Гранд-Вавилон

Глава седьмая (часть третья)

...Тропинка вела в густые заросли, где пахло прелыми листьями и влажной землёй. Вскоре деревья поредели, и Горацио увидел небольшой старый дом – весьма невзрачный, хоть и с претензией на архитектурную ценность. Голубая краска на фасаде облупилась и кое-где висела отвалившимися кусками; высокие двери были разрисованы граффити, а на изящных балкончиках второго этажа грудами валялся какой-то мусор. Дом явно был давно заброшен – и за ним не ухаживали так бережно, как за историческими зданиями в центре Гранд-Вавилона. Возле дома горел одинокий круглый фонарь; его свет падал на крыльцо, по которому прохаживался туда-сюда человек в чёрном костюме. Ничего ненормального в этой картинке вроде бы не было – но почему-то Горацио стало не по себе.

– Здравствуй, Северин, – сказала Тильда, приблизившись к крыльцу. – Я не сильно опоздала?

– Добрый вечер, Матильда. Нет, сегодня ты даже рановато.

Человек выступил из тени. Щегольской пиджак, яркий блеск лакированных туфель, гладко зачёсанные назад волосы (какая старомодная стрижка – странно); а лицо… Кажется, ничего особенного – бледное, спокойное лицо мужчины лет тридцати пяти. Крупный прямой нос, тонкие губы, близко посаженные внимательные глаза; Горацио замер у нижней ступени лестницы и отвёл взгляд, стараясь поумерить своё неприличное любопытство. Ему вдруг почудилось, что он уже видел это лицо; но где?..

Тильда поднялась к Северину, и они молча, с прохладным уважением пожали друг другу руки. Горацио хотел было тоже поздороваться – но вспомнил обещание, данное Тильде, и не стал.

– С тобой человек, – произнёс Северин, скользнув по Горацио равнодушным взглядом. – Почему?

– Это мой друг. Всё согласовано, и всё будет хорошо. Я за него ручаюсь.

Тильда поманила Горацио, и он поднялся по дряхлым, раскрошившимся по краям ступеням, чувствуя немеющее покалывание в руках и ногах. Наверное, от волнения.

– С кем согласовано? – спокойно уточнил Северин, приподнимая бровь.

– С Карло Филиппи, – ответила Тильда – по-прежнему невозмутимо; но держалась она напряжённо и, как показалось Горацио, начинала злиться. – Ты пропустишь нас или нет?

– Карло сейчас в Милане.

– Да, я на днях отправила ему e-mail.

Северин ухмыльнулся – очень необычным образом: верхняя губа приподнялась, обнажив пару аномально длинных, острых и белых клыков. Горацио заранее настроил себя на то, что может увидеть что-то подобное, – но всё равно вздрогнул всем телом.

– Ох уж эти новые времена… Что ж, Карло состоит в Совете, поэтому я не могу препятствовать. Формально. – (Тёмные глаза опять без выражения коснулись Горацио – и тут же его отпустили). – Но, если честно, не советовал бы. Присутствие человека может вызвать… трудности. Кое-кто сегодня намерен разгуляться. А я, прости за прямоту, чуял его уже с четверть часа назад – несмотря на твою защиту.

Чуял?..

Горацио прочистил горло, собравшись всё-таки вмешаться, – долго ещё эти двое будут обсуждать его, будто неодушевлённый предмет? – но Тильда остановила его взглядом искоса.

– Его никто не тронет. И он ничего не сделает – просто посмотрит и уйдёт со мной и Вадимом, – поколебавшись, Тильда добавила: – Он писатель.

– О, собрат по перу! Отрадно слышать. – (Северин снова улыбнулся – но никакой «отрады» в этом оскале не ощущалось. Выходит, в мире есть писатели-вампиры?). – Что ж, проходите. Но всё под твою ответственность, Матильда.

– Конечно.

Северин потянул за железные кольца в дверях и, распахнув створки, согнулся в изысканном приглашающем поклоне. Не глядя на него, Горацио вошёл в дом вслед за Тильдой; ноги по-прежнему были ватными, и жутко хотелось пить. От Северина тянуло холодком – а может быть, это уже дорисовало воображение. Если он и в самом деле писатель – и при этом из существ, о которых подумал Горацио, – что он может писать? И…

Его вдруг прошило осознанием. Северин фон Куземский – герой «Венеры в мехах», болезненно-прекрасного творения Захер-Мазоха, которое Горацио давно любил. Герой, познавший все наслаждения и ужасы нездоровой любви – все тонкости состояния бабочки, наколотой на иглу или наколовшейся на неё по собственной воле. Задумчивые, грустные черты Захер-Мазоха Горацио десятки раз видел на портрете на обороте книги – и на её первой странице.

– Тильда, он очень похож на…

– Да, знаю.

– Но как это возможно?! Он…

– Давайте обсудим это позже.

Тильда шла по тёмному коридору, не оборачиваясь, – и Горацио обречённо боролся с жаром, клокотавшим в груди.

Леопольд фон Захер-Мазох умер в девятнадцатом веке. Да, согласно всем известным Горацио фольклорным и мифологическим вариациям, вампиры – это живые мертвецы. Но, чёрт возьми, как это может быть? Одно дело – нафантазировать забавы ради, что жестокая Ванда снова сошлась со своим Северином и превратила его в вампира, обрекая на полное зверского голода, хищное бессмертие. Эдакий странноватый фанфик по «Венере в мехах». А другое – встретить это мраморно-бледное клыкастое существо, называющее себя Северином, играющее роль привратника при свете луны… Горацио вдруг задумался о том, взял ли бы он себе имя кого-то из своих героев, если бы его превратили в нежить. Пожалуй, нет – псевдонима и так достаточно; к тому же он никогда не любил грубый автобиографизм и не соотносил себя ни с кем из персонажей настолько плотно.

Параллельно текли другие – более тревожные – мысли. Кто сегодня соберётся на эту, кхм, вечеринку – и нужно ли ему беречь свои вены и артерии? Кто такой Карло Филиппи; и чем занимается упомянутый Совет? Может, в сообществе таких, как Тильда и Северин, тоже есть какие-то органы управления и контроля? И, наконец, чем питается сама Тильда – помимо яблок и вегетарианского чечевичного супа? Что она пьёт в такие ночи, как эта?..

От размышлений Горацио отвлекло ещё одно диковинное открытие: тёмный коридор явно тянется дольше, чем мог бы тянуться в том небольшом доме, куда они вошли. Но вот – неужели? – скрип ещё одной двери, приглушённый свет, тихая музыка и…

Горацио шагнул вперёд, осмотрелся – и понял, что Гёте определённо переборщил с мрачным драматизмом, когда описывал Вальпургиеву ночь. С другой стороны – возможно, в те времена всё и правда было по-другому. Прогресс может затронуть и нечисть, в конце концов.

По крайней мере, там, куда они попали, прогресс ощущался сполна. Больше всего это место напоминало какой-то стильный особняк – или современный дворец, или клуб с лёгкой дизайнерской игрой в «старину». Его размеры во много раз превышали размеры того заброшенного дома, куда вошли они с Тильдой. И вообще всё вокруг ломало представления Горацио о земном пространстве: прямо над головой сияло ночное небо – они стояли в квадратном внутреннем дворике. Его опоясывали стены, облицованные каким-то изысканно-переливчатым тёмно-розовым камнем. Белые фигурные столбики балюстрады обрамляли балкон наверху, как волны кондитерского крема – торт. Из глубины второго этажа, из-за балюстрады, лился мягкий золотистый свет, и его потоки падали на небольшой фонтан в центре дворика – сходились на сверкающей бликами воде, будто лучи прожекторов. Пустые проёмы первого этажа заполняли колонны, обвитые плющом и какими-то шипастыми побегами; душно пахло розами и жасмином. Музыка играла очень тихо – какая-то ненавязчивая, подчёркнуто приличная, огламуренно-причёсанная поп-мелодия – из «высокопробной», стильной и неброской современной попсы. Именно то, что включают в качестве стерильного фона на вечеринках бомонда.

Когда Горацио увидел кое-кого из гостей, ему ещё отчётливее показалось, что он очутился на одной из таких вечеринок. Парочка женщин в вечерних платьях болтает у фонтана с бокалами шампанского; наверху, на балконе, мужчина во фраке курит сигару, задумчиво глядя вдаль. Да, допустим, фрак и сигара – это слегка странно, но мало ли у кого какие причуды? Ничего демонического в этом нет; Горацио даже почувствовал что-то вроде разочарования. Дорога сюда и Северин настроили его на совсем другую волну. И ещё эта безликая стильная музыка, так не похожая на тот разухабистый рэп на площади с единорогом…

– Добрый вечер, мадам. Желаете чего-нибудь? Шампанское, вермут, другие аперитивы?

Горацио обернулся. К Тильде, которая остановилась поодаль – видимо, ждала, пока он осмотрится, – расторопно подошла чернокожая девушка-официантка с подносом. На подносе (таком огромном и тяжёлом – как она его держит?) разместились бокалы шампанского, мартини, какие-то незнакомые Горацио коктейли – и то, что девушка назвала «другими аперитивами». Рюмки и стаканы с чем-то густым и красным – разных оттенков, от алого до бордового.

Вряд ли это вино. Горацио нервно сглотнул.

И почему у девушки такой до странности пустой, безжизненный взгляд?..

– Нет, спасибо. – (Тильда покачала головой). – Бар наверху?

– Да, мадам. Проводить Вас?

– Спасибо, мы сами.

– Если мадам пожелает чего-нибудь, прошу обратиться ко мне.

Девушка присела в реверансе – несмотря на внушительный вес подноса – и тут же скрылась где-то в тенях за колоннами. Горацио запоздало понял, что его присутствию она вообще не придала значения – так, словно «месье» не пришёл вместе с «мадам» и в любезных предложениях не нуждается.

– Она как будто…

– Под гипнозом? – закончила Тильда. – Примерно так и есть. Увы, тут распространены негуманные способы набирать персонал… – она вздохнула.

– То есть она… обычный человек? – до Горацио медленно начало доходить.

Тильда грустно кивнула.

– Да. Скорее всего, какая-нибудь проститутка. Приличных людей сюда редко притаскивают: их исчезновение, даже временное, будет заметнее. А эта к утру проснётся в своей постели – и ничего не вспомнит. Точнее – может, вспомнит, что где-то сильно напилась, отмечая Летний праздник, а потом вернулась домой… Пойдёмте наверх?

Горацио слушал, кивал, как зомби – и почему-то думал о том чёрном парне, с которым переспала Ди. Он ведь наверняка был из «низов»; живи он в Гранд-Вавилоне, его бы тоже могли привести на вечеринку нечисти в качестве официанта?.. Ведь это не бизнесмен, не политик, не раскрученный писатель – кто заметит, что он исчез?

Ну и чушь лезет в голову. Какая, собственно, разница?

Он последовал за Тильдой к лестнице на второй этаж, застенчиво спрятавшейся где-то между колонн, – и вдруг понял, что никогда не думал о Ди и о том чёрном с таким отстранённым спокойствием. Будто это – факт литературы, а не реальности. Нечто навсегда завершённое и осмысленное.

Как Вальпургиева ночь.

– Привет, Тильда! – окликнула одна из женщин, болтающих у фонтана, – та, что повыше. – Ты сегодня рано.

– И в необычной компании, – добавила вторая – приятно-пухловатая, маленькая, с ямочками на смуглых щеках. – Вы что, расстались с Вадимом?

– Конечно, нет, Сильвия, – ответила Тильда – прохладно, но без сухости, которой ожидал Горацио. Странно: Тильду ведь явно всегда раздражает, когда кто-то лезет в её личную жизнь. Может, эти дамы – её приятельницы? – Вадим придёт позже. Это Горацио, писатель.

– Писатель?! Какая прелесть!

Улыбаясь, Сильвия всплеснула руками, и шампанское в её бокале весело заискрилось. Горацио только сейчас понял, что женщины не брюнетки, как ему сначала показалось: их волосы были тёмно-изумрудными, словно летняя трава. Тем же цветом отливали их глаза и ресницы; в причёску собеседницы повыше были вплетены золотые колосья. Когда он присмотрелся к их платьям, то осознал, что они не сшиты из ткани, а каким-то немыслимым образом сделаны из листьев, стеблей, молодых побегов; на крошечных ногах Сильвии были лёгкие деревянные сандалии – подошвы будто вырезаны из единых кусков коры. Её подруга была босой; узкие, бронзово-загорелые ступни под вечерним нарядом смотрелись диковато-прекрасно – и Горацио не мог взять в толк, как не заметил всего этого сразу.

Мерцание полутонов; безумие, разлитое в воздухе горьковатым запахом травы, прелой земли и зачарованных маргариток. Женщины переглянулись и тихо засмеялись, увидев, как ошалело он рассматривает их; смех наполнил дворик перезвоном серебряных колокольчиков. Горацио смущённо отвернулся.

– Что ж, мы рады познакомиться с твоим другом, Тильда, – мягко сказала гостья повыше, осушив свой бокал до дна. Девушка-официантка (уже другая) тут же бесшумно подбежала и подала ей новый. – Только береги его – сама знаешь, здесь кого только не бывает.

– Знаю, Ева. Спасибо, мы будем осторожны.

– Ты выглядишь усталой. Возьмёшь подарок?..

Улыбаясь, Ева взмахнула свободной рукой – и из одного из кустов, рассаженных по периметру дворика, вдруг выпорхнула целая стая бабочек с лазурными крыльями. Вслед за ними появилась пышная роза – такого же лазурного, невиданного цвета; она отделилась от куста, поднялась в воздух, неспешно пролетела несколько метров – и упала прямо в руку Тильды. На несколько мгновений Горацио позабыл, как дышать.

– Благодарю, но я не люблю розы, – сказала Тильда, критично рассматривая подарок. – Вообще не люблю, когда рвут или дарят живые цветы. Они должны расти там, где их посадила природа. Уж вам ли не знать?

– Иногда ты жуткая зануда! – фыркнув, объявила маленькая Сильвия. Горацио не мог с ней не согласиться. – Так лучше?

Она даже не взмахивала рукой – просто задержала взгляд на розе; миг – и на ладони Тильды уже сидит синяя птичка, похожая на синицу. Птичка издала тонкую возмущённую трель, вспорхнула – и улетела в ночное небо; Тильда удовлетворённо улыбнулась.

– Гораздо лучше. Всё живое должно быть свободным.

– Тогда не закрепощай своего Горацио, – подмигнула Ева. – Пусть ходит, где хочет, и говорит, с кем вздумается. Это его ночь.

– А ты не желаешь подарка, Горацио? – вдруг спросила Сильвия. Горацио вздрогнул – неужели кто-то из них всё же обратился к нему напрямую? – Какие цветы тебе нравятся? Или ты тоже вообще не любишь цветы?

– Люблю, – хрипло произнёс Горацио – и добавил совсем не то, что собирался добавить. – Лилии. Мне нравятся лилии.

Хохот Ди, пепел от её сигареты, осколки разбитой вазы… Бело-голубоватая лилия, взявшаяся из ниоткуда, упала ему в ладонь – и он смотрел на неё, чувствуя, как боль отступает.

– Спасибо, – тихо сказала Тильда вместо Горацио – когда мельком заглянула ему в лицо. – Мы, пожалуй, пойдём наверх. Поищем что-нибудь любопытное.

Мраморная лестница наверх была застелена красно-золотой ковровой дорожкой, скрадывающей шаги; над пёстрыми экзотическими цветами в напольных вазах теперь остервенело вились лазурные бабочки. Горацио поставил свою лилию в одну из ваз – и почему-то вздохнул с облегчением. Она тут же затерялась в многоцветье букета.

– Если я правильно понял, они…

– Да. – (Тильда кивнула). – Дриады. Нимфы, души деревьев. Точнее, у них есть разные имена – как и у всех, кого Вы сегодня здесь встретите, – но в Вашей культуре их, скорее всего, принято называть дриадами.

– И нимфы живут в Гранд-Вавилоне, как люди?

– Конечно. Ева и Сильвия занимаются флористикой, у них свой цветочный магазин. На улице Святого Винсента. – (Тильда улыбнулась – и на этот раз в её улыбке Горацио почудилось что-то лукавое). – Прямо как у Вашей матери – она ведь тоже флорист, верно?

– Да, – выдавил Горацио, пытаясь вспомнить, когда говорил ей о магазине мамы. Ему упорно казалось, что не говорил – что Тильда вытащила это прямо из его сознания. – Правда, раньше мама преподавала философию в колледже. У неё учёная степень по гносеологии. Она всегда говорит, что переход от философии к цветам – самый логичный переход в мире… А впрочем, к чему это я?

Горацио встряхнул головой, смеясь; как трудно сосредоточиться. Лестница кончилась, и они оказались в коридоре с величавым сводчатым потолком. Впереди тянулась анфилада залов, слева был выход на балкон. Музыка здесь звучала громче, свет горел ярче, чем внизу, – и повсюду порхали всё те же вездесущие бабочки.

– Это очень странно представить, – признался он Тильде. – То, что такие, как вы, есть повсюду… То есть я не могу гарантировать, что женщина-кассир, которая пробивает мне покупку, – не какая-нибудь нимфа?

– В принципе, не можете. Хотя нимфы обычно всё же выбирают что-нибудь более романтически-утончённое. Для Евы и Сильвии всегда была важна близость к природе – потому они и создают букеты и икебаны. – (Тильда вздохнула). – Но в городе им, конечно, тяжело. Много бетона и железа, мало деревьев и воздуха. Они частенько уходят в парк или сад – и там снова сливаются с каким-нибудь деревом, общаются с ним… На пару дней. По очереди, конечно, чтобы не запустить бизнес. Сегодня – одна из ночей, когда они могут позволить себе проявить свою истинную суть. Поэтому, вероятно, рано уйдут. Куда-нибудь в парк – а то и в лес, в пригороды.

«Чтобы не запустить бизнес». Горацио покачал головой, тщетно пытаясь всё это осмыслить. Ему казалось, что он всё ещё слышит серебряный смех Евы и Сильвии – и слегка «плывёт», будто пьяный.

– А куда именно мы идём?

– Не знаю. – (Тильда пожала плечами). – Просто осмотреться. Пока здесь почти никого, сами видите.

– Вы не бывали здесь раньше?

– Нет. У нас нет какого-то постоянного места для таких мероприятий – обычно их используют один-два раза и потом меняют. – (Она саркастично покосилась на Горацио). – Чтобы не подвергать опасности любопытных зевак вроде Вас.

– Меняют? То есть весь этот дворец можно просто убрать по щелчку пальцев, когда ваша вечеринка закончится?

– Ну, не то чтобы по щелчку пальцев… Но это довольно легко. Кстати говоря, легче, чем сделать вот это. – (Тильда вдруг остановилась – и достала откуда-то (Горацио так и не понял, откуда: у неё не было ни карманов, ни сумочки) почти такой же деревянный амулет, какой подарил ему таксист. Почти – потому что камень в нём был красным, а не зелёным). – Амулет для Вашей знакомой. Хотела отдать Вам позже – но держите сейчас.

– Спасибо. – (Деревянная пластинка скользнула в ладонь Горацио приятным теплом. Теперь – главное, чтобы Алиса взяла подарок и не приняла его за сумасшедшего). – За это я правда безумно благодарен. А…

– Тшш. – (Тильда приложила палец к губам, глядя куда-то мимо него). – Сейчас будьте осторожны. Адриан куда опаснее дриад.

– Вы мне льстите, Матильда, – с сухим смешком сказал кто-то за спиной Горацио.

К ним неторопливо шёл тип с балкона – тот самый, во фраке. «Обедал чёрт знает с кем во фраке» – из какого русского поэта эта строчка?.. Алиса наверняка знает; она упоминала, что её бывший парень обожал русскую литературу. Горацио усмехнулся и провёл рукой по лицу, удивляясь перевозбуждённой сумятице в мыслях. Он будто и правда медленно пьянеет; может, в душном аромате всех этих цветов есть что-то дурманящее?

– Добрый вечер, Адриан, – сказала Тильда – куда холоднее, чем когда обращалась к Еве и Сильвии.

– Не вижу в нём ничего особенного доброго, но раз уж Вы настаиваете…

Адриан скривился, изображая улыбку. Он уже выкурил сигару, но от него всё ещё горьковато тянуло дымом – и неуместным аристократизмом; неуместным – потому что фрак совсем не шёл ему. Небритое бледное лицо с квадратным подбородком, в зеленовато-серых уставших глазах есть что-то рыбье… Если бы Горацио встретил его в свитере и джинсах, то принял бы за какого-нибудь программиста-мизантропа или непризнанного творца, который частенько прикладывается к бутылке.

А может, и за профессора филологии. Кто знает.

– Мы пойдём поищем бар, если Вы не против, – без улыбки сообщила Тильда. Горацио казалось: ещё немного – и она схватит его за руку и пустится бегом. Он и не думал, что Тильда способна кого-то бояться – но этот человек (или кто он там) явно её пугает. – Приятного отдыха.

– Я уже нашёл бар, могу проводить Вас, – сказал Адриан – и, не дождавшись приглашения, пошёл рядом с ними, скрестив руки на груди. Тильда еле заметно вздохнула. – Удручающе милое место, не так ли? Прямо как из романов бидермайера. Все эти цветы, ковры, бабочки…

– Мне казалось, бидермайер – это стиль живописи.

Горацио услышал собственный голос – и не сразу понял, почему Адриан и Тильда смотрят на него так, как если бы с ними заговорила колонна или статуя. Пересохло в горле; вот чёрт. Тильда просила ни с кем не заговаривать первым. С другой стороны – он ведь просто бросил эту фразу в пространство, ни к кому не обращаясь…

Бродский. «Чёрт знает с кем во фраке» – это из Бродского, вдруг понял Горацио. Ускорил шаги, глядя в пол, и пробормотал:

– Извините.

– Молодой человек – знаток искусства? – хмыкнув, проскрипел Адриан – в унисон своим натёртым до ослепительного блеска бальным туфлям, которые при каждом его шаге тоже поскрипывали.

– Горацио – писатель, – с лёгким вызовом объявила Тильда. – И изучал филологию. Но, конечно, не с Вами спорить о бидермайере, – повернувшись к Горацио, она пояснила: – Адриан – эксперт по бидермайеру. Он исследовал его именно как литературное течение и, если не ошибаюсь, даже вёл по нему спецкурс…

– Три спецкурса, – въедливо поправил Адриан. – В Сорбонне, Оксфорде и Гёттингене. Правда, это было давно, и взгляды на искусство могли перемениться. Возможно, молодой человек познакомит меня с новой научной парадигмой? Не стоит подавлять юные дарования, Матильда.

В каждом слове Адриана, разумеется, звучал сарказм – причём злой, подначивающий сарказм, а не просто мягкая ирония. Если бы Горацио услышал мягкую иронию, он мог бы ответить; но тут определённо лучше не вступать в перепалку. Адриан – педант, зануда и, похоже, задира (в интеллектуальном смысле). Ещё в школе и университете Горацио понял, что терпеть не может таких людей.

Ах да, он же не человек. Но кто? Тоже вампир, только энергетический?

– Нет, полагаю, Вы правы. Может быть, я просто прослушал что-то на лекциях – или на моём факультете не затронули литературный аспект бидермайера. – (Горацио выдавил улыбку – впрочем, по-прежнему глядя в пол). – А сюжеты там те же, что в живописи?

Тильда снова тихо вздохнула; видимо, он ещё раз допустил тактическую ошибку. Такие, как Адриан, часто копаются в какой-нибудь узкой, никому не интересной проблеме – и, если собеседник имеет несчастье спросить о ней из вежливости, ему не спастись от их унылых многочасовых речей.

– Литературный бидермайер – довольно сложное, разветвлённое течение, поэтому я бы не рискнул так обобщать, – с готовностью проскрипел Адриан. – Но основные типологические черты – топос дома, сцены размеренной и гармоничной семейной жизни бюргеров, внимание к бытовым подробностям – конечно, сохраняются. Однако в текстах это осложняется тем, что…

Он говорил дальше – говорил, говорил и говорил; мысль рассыпа́лась на кусочки, ветвилась в терминах и абстрактных понятиях (даже каких-то авторских – вроде «прозоиоидный» или «далековатость»; Горацио вздрагивал – и не понимал, зачем так жестоко коверкать язык, если можно сказать просто «прозаический» и «даль»), бегала по кругу, терялась в лабиринте ассоциаций – и бесповоротно теряла структуру. Казалось, что, чем дольше Адриан говорит – тем больше запутывает и себя, и слушателей; уже через минуту Горацио с ужасом почувствовал, что ему хочется зевнуть. С ужасом – потому что зевать было ни в коем случае нельзя.

Пока тянулась лекция Адриана, они прошли первый зал анфилады – громадный, как теннисный корт. Он был погружён в полумрак, полон свечей и зеркал; зеркала покрывали стены целиком – кроме той, на которой выстроились плотно зашторенные высокие окна. Горацио, всегда питавший к стеклу эстетическую слабость, ощутил сладко трепещущую щекотку где-то внутри; как эти золотые огоньки и оплывающий воск множатся туннелем отражений… Это зрелище очаровало бы его – если бы болтовня Адриана не отвлекала. Судя по паркету, поблёскивающему под ногами, это бальный зал; а зеркальные стены, наверное, нужны для того, чтобы визуально расширить пространство. Чтобы гости без помех и границ могли летать в вихре вальса; вот только кто здесь будет танцевать вальс? Горацио осторожно провёл пальцем по орнаменту из маленьких роз и черепов на одном из высоких позолоченных канделябров, заглянул в ближайшее зеркало – и убедился, что их троица тоже множится прозрачной игрой стекла…

Точнее, не троица. По версии зеркала, они с Тильдой шли вдвоём – а нудный голос Адриана словно доносился из ниоткуда. Холодея, Горацио проверил свою гипотезу ещё через несколько шагов – и убедился, что в зеркалах специалист по бидермайеру не отражается.

Ну и ну. Вечер только начался, а он, кажется, уже разозлил какое-то порождение ада.