Я даже как-то волнуюсь отвечать».

«Ой, да брось, – пишешь ты – словно легко отмахнувшись. «Брось» – такое убийственно-прелестное, до кощунственности очаровательное слово; твоё слово. Красота, за которую не жаль умереть. Я мечусь по комнате, как пума по клетке; я уже не понимаю, где я и что происходит. Значит, так и выглядит настоящая страсть – то тёмное, страшное, древне-лесное, отрывающее от мира, что когда-то терзало Федру или Дидону? – Нам было супер. По крайней мере, мне – точно. Ласкать тебя…»

Ещё и твоё супер; нет, это уже слишком, этого не выдержать; может, всё же сон? Я сползаю на пол, привалившись спиной к стене, судорожно срываю одежду – не знаю, зачем; точнее – знаю: я не могу иначе. Я не могу ничего делать, ни о чём думать – могу лишь трогать себя, чтобы хотя бы так насытиться твоими прикосновениями. Вот оно, моё тело – глупая, ограниченная, хрупкая белковая оболочка; мышцы, кости и сухожилия; если тебе нужно это, именно оно – забирай, забирай, пожалуйста, только не исчезай опять. На месте моих рук – твои бледные пальцы в лунных пятнышках; я закрываю глаза.

«Мне так приятно это слышать. Ты даже не представляешь».

«Ну, спасибо. – (Заигрывающий смайлик. Я точно знаю, что заигрывающий, – потому что ты очень редко ставишь смайлики). – Мне тоже приятно».

«Я совсем не думала, что ты мне ещё напишешь».

«Почему нет?»

Я прикусываю губу; не знаю, как отвечать. Если отвечу честно – «потому что ты так долго игнорировал меня, и я поняла, что явно тебе не нужна, и решила больше не появляться первой», – это уничтожит всё чудо, всё дрожащее жаркое марево, вырвавшее нас из тусклого «сейчас». Я вдыхаю твой мускусный запах, зарываюсь пальцами в твои волосы, глажу нежно-белые линии твоей шеи, обвожу торчащие ключицы и бедренные косточки, тону в голубом серебре глаз; неважно, неважно, что я чувствовала всё это время; правда не имеет значения. Правда слишком тяжеловесна для твоих лунных чар.

Ты молчал, потому что луна тоже не отвечает, когда её просят о чём-то. Луна не обязана отвечать.

«Я очень по тебе скучаю».

«Серьёзно?»

Не верю, что ты удивлён. Твоё проклятое женственное кокетство; почему это так сводит меня с ума?

«Да. Так сильно и глупо. Как девочка».

«Брось, почему глупо? Всё хорошо. Я так же».

Так же? Смеюсь, кусая себя за руку; мне хочется, чтобы было немного больно – чтобы хоть отчасти вернуться к реальности. Какая прямолинейная и смешная, какая прекрасная ложь. Обмани меня ещё раз, пожалуйста.

«Глупо – потому что действительно как девочка. Я даже не думала, что ещё могу так чувствовать. Ты написал – а мне сразу жарко и руки дрожат. Я так тебе рада».

«Ну, разве это плохо? Мне это очень нравится. Помнишь, как я тебя ласкал? – (Ты и в самом деле затеваешь со мной похотливую переписку, мне не мерещится? Рвусь ответить – но ты опережаешь меня пряной добавкой). – Языком».

Вернуться в кровать; медленно стянуть джинсы. Боже, мне кажется – они сейчас вспыхнут и сгорят от моего прикосновения. Как хорошо, что дома нет Ди.

Хотя – к чёрту Ди. Я бы не стала сдерживаться, даже будь она дома.

«Конечно, помню. У тебя это правда безумно хорошо получается».

«Хочу ещё…»

О, это многоточие в конце – будто задумчивый томный вздох. Я в коконе огня, во власти песни сирены, о которой твердил Горацио; выгибаюсь и прикусываю щёку изнутри, чтобы не закричать.

«Тебе правда это нравится? Немного необычно».

Вот так, с игривой насмешкой, – чтобы не совсем уж тотально проигрывать, чтобы разузнать чуть больше. Но я не могу остыть, не могу говорить с тобой так, как положено в таких ситуациях. Не могу выстраивать стратегию, флиртовать, оттягивать самое сладкое, медлить, изучая тебя; не могу. По крайней мере, сегодня.

Ведь каждый дар богов может быть последним. Дар инкубов – наверное, тоже.

«Да-а, очень! – тянешь ты. – Ты какая-то особенная… Ты так кончаешь. Мне прям очень нравится».

Что же ты со мной делаешь? Мне стыдно, и больно, и как-то униженно, и – упоительно хорошо. Перевернуться на живот; спрятать лицо в подушку. Я снова в твоей захламлённой комнате – компьютер с двумя мониторами, постельное бельё с котятами, след от кружки на книге Геймана. Я в тех минутах – и они отпечатаны в вечности, как агония скрипки на исходе концерта, как последний полёт бабочки.

Умирающая красота.

Дрожащим пальцем я нажимаю на значок микрофона. Смело? Пожалуй, даже немного дерзко; пускай. Хочу говорить с тобой.

А если ты не один? Если ты пишешь всё это при ком-то, чтобы посмеяться надо мной?.. Нет. Почему-то мне кажется, что ты не поступил бы так. Ты не жесток – если не считать жестокостью легкомыслие. Я доверяю тебе.

Настолько, насколько добыча может доверять хищнику. Или – наоборот?

– Ох, эта фраза – «Ты какая-то особенная». Моей рационально-ироничной части, конечно, хочется сказать, что ты, наверное, говорил это всем девушкам. – (Господи, что я несу? Почему, зачем? И ещё с этой игривой, волнующе-гортанной чувственностью – не своим голосом… Твоя фраза – и правда жуткое клише, в которое трудно поверить даже в такой горячке; но вдруг ты обидишься? Хотя – вряд ли. Мои подчёркнуто умные, сложные рассуждения с абстрактными словами иногда возбуждали тебя – в том числе тогда, когда я предполагала, что они будут только раздражать и грузить). – Но я подавляю эту часть. Мне просто очень приятно это слышать… А можно, пожалуйста, послушать твой голос?

Отправить. Затаиться в зарослях перед прыжком; что будет? Только не обижайся и не пропадай, умоляю. Если ты пропадёшь, я расплавлюсь от неутолённого желания – стеку на пол бесполезным потоком плоти, как часы на картинах Дали.

– Да, конечно, можно. – (Твой смешок на выдохе – тот самый, упоительно шелковистый; мягкое касание кошачьей лапки, нежно-насмешливое: «Ну ты и глупышка – но я польщён». Упругие подушечки, под которыми спрятаны когти. Вспоминаю, как ты легонько царапался. Проклятье, сдерживаться всё труднее). – Да брось, я… Чего-то вот настолько личного я никому не говорил. Мне правда очень нравится… – (Возбуждённая пауза: у тебя сбивается дыхание. Ты на самом деле так взволнован – или это тоже часть флиртующей игры? Впрочем, зачем тебе играть со мной, если я и так в твоей власти?). – Очень нравится, как ты кончаешь. Это прям что-то особенное.

Я переслушиваю ещё и ещё, жадно смакую каждую нотку, каждый хищно-вкрадчивый рывок твоей интонации – вверх, вниз; ты явно уже был перевозбуждён, когда мне написал. Значит, дело всё-таки в этом, а не в том, что ты скучаешь по мне?

Хотя какая, собственно, разница? Для тебя это, наверное, близкие понятия. И потом – будь дело только в банальной обезличенной похоти, ты мог бы написать кому угодно ещё. Кому угодно из девушек, покорённых твоими инкубьими чарами – из тех, кто не может забыть лунное серебро твоих глаз; уверена, их немало. Но ты написал именно мне; именно мне подарил свой голос. Мне всё равно – даже если за этим не стоит ничего, кроме минутной капризной прихоти.

По крайней мере, сейчас – всё равно. Я ныряю в волны искристого, щекочущего блаженства, от которого сладко ёкает под ложечкой; лечу с высоты.

– Спасибо. Я… Кажется, сегодня у меня получится. – (Вырывается нервно-смущённый смешок. То, о чём мы говорим, то, что мы делаем – ужасно похабно; но почему же – и так мило, на грани с первозданной невинностью? Я хочу снова изучать твой голос и твоё тело, хочу, чтобы ты изучал мои; почему я не вижу в этом ничего грешного, тёмного – ничего, чем должен пахнуть Гранд-Вавилон?). – Я так люблю твой голос. До сих пор не верится, что ты написал и что я слышу тебя. Это… Это прямо чудо какое-то. Очень большой подарок. Спасибо тебе.

«Люблю твой голос». Наверное, стоило ограничиться более нейтральным «мне нравится». Я уже знаю, что о многом пожалею после этого разговора; плевать. Ты прекрасен, и я не обязана молчать об этом. Ведь любому поэту дозволено воспевать луну?

– Ох, чёрт. Я так хочу, чтобы ты кончила, – жарко мурчишь ты. – Тогда я, возможно, тоже смогу… А ты сможешь отправить мне свои фото?

Вспыхиваю. Я и не думала, что мы так быстро дойдём до этого. Очаровательно-бесхитростная, лёгкая непринуждённость, с которой ты просишь, плавит меня ещё сильнее; меня ещё никогда не просили так. Как у тебя получается сочетать чарующую кошачью мягкость – и прохладную властность, которой невозможно сопротивляться?

Сползаю с кровати, иду к шкафу и зеркалу на ватных ногах. Что ж, начнём тёмную мессу. Я давно этого не делала.

И не думала, что когда-нибудь – для кого-нибудь – снова буду. Но сейчас я не чувствую, что удостаиваю тебя чего-то особенного; скорее наоборот. Я делаю то, чего желаю всем своим существом, – но что глупо стесняюсь предложить сама. Отдаюсь тебе – так, как могу позволить себе это сейчас, когда мы далеко друг от друга.

Если ты и правда инкуб, наверное, после этого ты окончательно выпьешь из меня душу.

Я волнуюсь – меняю ракурсы, долго подбираю свет, делаю по десятку похожих кадров, чтобы определить лучший; выстраиваю линию от эстетики до скабрезности, рисую бело-розовый эскиз. Полустёртые древнеримские фрески; красота обнажённого тела – древнейшая, самая понятная красота. Самая понятная форма любви – смотреть, трогать и пробовать на вкус; да и, в сущности, зачем усложнять? Ведь если нет этого – ни о чём более высоком и сложном тоже не идёт и речи. Адриан Леверкюн создал свою великую, грозную музыку после связи с больной сифилисом проституткой; Рафаэль писал своих Мадонн с дочери булочника – своей любовницы. Мы не ангелы.

Я тоже не ангел – и сейчас выпускаю то огнисто-тёмное, древнее, странное и жадное, что так долго прозябало без дела. Вскакиваю на метлу и лечу на шабаш – прямо в хоровод к тем, с кем ты водишься. Из недр шкафа и комода появляются комплекты кружевного белья, чёрная шёлковая сорочка, чулки, ошейник с поводком – всё, что так долго не имело для меня никакого значения. Всё для игры древнее и сложнее шахмат.

Я делаю несколько первых ходов, и ты восхищённо пишешь:

«Офигеть! Какая ты красивая. Я сейчас кончу просто от того, что смотрю».

– Спасибо. Я была бы счастлива, если бы ты кончил, думая обо мне, – хрипло признаюсь я; с губ чуть не срывается привычное «мой господин». Задумчиво снимаю с вешалки пиджак – ведь можно на голое тело? – И я так рада говорить с тобой сегодня… Не могу забыть тебя, так много о тебе думаю. Мне очень тебя не хватает.

«Ну, мы же не можем полноценно общаться. Просто думай обо мне, и всё будет окей».

Не можем полноценно общаться – почему?.. Всего на несколько секунд – но это укалывает и озадачивает меня, ненадолго вырывает из реки пламени, где барахтаемся мы оба. Разве мы не можем переписываться, созваниваться? Мы ведь живём не в эпоху голубиной почты – и, теоретически, можем «полноценно общаться» хоть днями напролёт.

Точнее, могли бы, если бы это на самом деле было тебе нужно.

Или для тебя «полноценно общаться» – значит только гулять по городу и заниматься сексом? Важные составляющие, не спорю. Но, если бы ты желал меня по-настоящему сильно, временная разлука не стала бы преградой. Ты ведь знаешь, что я собираюсь переезжать.

Но сейчас мне не хочется рассуждать об этом. Не хочется упускать момент, поддаваясь горечи.

– Я вот часто вспоминаю, как это было, – разнеженно записываешь ты. – Представляю, как ты лежишь на мне, такая возбуждённая… Как делаешь это… Как доводишь меня до оргазма, а потом я довожу тебя. Это так приятно. Мне сразу так хорошо становится.

Нарисованная тобой картинка уже горит в моём воспалённом сознании; счастливо краснею. «Ты лежишь на мне» – почему даже это простое сочетание слов так упоительно звучит твоим голосом?

– Да, я тоже часто думаю о тебе. Но, если честно, мне мало, – признаюсь я, набрасывая светлый пиджак поверх сорочки. – Хочется хоть иногда с тобой говорить… Но сегодня – это очень большой подарок.

Из зеркала на меня смотрит кто-то незнакомый – обольстительная барышня с копной золотых волос, глубоким декольте и томным взглядом. Какой красивый ракурс; ловлю его, как поймала бы кадр с пейзажем или величественным собором. Красота самоценна; я не имею к ней отношения. Если она тебе нравится – я хочу подарить её тебе.

– У тебя такой приятный голос, – нежным полушёпотом говоришь ты – будто гладишь меня, не прикасаясь. – Мне так… приятно его слышать.

Улыбаюсь: какая смешная, милая заминка. Ты явно хотел подобрать синоним, чтобы не повторяться, но не сообразил от волнения.

Как ты прекрасен. Как я хочу тебя.

«Ох, это как-то даже слишком… Слишком хорошо, – возбуждённо набираешь ты, увидев новое фото. – Такое офигенное бельё, и ты в нём дико сексуальна. Это ты сейчас сфотографировалась?»

«Ага. Импровизация».

Креативность и богатое воображение полезны не только в интеллектуальном труде. Это я давно усвоила.

«Боже, я так хочу тебя. Ты даже не представляешь… Мне кажется, если бы ты была рядом, мы бы не вылезали из постели несколько дней».

Застенчивый смайлик – так странно после жарких слов; странно, но очаровательно. Я задыхаюсь, умираю от желания – но не могу до конца подавить язвительно-злое, холодное, разумное: что же ты почти месяц бегал от меня летом, когда у нас был шанс именно так и поступить?

О, это вечное мужское «бы». Мечты и вуайеристские фантазии – и страх перед их реальным воплощением. Но у тебя это не так сильно выражено, как у многих. У тебя есть баланс между мечтами и опытом; это тоже безумно нравится мне.

Именно безумно.

– Ты написал мне, потому что перевозбудился? – решившись, спрашиваю я. Надеюсь, ты услышишь мягко-насмешливую улыбку в моём голосе.

– Нет, потому что заскучал, – отвечаешь ты – совершенно невозмутимо. Полудетское «заскучал» вместо «соскучился» почему-то до сладкой дрожи умиляет меня. – А сделай ещё фото… Раздвинь ножки? Я хочу тебя видеть. Твою киску, – вдруг ласково, но властно распоряжаешься ты.

Улыбаюсь, дрожа.

«Постараюсь. Я не совсем готова сегодня, кхм, но…»

«Не надо ничего делать. Я очень хочу тебя – такую, какая ты сейчас».

Тактично и изящно. Кроме страсти, ты вызываешь во мне всё больше уважения: не все мужчины сказали бы так.

«И записывай голосовые, пожалуйста, – добавляешь ты. – Мне очень нравится слушать твой голос. Я тоже сделаю для тебя, что захочешь».

«Сделаю, что захочешь». На секунду я дерзко представляю то, что раньше не отпускала в себе: тебя – покорным, тебя у моих ног, а не наоборот… В глазах темнеет от желания; это слишком прекрасно, слишком остро – это вспарывает реальность, как клинок.

Откуда такая щедрость? За что мне это сегодня?

«Чёрт, какая же ты красивая… Хочешь моих фото?»

– Д-да, – выдавливаю я, не смея верить своему счастью. Это больше – гораздо больше, – чем если бы кто-то просто подошёл ко мне на улице и спросил: «А хочешь, чтобы твой роман выпустили все самые крупные издательства в мире? Хочешь видеть Ноэля каждый день? Хочешь в рай?» Это не укладывается в сознании. – Да, конечно, я хочу твоих фото. Очень хочу увидеть, какой ты сейчас.

На пару минут прерываю своё костюмированное шоу: слишком дрожу в предвкушении, нет сил сосредоточиться. Две фотографии. Твои глаза, скулы, растрёпанные пушистые волосы; твоя восхитительная, мраморно-белая, чуть загоревшая, всё ещё напитанная морской солью нагота. И – те самые смешные, по-цыплячьи жёлтые носки; Боже, за что, почему? Мне почти хочется плакать.

«Какой ты красивый. И те жёлтые носочки».

Не удержавшись, ставлю смайлик с сердечком; надеюсь, это не отпугнёт тебя.

Наверняка не отпугнёт. Идти назад слишком поздно.

«Давай с тобой созвонимся по видео?» – предлагаешь ты.