Гранд-Вавилон

Глава пятая (часть двенадцатая)

***

Алиса проснулась в объятиях Ноэля. Он спал крепко до трогательности – громко сопел, по-детски приоткрыв рот, – но даже во сне прижимал её к себе, жадно, как новую любимую игрушку.

Игрушку? Что за мрачное сравнение.

Она отключила будильник, морщась от сухости во рту и похмельного сумбура в сознании. Стоп, а зачем был будильник?..

Точно. Встреча с синьорой Филиппи у Греческого моста. Она хотела поблагодарить Алису за перевод интервью – и что-то ещё спросить… Или нет? Впрочем, неважно.

Есть ещё час. Или даже полтора.

Утренний свет, разгоревшийся ярче, заливал бледное стройное тело Ноэля так бесстыдно, с профессионализмом фотографа, что она снова засмотрелась на него. (Такой яркий свет: на небе сегодня ни облачка – надо же; ещё один подарок после пасмурных дней). Его тёмные волосы, окончательно преображённые гелем для укладки, за ночь превратились в спутанное гнездо жёстких слипшихся прядок, разметавшихся по подушке; Алисе ужасно хотелось коснуться их, но она сдержалась. Ноэль простонал что-то во сне, пожевал губами – и повернулся на другой бок; её возня не разбудила его. Хорошо.

Может, нужно собраться и уйти, пока он спит?..

Нет. С какой стати? Даже если осталось только несколько часов – она будет упиваться каждой минутой.

С сожалением покинув тепло постели, Алиса осторожно, на цыпочках, пробралась к выходу; её одежда лежала на полу романтичным бесформенным комом. Салфетки, стаканчики, использованные презервативы; боже. Надо будет прибраться. Знать бы только, где в закоулках этой квартиры мусорный контейнер.

С особым трепетом прокравшись мимо спальни соседа (интересно, много ли он слышал вчера?), Алиса обнаружила ванную. Закрылась изнутри и выдохнула; здесь было не грязно, но так же хаотично-бардаково, как в комнате Ноэля. И ещё – повсюду громоздилось невероятное количество пузырьков и тюбиков: шампуни, гели для бритья, для укладки и умывания, лосьоны, кремы… Их тут ещё больше, чем у Ди. Алиса растерянно улыбнулась; она не думала, что такое изобилие можно встретить в квартире двух парней-холостяков. Содержимое её полочки в ванной всегда аскетично ограничивалось тремя-четырьмя предметами – а то и меньше.

Хотя – Ноэль сказал, что любит шопинг, и признался, что иногда покупает женскую одежду. Чему тут удивляться? Красота требует жертв – и странностей.

Ополаскивая тело – помятое, приятно ноющее, – Алиса улыбалась. С какой болезненной чёткостью она помнит его движения, жесты и слова; почему?.. Что, если больше они никогда не увидятся?

Нет. Не нужно думать о потере на пороге обретения. Дурная привычка. Она была немыслимо благодарна провидению – или богу, или Гранд-Вавилону, или трагическому року, о котором так красиво рассуждает Горацио в «Стеклянных пророках», – за эту ночь. Впервые за долгое, очень долгое время она чувствовала себя живой – и до глупости счастливой.

Когда она вернулась, Ноэль спал так же крепко и безмятежно, только немного по-другому – калачиком, обнимая одеяло. Стройный мраморный калачик; как если бы Давид, вопреки суровому резцу Микеланджело, решил прикорнуть. Алиса снова нырнула в постель и легла рядом, стараясь не замурчать от блаженства – от тепла, окутывающего простыни с котятами, от запаха его кожи и его сонного дыхания, от стихийного безумия всего, что произошло.

– Десять тридцать. Ноэль, ты будешь вставать? – шепнула она, тихонько коснувшись губами его предплечья. До чего же приятно произносить его имя; почему она смакует каждый звук, как девочка? – Ты просил разбудить.

– Мм… Угу, – промычал Ноэль, приоткрыв один глаз. Потом капризно-жадной хваткой – одним мягким рывком – притянул Алису к себе, водрузил на неё ногу и снова засопел. Алиса прикусила губу, чтобы не засмеяться.

Хорошо, мысленно сказала она, изучая его тонкие черты. Ты прав: полежим ещё.

Хочется растянуть это утро, как сладко-тягучую карамель. Она закрыла глаза, погружаясь в искристое золотое сияние.

Если то, что она сделала, – грех, почему ей так хорошо?

Но это, несомненно, грех по всем канонам. Провести ночь с человеком, которого видишь впервые в жизни, – плохо. Это – знак того, что она порочна и доступна, а он – недопустимо легкомыслен. Алиса всегда так считала. Она никогда не осуждала в открытую одноразовые связи и случайные интрижки (ведь каждый имеет право жить так, как ему угодно), но насчёт самой себя – была уверена, что не пойдёт по этому пути. Поддаться пьяной похоти без настоящих чувств – мерзость.

А с настоящими чувствами, с другой стороны? Но – какие могут быть «настоящие чувства», если ты знаком с кем-то несколько часов, причём познакомились вы в Badoo?.. Действительно.

А с третьей стороны – пусть те, кто придумал эти дурацкие ханжеские правила, подавятся ими и не мешают ей лежать в объятиях прекрасного юноши, в лучах гранд-вавилонского солнца. Заслужила она это или нет – решать точно не людям. Мама, конечно, не одобрила бы (при одной мысли о том, что сказала бы о Ноэле мама, Алисе захотелось поёжиться), но…

Но.

Почему другим – кому-нибудь вроде Дианы, или Кьяры, или Луиджи – можно быть счастливыми, а ей – нет? Потому что – если эта ночь не была счастьем (именно счастьем, а не удовольствием), то счастья просто не существует. Эта уверенность была такой крепкой и твёрдой, что её хотелось трогать, гладить и пробовать на вкус, как материальный объект. Трогать, гладить и пробовать на вкус, как…

Алиса вспыхнула, вдруг обнаружив свою руку внизу – под тонким одеялом. Ноэль по-кошачьи заурчал во сне – и вздохнул от удовольствия, перевернувшись на спину.

– Доброе утро. Мм… А ты знаешь, как меня разбудить.

Шелковистая томная игривость его голоса заставила её задрожать. Как жарко – будто искупали в кипящем молоке; какая молочно-белая, упоительно бархатная у него кожа. Гладить, гладить лицо и шею, плечи, грудь – упиваться касаниями, пока можно касаться. Обалдевая от собственной дерзости, Алиса обвела кончиками пальцев его точёные скулы и подбородок и выдавила:

– Да.

– Иди сюда.

И снова – тонкие губы, запах, шея, волосы… От возбуждения скоро стало трудно дышать – но он вдруг недовольно фыркнул и отстранился.

– Что-то не так? – испугалась Алиса.

– Волосы. Не надо так сильно гладить.

– Извини. – (От какого-то особенно резкого её движения он прикрыл глаза, зашипев, – и она съёжилась в ещё большей панике). – Больно?

– Нет-нет, очень хорошо… Нравится, когда трогаешь там пальчиком.

– Я заметила, – краснея, призналась она – и сползла ниже, к его ногам, покрывая мелкими поцелуями бёдра и колени. Почему так хочется облизывать эти хрупко торчащие бедренные косточки?..

– Мм?

– Заметила, что тебе нравится. А волосы – почему нельзя?

– Ой, я просто ненавижу свои волосы.

Ноэль зажмурился – глаза превратились в льдисто-голубые рысьи щели; сжимаясь в предвкушении пика – последней резкой ноты, финального росчерка, – он вновь казался беззащитным, как ребёнок – и порочным, как куртизанка, объятая винными пара́ми и похотью. Испарина над губами и на лбу, румянец на скулах, слипшиеся прядки; Алиса ускоряла темп – и «плыла» и дрожала так, будто ублажала не его, а себя.

– Почему?

– Ну… – (Он согнул ногу в колене – и тихонько застонал, прикусив губу. Что-то внутри неё застонало в унисон с его голосом). – Если мы и дальше будем общаться, ты ещё много раз о них услышишь.

Если.

Холодное, замогильное дыхание страха на миг коснулось её лица – и тут же сгинуло, поглощённое желанием. Боги и бесы Гранд-Вавилона, как он прекрасен сейчас – раскинувшись перед ней в своей изящной наготе, отдаваясь ей, готовясь вкусить нектар и амброзию в райских кущах. Сейчас она не станет думать о будущем; ни за что.

– А мне очень нравятся твои волосы, – хрипло прошептала она. Как же трудно подбирать слова от его жара и твёрдости, от его лёгких горячих бёдер поверх своих, от его рваного частого дыхания. – Такие… воздушные.

(Несмотря на избыток геля для укладки; эта суетная искусственность совсем не нужна такой красоте).

– Воздушные? – он усмехнулся – то ли польщённо, то ли стесняясь, – но уже секунду спустя они оба поняли, что сейчас не время обсуждать посторонние темы.

Да и вообще – что-либо обсуждать.

Жар наполнял стенки невидимого прозрачного шара, в который превратилась комната, – наполнял, чтобы они взорвались, чтобы время, земля и небо замерли в этом горячем взрыве, породив новую вселенную. Почувствовав, что у Алисы устаёт рука, Ноэль притянул её к себе – и впился губами; она закрыла глаза, проваливаясь в бездну, в ледяную темноту, полную зеркал, голубой воды и криков чаек, в запах пота и дыма, в тугое влажное сплетение танцующих языков…

Хочу съесть тебя.

Чья это мысль?..

– Не устала? Ничего, что я тебя эксплуатирую?

Какое стервозное, почти женственное кокетство. Алиса возобновила поцелуй, обречённо чувствуя, что от этой его женственности её почему-то уносит ещё отчаяннее.

– Это не эксплуатация.

– Мм, разве?..

– Мне нравится.

– Нравится это делать? – (Чуть удивлённо).

– Да. Очень.

Почему я не стесняюсь произносить это вслух?

Снова губы и язык – то мягко, то грубо, почти до укуса; они оба нырнули в холодно-жгучую бездну (Inferno или Paradiso?), в мелодию лихорадки, в пляску смерти над постелью неисцелимого. Он целовал её, не отрываясь – вдавив голову в подушку, сжимая шею до придушенности (и откуда столько сил в этом хрупком костистом теле?..), целовал, как хищник, терзающий обескровленную жертву, – всё время, до последней судороги, до тех пор, пока сладкая тёплая соль не покрыла их руки и его живот.

Потом – со стоном откинулся на подушку, тяжело дыша. Алиса вытянулась рядом – обессиленная не меньше него, слушая грохот пульса, купаясь в волнах отступающего безумия. Эпилог. Занавес.

Даже если бы она хотела – не смогла бы выйти на финальный поклон.

– Принести тебе салфеток? – машинально предложила она – и тут же прикусила язык. Салфетки всегда просил Луиджи. Проклятые рабские привычки.

– Не-а, я в душ схожу. Мм, как хорошо… – (Концовка фразы потонула в мурчащем зевке Ноэля. Разнеженно потянувшись, он опять собственнически подтащил Алису поближе к себе). – Это было офигенно.

– Да?

– Да.

Не удержавшись, она потянулась вперёд и поцеловала его – в смешное место, куда-то между виском и бровью. Нежное-нежное, белое место, с еле заметным пушком вокруг брови; Ноэль закрыл глаза, издав не то вздох, не то стон.

– Какой же кайф. Даже в душ идти лень… Но надо. – (Длинные пальцы в пятнышках скользнули по талии и голому бедру Алисы – вслед за бесцеремонными глазами. Она не знала, от чего больше покрылась мурашками – от взгляда или прикосновения. Глаза Ноэля сегодня были не такими, как вчера – ещё холоднее, зеркально-непроницаемее; хмельной пожар отступил, и прочесть их стало совсем невозможно. Что мерцает в них – послевкусие удовольствия или томная усталость? Или – подавляемое желание отодвинуться от неё, заставить её уйти – желание, зло диктуемое мужской природой после соития?). – Ты очень красивая. И очень нравишься мне.

– Спасибо, – хрипло выдавила Алиса, скрывая голодный трепет в голосе. Кто бы мог подумать вчера, что сегодня её будет переворачивать от таких простых слов – от, можно сказать, самых банальных слов в мире? От слов, которые, пожалуй, каждый любовник говорил каждой любовнице, – от древнего Рима до Парижа времён маркизы де Помпадур, от средневекового Китая до современного Нью-Йорка. Каждый и каждой – в такое утро, как у них. – Ты тоже мне очень нравишься.

– Правда? – мурлыкнул Ноэль, щекотно уткнувшись лицом ей в шею.

– Правда. Очень сильно. Я… ещё вчера поняла. – (Её вдруг потянуло нести глупости – слишком уж прекрасен он был; прекрасен неприметно, неброско – но, если вглядеться, до лихорадочности). – У тебя очень красивые руки. И шея. Весь вечер на неё пялилась.

Он тихо фыркнул.

– Странный комплимент.

– Знаю, – застенчиво согласилась она. – Но…

– А мне нравится твоя фигура. – (Он жадно, до щипка, сжал ей ягодицу – и она покраснела, представив будущий синячок. Подарок на память; метка лунного духа – порождения ветра, воды и фиалковых ночей Гранд-Вавилона). – У тебя идеальное тело, серьёзно… И офигенная грудь. Такая… компактная. Как раз под мою руку.

– Спасибо. – (Алиса улыбнулась, стараясь не спорить. Она никогда не умела принимать такие комплименты; и – её всё же чуть смешило слово «компактная». Точно о какой-то автомобильной запчасти). – Ты уже говорил.

– И ещё мне нравится тебя обнимать. – (Будто в подтверждение, он ещё крепче прижал её к себе – и она почувствовала, как гулко и размеренно бьётся сердце в его худой, по-птичьи хрупкой груди. Фарфоровая птичка. Бьётся, готовясь заново провалиться в сон; тело Ноэля ещё не справилось с коктейлем из перенапряжения, алкоголя и недосыпа. К тому же он такой худой – до истощённости. Алиса попыталась утихомирить заботливую тревогу, пропитанную вязким, как мёд, желанием накормить его, обогреть и укутать; эта тревога уже зарождалась в ней – вечное женское проклятье). – Никуда не хочется. Вот так бы весь день лежать и чиллить с тобой.

– Чиллить? – беспомощно улыбаясь, переспросила она. Переводческий механизм, встроенный в сознание, быстро перекинул мостик к английскому chill – но всё равно, чёрт возьми, это странно. Почему не сказать «расслабляться» или хотя бы «релаксировать»? – В смысле, ничего не делать?

– Ну да. Расслабляться. Нежиться. – (Ноэль нахмурился в лёгком недоумении). – Ты что, никогда не слышала?

Алиса покачала головой; рядом с ним она уже не впервые чувствовала себя ископаемым мезозойской эры. Место таким – в музее, а не в чьей-то постели.

– Нет. Видимо, старая я уже, не успеваю за молодёжным сленгом. – (Усмехнувшись, она изобразила старушечий кашель в кулак. Ноэль пожал плечами). – Звучит как модное словечко. Я в последнее время часто слышу новые для себя модные словечки. Все эти «чиллить», «флексить», «рейвить»… Всё это как-то не моё.

– Да? – без особого интереса произнёс он. – А с какого ты года, кстати?

– С того же, что и ты, – сказала она, бегло вспомнив его профиль в Badoo.

– А день рождения когда?

Алиса назвала дату.

– А у меня двенадцатого ноября. Так ты старше меня, получается? – задумчиво проговорил он – так серьёзно, что она снова рассмеялась.

– Меньше, чем на два месяца. Это проблема?

– Нет, конечно. – (Ноэль со вздохом откинулся головой на подушку, глядя в потолок. Волосы обрамляли его узкое бледное лицо взъерошенным ореолом тёмных прядей). – А тебе точно надо уходить, да?.. Ко скольки, напомни?

– К двенадцати. Да, точно, – грустно сказала Алиса. – Встреча по работе.

Как она и ожидала, он не стал вникать и расспрашивать. Почему-то Алиса вспомнила, что вчера, узнав, что она – переводчик с английского и итальянского, Ноэль спросил лишь: «Ну, и как по-итальянски будет «как дела?» Этим его интерес к её профессиональной деятельности ограничился.

– Как жалко. А я ещё хотел принять с тобой душ. Эх, но что поделать… А потом ты занята? – (Не дав ей ответить, он повернулся набок – и невесомо спрыгнул с кровати, морщась от похмельного муторного головокружения). – Ладно, я на минутку… Всё-таки надо помыться. И я не очень хорошо себя чувствую.

Алиса кивнула, пряча беспокойство, – и запоздало сообразив, что зря не предложила ему воды, как только он проснулся.

Ноэль натянул бельё и, бесшумно ступая, изящной тенью скрылся за дверью. Вздохнув, Алиса решительно приказала себе одеться. Пора. Почему же до сих пор так не хочется уходить?.. Пока она лезла за влажными салфетками, застёгивала джинсы и надевала футболку, тело вело себя так, будто его против воли тащили на какую-нибудь пытку – например, к стоматологу. Ломаные, неловкие, чересчур медленные движения настойчиво кричали: «Останься!» Алиса удивлялась самой себе. Что такого притягательного в этой захламлённой, залитой солнцем, пропахшей сигаретами комнате? Почему ей здесь так хорошо?.. Вчера ещё можно было надеяться, что эйфоричное счастье, разрядами тока бившее её здесь – рядом с Ноэлем, – вызвано только алкоголем и многомесячным воздержанием. Весьма прозаично, но правдоподобно; иначе трудно объяснить, почему её так резко и сильно потянуло к этому легкомысленному неприкаянному существу. Но сегодня она трезва, голод плоти утолён – и всё же от одной мысли об уходе всё внутри по-прежнему поджимается в холодном ужасе.

Странно.

Когда Ноэль вернулся, Алиса уже сгребла мусор, оставшийся от их посиделок (не весь – весь было бы невозможно охватить беглой уборкой), в один пакет и расправляла скомканную простынь с котятами. Ноэль удивлённо нахмурился, потирая лоб; теперь от него сладко пахло тропиками – ананасовым гелем для душа.

– Да зачем ты убираешься? Не надо.

– Ну, подумала, раз я пока тут… – смущённо пробормотала Алиса. Ну вот, теперь он поймёт, что она цепляется за любой предлог остаться подольше; этого ещё не хватало. Пусть лучше думает, что у неё мания чистоты. – Навела ведь тебе бардак. Точнее, усилила.

– Ой, да брось, – безразлично отмахнулся Ноэль, падая на свой скрипучий офисный стул. Потёр глаза, покрытые красной сеточкой лопнувших сосудов; Алиса не удержалась:

– Тебе надо бы ещё поспать.

– Да, знаю. Что-то совсем мне фиговенько… – (Ноэль зевнул – но всё-таки, по вечному мальчишескому рефлексу, включил компьютер. Чуть помутневшие серебристо-голубые глаза остановились на ней). – Ты уже уходишь?

Вчера, в их горячечных метаниях, он твердил, что хочет пойти к Греческому мосту вместе с ней, что не хочет отпускать её ни на секунду… Он не помнит этого сегодня; ничего не осталось. Наваждение, лихорадка. Алиса вздохнула.

– Да. Мне, наверное, пора.

– Давай провожу. – (Он поднялся и прошёл в коридор; Алиса отчаянно надеялась, что он обнимет её по пути, – но он этого не сделал. Почему это так важно? Глупость). – Слушай, а что было в последний час вчера? Или в последние два?.. Я что-то вообще почти ничего не помню.

Алиса замерла, стараясь дышать. Неужели всё так банально? Неужели то летящее, затягивающее, порочно-прекрасное, что произошло между ними, – не больше, чем его пьяная блажь, и никак в нём не задержится?..

Удивляться, конечно, нечему. Сколько раз она восхищалась пьяными речами и порывами страсти Луиджи – а потом выясняла, что он начисто всё забыл. Отчего же каждый раз больно от этого глупого несоответствия – больно, как впервые?

Впрочем, Ноэль упоминал, что у него проблемы с памятью. Может, рано отчаиваться и всё дело в этом.

– Совсем-совсем не помнишь?

– Ну, так… – (Он пошевелил пальцами, улыбаясь краешком губ). – Урывками.

– Жаль, – сказала Алиса, пытаясь не вкладывать в это слово всю бурю своего разочарования. – Было как раз… самое интересное.

– Самое интересное? – повторил он, улыбаясь шире, – и наконец-то обнял её за плечи. Алиса зарылась лицом в его футболку, с упоением вдыхая аромат ананасов и бархатное тепло. – Я помню, что мы включили фильм с тем актёром, который Мориарти из «Шерлока». Что занимались любовью… А о чём говорили, почти не помню.

– Жаль, – снова сказала она – не зная, что ещё добавить. В его объятиях ей вообще не очень хотелось говорить.

– Ещё не помню – это же я начал к тебе приставать?

Какой божественно-мягкий голос; как упасть в тюк дорогой тонкой шерсти – или в ворох древних шелков. Или съесть ложечкой нежную молочную пенку из капучино. Алиса улыбнулась.

– Да. Когда мы сели рядом, ты обнял меня и стал гладить. И потом… потом всё случилось.

– Да? – пальцы Ноэля зарылись в её волосы. Как же прекрасно стоять вот так… От неуместного желания у Алисы вновь потянуло низ живота.

– Да.

– Мм… – (Тонкие пальцы на секунду замерли; нотка тревожного сомнения). – А мы же предохранялись?

– Да-да, – успокоила она.

Лучше не говорить, что она упоминала о своей крайне сомнительной способности иметь детей и о гормональных таблетках; сейчас для него это – явно лишний груз и лишняя информация. Вчера Ноэль тактично, но твёрдо настоял на подстраховке для их пожара – даже после того, как узнал, что Алиса в принципе не сможет забеременеть без долгой терапии. «Дело не в этом. Даже если бы я в тебя кончил, ты бы не забеременела, – сумбурными выдохами пролепетал он – в тот момент им было непросто вести серьёзные разговоры. Бесплодие? Вазэктомия?.. Алиса не стала уточнять. – Просто я ни за тебя, ни за себя не могу ручаться… Ну, понимаешь? Я не проверялся в последние два года. Извини, но у меня такое правило – я всегда предохраняюсь, если не знаю человека очень хорошо. А мы знакомы только несколько часов, так что…»

Алиса торопливо согласилась – у неё не было ни сил, ни желания спорить. Она жадно глотала заколдованный эльфийский пир, барахталась в переливах шёлково-белой, прохладно-зеркальной симфонии – и позволяла этой симфонии решать всё самой.

«Не переживай, я никогда не кончал в девушку», – усмехнувшись с очаровательным смущением, зачем-то добавил Ноэль.

Кстати – зачем?.. Будто Алиса уже могла завидовать этой гипотетической девушке – ведь их с Ноэлем связало бы такое природно-животное, нерушимое священнодействие. Это бы значило, что её прекрасная Ева, её грешная Лилит, наспех заключённая в мужское тело, уже вкусила плод познания с кем-то другим. Смешно – и страшно.

А на самом деле – она могла бы завидовать?..

– Хорошо. – (Ноэль отстранился, глядя на неё сверху вниз; Алиса жадно вбирала глазами его мраморные черты, растрёпанные прядки, приоткрытые искусанные губы – творила эскиз мгновения, готовясь увековечить его. Как же в нём много прохладного, спонтанного совершенства). – Мы ещё увидимся?

– Конечно, – дрожа, кивнула она. – Если ты захочешь.