Гранд-Вавилон

Глава пятая (часть пятнадцатая)

…Их обоих разбудили голоса в комнате соседа. Громкие голоса, музыка и женский смех, похожий на тявканье гиены. Алиса открыла глаза; Ноэль вздрогнул во сне – и очнулся.

– Выспался? – улыбаясь, спросила Алиса.

– Мм, угу… Я быстро вырубился, да? – пробормотал он, опять жадно прижимая её к себе.

– Довольно-таки, – сказала она – куда-то в его шею. Ох уж эта безупречная шея – и её запах. – Эх, видимо, не судьба этому фильму быть досмотренным.

– Нет, он зашёл мне. Я правда хочу досмотреть… – (Визгливый смех за стеной повторился; Ноэль тихо цокнул языком). – Я схожу в туалет, ага? Заодно гляну, что там происходит.

Пока он выходил, Алиса оделась. За окном уже темнело, и густые тени наполняли комнату; сколько же они проспали?.. Нашарив выключатель, она долго искала очки и футболку. Девушка за стеной кокетливо – и слишком громко – рассказывала, что «трудится» менеджером по рекламе; изредка ей отвечал приглушённый голос соседа, и обоим подвывал заунывный рэп.

Вопросы из разряда «кем работаешь?» и «чем увлекаешься?» – значит, только что познакомились. Переводчик, менеджер по рекламе; а Ноэль с соседом умеют цеплять девушек… Почему-то ей стало немного грустно.

Ноэль вернулся, поёживаясь от вечерней прохлады, и недовольно зажмурился на свету. На его фарфорово-бледной щеке мило розовел след от подушки.

– Баба какая-то незнакомая… – шёпотом, с ноткой ироничного осуждения протянул он.

– Я догадалась, – кивнула Алиса.

– Слушай, а может, пойдём погуляем? – (Он покосился на стену с враждебной подавленностью). – Не хочешь?.. А то как-то некомфортно нам тут будет, мне кажется. У него намечается пати.

Пати. Ещё одно новомодное словечко а-ля «чиллить». Алиса вздохнула.

– Пошли, конечно. Можем пойти ко мне.

– Ага, давай. А на улице же прохладно, да? Ты пиджак мой не видела?..

Ноэль последовательно – и не без помощи Алисы – разыскал в хаосе комнаты пиджак, джинсы и кепку. Кепка вечером явно не имела прикладной значимости, но, видимо, была элементом стиля; он лихо повернул её козырьком назад – и стал похож на чересчур утончённую версию бунтаря Холдена Колфилда. Ноэль и так и внешне, и повадками казался младше своих лет – а теперь рядом с ним Алиса и вовсе ощутила себя перезрелой графиней в заграничном путешествии. Графиней – любительницей молоденьких мальчиков. Ужас.

А может, и нет?

– Кушать не хочешь? – осведомился Ноэль после очередной минуты неловкого молчания. Алиса прислушалась к себе; кажется, она по-прежнему совсем не голодна. На таких адреналиновых волнах, наверное, несколько дней можно прожить без еды – питаясь только друг другом и лучами лихорадки.

– Вроде нет. А ты?

– И я нет. А мороженку будешь?

Она снова поразмыслила.

– Давай.

Брести рядом с ним по ночному Гранд-Вавилону было прекрасно – не хуже, чем выпившей; теперь Алиса была пьяна не вином, и это нравилось ей даже больше. Ноэль купил им обоим по простенькому мороженому-«трубочке»; «трубочка» не имела глазури, быстро таяла, и Алиса обречённо понимала, что наверняка перемазалась, как дикарь, раскрашенный перед ритуальным жертвоприношением. Но почему-то и это нравилось ей, а не досаждало. Вечерняя прохлада давно сменила жару; искристый свет фонарей вновь заливал улицу Революции – и они неспешно шли, то болтая ни о чём, то (в основном) молча. Возле супермаркета Ноэль вдруг решил, что хочет ещё и шоколадку; купил Твикс со вкусом солёной карамели, который Алиса ещё не пробовала, – и так соблазнительно захрустел печеньем внутри, что она не выдержала и попросила кусочек, хотя всегда настороженно относилась к новым вкусам сладостей. Консерватизм побеждён.

Как же мне хорошо с тобой, думала она, глядя на огни окон и устало мерцающие фары машин. Невероятно хорошо. Так не бывает.

Как жаль, что ты не чувствуешь того же. Не дышишь тем же ветром покоя и свободы – тем мигом совершенства, достигнутого на пике симфонии.

– Я сегодня дико скучный. Извини, – сказал Ноэль, когда они свернули на улицу Гофмана. Сказал, впрочем, без ноток искренней виноватости – всё так же прохладно. – Просто как-то совсем без настроения. Ничего не хочется, даже разговаривать. У меня после алкоголя часто такое.

– Да, понимаю. Один мой знакомый называет такое состояние «шугань», – Алиса улыбнулась, вспомнив меткое словечко Поля.

– Шугань?

– Ага. Вот эта «ватная» вялость с похмелья, мысли депрессивные… Правда, я понимаю.

– Ну, у меня ещё и в принципе такое… Я, типа, не особо могу контролировать своё настроение. То есть вот если мне уныло – то уныло на весь день, и всё тут! – (Ноэль издал сухой смешок. Ветер играл его растрёпанными прядями, виднеющимися из-под кепки). – Ты, можешь, конечно, как-то пытаться это изменить, но у тебя вряд ли что-то получится. И дело не в тебе.

Значит, он заметил её неуклюжие порывы шутить и подбирать темы. Алиса опустила глаза.

– Я обычно стараюсь в это не вмешиваться. Сама часто меланхолю – и, думаю, все имеют на это право… К некоторым лучше просто не лезть, когда они в таком состоянии. Чем больше лезешь, тем больше они грустят и раздражаются. Может быть, ты из таких людей.

Не «может быть», а наверняка. Её это слегка угнетало: Луиджи и Поль уже показали ей, как тяжело бывает с людьми настроения. Огонь, ветер, хвостатая молния; они часто поражают и очаровывают – но этих чар хватает ненадолго. Потом – гаснут, устают, впадают в апатию и эгоцентрично отталкивают тех, кто заботится о них; отталкивают – чтобы гоняться за наркоподпиткой из новых впечатлений. Алиса сжалась от странно-тревожного холодка в груди.

Ноэль хмыкнул с лёгким интересом.

– Неплохая у тебя позиция, надо сказать… Мудрая. Но даже не знаю, согласен я или нет. – (Он выбросил в урну обёртку из-под мороженого – и с задумчивой чувственностью облизал сладко-липкие кончики пальцев). – То есть я, типа, не против, чтобы меня пробовали расшевелить в таком состоянии – только вот реально ни у кого не выходит. Ни у девушек, ни у друзей. Ни у кого.

– Понятно, – подавленно сказала Алиса. – Ну, если даже у них не выходит – мне и подавно не стоит лезть, наверное.

Не прибедняйся. С другой стороны – это искренность.

Синяя неоновая вывеска бара «Четыре чертёнка», печально опустевшие на ночь полочки ларька с фруктами, та самая «неаполитанская» пиццерия, ниша в нежно-голубом доме с пекарней, где задремал бродячий кот… Изученная и полюбившаяся улица Гофмана неуклонно стремилась к отелю Алисы – а их разговор с Ноэлем топтался в паузах и не продолженных темах, холодных и вязких, как желе. После признания в своём дурном настроении Ноэль, казалось, стал ещё суше и отстранённее; Алиса по-прежнему любовалась его по-кошачьи бесшумными шагами, бледно-лунным профилем, пятнышками на тонких пальцах – но её счастливый покой всё больше уступал тоже счастливому – слегка истеричному – отчаянию.

Почему-то затронулась тема учёбы в университете. Алиса решилась рассказать о перипетиях со своей диссертацией – об отложенной защите, о новой версии текста, о том, как нелегко даются postgraduate courses[1] даже после магистратуры; Ноэль выслушал вежливо – но безо всякого интереса. Прохладно спросил:

– А какой там у тебя возможен… ну, не знаю, карьерный рост?

Алиса нервно усмехнулась. Она уже заметила, что в Ноэле странно сочетаются воздушная неприкаянность – и вполне земной прагматичный практицизм. Чувствовалось, что успех, деньги, материальный комфорт – далеко не пустые звуки для него.

– Карьерный рост у гуманитария – это почти парадокс в наше время, увы. Ну, с учёной степенью у меня будет шанс – хотя бы слабый – остаться преподавать на кафедре. И подрабатывать переводами. Потому что на одних переводах не проживёшь. Как-то так.

– Ясно-понятно… – протянул Ноэль – и снова умолк.

Они как раз приблизились к затянутому сеткой дому в строительных лесах; вот и подворотня, заваленная досками и мешками цемента. Алиса сглотнула в пересохшее горло. Во рту ещё не растаяло сладко-солёное послевкусие Твикса-новинки, и хотелось пить.

Сейчас он уйдёт.

Да, так и будет. Он останется на улице под каким-нибудь предлогом – и больше не вернётся, потому что перехотел быть с ней. И не привык действовать вопреки своим желаниям. Тем более – ради кого действовать вопреки? Они едва знакомы.

Осознание этого вспороло Алису, как кинжал; она посмотрела на Ноэля с загнанно бьющимся сердцем.

– Ну, вот и моя неприглядная подворотня. Пошли?

– Ага. Я только позвоню, наверное, ладно? – (Он непринуждённо достал телефон; Алиса не видела лжи за этой непринуждённостью – но сердце всё равно колотилось сильно, до тупой боли. Не уходи). – Надо поговорить по видео.

– Можешь от меня позвонить, там удобно. Я отойду.

– Ой, да нет, я лучше пока тут похожу. Некомфортно тебе будет при этом присутствовать.

Ноэль усмехнулся – и Алиса сжалась, глядя в каменные плиты под ногами. Выходит, всё-таки девушка? Или нет?.. И дуре стало бы ясно, что «некомфортно будет» скорее ему, чем ей; а она не дура. Наверное.

В Гранд-Вавилоне ни в чём нельзя быть уверенной. Ноэль – такой же текучий и неуправляемый, как Гранд-Вавилон. Как бесприютный ветер над его проспектами и каналами. Непроницаемое зеркало: внешне – лёгкая прохладная гладкость, но главное – всегда спрятано.

– Ладно, – выдавила она, пряча дрожь в голосе. – Поняла, что-то личное. Тогда напишешь, как закончишь?

– Ага.

Тяжёлая дверь подъезда грохнула за спиной; на каком-то автопилоте Алиса поднялась в номер. Села на кровать – и стала ждать приговора.

Может, прибраться? Нет, вроде бы и так порядок. Выйти, поставить чайник на кухне?

Нет. Она просто ищет, чем занять время. Глупо.

Мельком взглянув в зеркало, Алиса заметила светло-коричневое пятнышко на подбородке – результат не самого аккуратного поедания «трубочки» в темноте. Как она и думала. Смыть, срочно смыть. Может, Ноэль отстранился ещё и поэтому? Так ведь бывает – какой-нибудь раздражающий мелкий изъян нарушает целостность образа, и всё – уже не получается смотреть на человека по-прежнему. Может, он не знал, как ей сказать…

Боже, какая чушь. Причём тут вообще мороженое?

Секунда-секунда-секунда; стук крови в ушах и под кожей – тысячи молоточков по всему телу; она превратилась в большой часовой механизм, кое-как обтянутый плотью.

Она ждала приговора – и приговор, разумеется, воспоследовал.

«Я закончил, – написал Ноэль минут через пятнадцать. – Но я что-то совсем без настроения, да и чувствую себя не очень. Пойду домой, наверное. Извини».

И следующее сообщение – спасительной соломинкой для утопающего:

«Как-нибудь в другой раз увидимся».

Экран телефона стал размытым белым пятном; Алиса смахнула слёзы, зашипев от злости на себя.

Вот с какой стати ты плачешь? Неужели тебе мало того, что было; разве это не самый прекрасный, не самый сокровенный дар из всего, что могло достаться тебе? Так чего же ты ревёшь, идиотка невротичная?

Как-то раз Луиджи в сердцах швырнул ей: «Тебе всегда мало – и всегда будет мало! Ты жадная эгоистка! Ты требуешь и от себя, и от других невозможного, понимаешь ты или нет?!»

Видимо, он был прав. Ей всегда будет мало.

Но послевкусие счастья – чистого, абсолютного, кружащего голову, как слепящий свет и небесный эфир в Раю Данте, – всё ещё бурлило в ней молодым вином. Она пережила это. Это – навсегда с ней, даже если они больше никогда не увидятся. Она встретила красоту – и вдохнула её, впитала её так глубоко, как сумела.

Осталось только её написать. Если она осмелится.

Алиса смахнула слёзы, сделала несколько коротких вдохов, чтобы успокоиться, – и набрала ответ:

«Жаль. Но отдыхай, конечно, если плохо себя чувствуешь. Спокойной ночи».

Вот так, нейтрально. Не привязывайся; не показывай, что привязываешься. Она обречённо покачала головой, уже понимая, что нарушит оба эти завета. Скорее всего, нарушит. Соблюсти их – вне её природы.

С другой стороны, разве в её природе пользоваться Badoo?.. Приключение всегда подразумевает шаг за рамки – а она приехала в Гранд-Вавилон именно за приключениями.

Сама не зная, зачем – поддавшись бредово-грустному порыву, – Алиса написала ещё одну фразу; приглушённый, захлебнувшийся в горле крик вслед:

«Почему-то я так и думала, что ты уже не придёшь».

Ноэль прочёл – и ответил:

«Спокойной ночи».

[1] Аспирантура (англ.).