Гранд-Вавилон

Глава шестая (часть первая)

Глава VI

МАДОННА

«Не множеством картин старинных мастеров

Украсить я всегда желал свою обитель»

(А. С. Пушкин)

У множества картин старинных мастеров

Есть общая черта – растущие из боли,

Лоснятся чёрные цветы у изголовья,

Их лепестки ласкают переплёт.

Когда утрачено значенье перспективы,

Мерцает светотень, мешаются мазки –

Сияет горизонт, и колосятся нивы

Под синью.

Боль ползёт, впивается в виски,

Растёт и кружится, и распирает раму,

Очерчивая контур бледных рук

На тёмной простыни. И взгляд её усталый

Скользит, как лезвие, кромсая равнодушьем;

А может – нежно и плашмя, дразня;

Так рушится сюжет, так пастораль пастушек

Сбивает с толку Гамлета-ферзя.

Рисунок рёбер хрупкий, как дыханье, –

Но надышаться красотой нельзя,

Она – дурман, что гонит прочь из рая,

И тянет, тянет гиблое желанье

Внизу, внутри, везде – и насмотреться

Не может жадное чудовище.

Прося

О новом мире, малодушно старым

Так тешиться, восторгом замирая

У рамы, слушать хриплое дыханье,

Овеянное болью лихорадки;

И в томном полумраке галереи

Растают складки простыни, солёный

Вкус на языке, и запах боли,

В печальный плен заученных движений

Закованный. Странна такая близость,

Как Блок писал; и странное смятенье

Томит от синих глаз и чёрных перьев,

И грустного молчания стена

Отгородит от рамы – и искусство

Замрёт опять, пасуя перед жизнью,

Сюрреализм в угоду реализму

(А может быть, ещё какому «-изму»)

Отдаст палитру разноцветных трипов,

Часов текучих, сумерек сознанья.

Оближешь только косточку запястья,

Прикусишь мочку уха, нежный голос

Кошачьей лапкой оцарапает твой слух,

И – проигрыш: опять внутри портрета,

И рушатся элегия с сонетом,

И осень прорастает через лето,

Горит, как рама, в золото одета,

И выигрывают овцы, не пастух.

Луна ночует на твоих лопатках,

На радуге тату и тёмных прядях;

У красоты нет смысла – ты приходишь

Бездумно и бесцельно, как она,

И в чёрно-белый текст потоком красок

Ворвавшись, оставляешь пьяный хаос

Там, где дворцы, сады, бордели, храмы

Свой грозный упорядоченный космос

Создали, волны заковав в гранит.

Но волны никогда не успокоить,

Как словом не смирить отчаянье реки

Из красок радуги.

Паденье в жизнь, цветное распаденье,

И вишни розовой влекущее виденье

Цветёт душистым облаком над чёрной

И непреклонной болью древних вод.

Так раму разрывают две реки –

Всё бьются, всё сияют под луной,

И чёрные цветы под стоны чаек

Растут, лаская тёплые спросонья

И гладкие, как жемчуг, позвонки.

Золотисто-розовый закатный свет заливал клумбы с дорожками алых и белых цветов, гладь пруда и старые ивы, которые росли прямо у воды, купая в ней свои сероватые косы. Под одной из ив сидел мужчина с удочкой; раньше Алиса не думала, что в водоёмах Гранд-Вавилона водится рыба, – но в этом саду, судя по всему, рыбачили каждый вечер. Мужчина жмурился от солнца, безмятежно смотрел на воду – и по его лицу бродила странная, по-нездешнему отрешённая, как у буддийских монахов, полуулыбка.

Алиса гуляла по саду кругами и проходила мимо рыбака, наверное, уже раз пятый или шестой – но он и не думал замечать её. Это хорошо. Ей не нужно лишнее внимание; она уже на первых прогулках облюбовала этот тихий сад для размышлений. Бо́льшая часть гуляющих обычно толпилась на другом берегу пруда – там, где стоял изящный, как лебедь, белый классицистический дворец. Раньше, как и многие здания в Гранд-Вавилоне, он принадлежал какой-то аристократической фамилии – не то французской, не то английской (Алиса не помнила), – а теперь превратился в не самую приметную туристическую достопримечательность. Дворец окружала паутина посыпанных песком дорожек, скамейки, киоски с фруктами, горячей кукурузой и мороженым – а здесь, на другом берегу, почти всегда было безлюдно. Разве что рассаживались рыбаки с удочками; одинокие, застывшие, они напоминали шахматные фигурки, расставленные по бархатистой зелёной доске – склону берега.

Сегодня Алиса нуждалась в уединении. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь слышал её исповедь Полю; она впервые решилась рассказать ему обо всём – о своём эксперименте с Badoo, о кружевной пене дворцов и о пульсирующих ве́нках каналов Гранд-Вавилона, о Горацио – и о Ноэле. Последняя тема требовала особенно длинных аудиосообщений; по такому поводу Алиса даже перестала обижаться на Поля за его затянувшееся молчание. Так и быть – сейчас не до того.

Помимо того, что Поль, по природе своей, лучше неё разбирается в мужской психологии, – у него есть гигантский опыт Интернет-знакомств. Он познал все оттенки веселья и горестей, связанных с ними, собрал, пожалуй, все возможные типажи – пусть и в чуждом Алисе мире однополых связей. Раньше она брезгливо отворачивалась от его историй – но когда-нибудь всё меняется.

Или почти всё.

Так или иначе – Поль должен знать, что её «лето в аду» неожиданно превратилось в «лето в Badoo».

– …Ну, и вот теперь я не знаю, как быть, – она со вздохом закончила очередное трёхминутное сообщение, посвящённое Ноэлю. – Не знаю, увидимся мы ещё или нет. Очень боюсь снова впасть в эмоциональную зависимость, но уже чувствую, что есть тревожные звоночки. Меня может угораздить всерьёз. Мне уже кажется, что, чем дольше он меня игнорирует, тем больше я по нему скучаю. Хоть и понимаю, что всё, что случилось, видимо, совсем для него не важно… К тому же у него наверняка несколько таких дамочек, как я.

Отправить. Мимо пробежала энергичная девушка в наушниках, тоже нареза́вшая по саду не первый круг. Капюшон её толстовки бойко подпрыгивал на спине – а поверх него подпрыгивали голубые дреды, стянутые в хвост. Наверное, у неё было бы гораздо больше шансов зацепить такого, как Ноэль, – с тоской подумала Алиса. У какого-нибудь фриковатого создания с дредами, татуировками, пирсингом; у той, кто курит травку, использует слово «чиллить» и слушает странную психоделическую музыку. В Гранд-Вавилоне таких полно.

Не таких, как она.

Поль уже записывал что-то в ответ – но она не выдержала и добавила ещё одно из многочисленных послесловий:

– Хотя, видимо, это такой обидный закон подлости. Если человек расположен ко мне и всячески это проявляет, заботится, ведёт себя тепло – меня это сразу отталкивает. Я инстинктивно отдаляюсь – даже не понимая толком, в чём дело. А если ему на меня, в общем и целом, плевать – пожалуйста, миссия завершена! Не надо делать ничего особенного, не надо лезть из кожи вон – просто игнорь Алису, живи своей жизнью, и эта дура будет думать о тебе, переживать, страдать… Идиотская женская логика! Ненавижу себя за неё.

Это открытие последних дней так тревожило и расстраивало Алису, что последние слова она почти прорычала. Снова прошла мимо клумбы, ожидая ответа; эту клумбу она уже успела выучить наизусть. Над огромными, размером с кулак, малиновыми розами вилась пчела – приценивалась, как сладкоежка к пирожным; вокруг росли мелкие цветы, названия которых Алиса не знала – жёлтые, нежно-лиловые и совсем необычные, в бело-фиолетовую полоску. Яркость клумбы била по глазам, тонкий аромат вился в воздухе. Краски и запахи в Гранд-Вавилоне почему-то вообще казались болезненно насыщенными – гуще, разнообразнее, чем дома.

– И ещё – чувствую, что сейчас начнётся мой любимый аттракцион. Буду хотеть написать ему – и запрещать себе, и сдерживаться до последнего, а потом всё-таки сорвусь, – вполголоса записала Алиса в качестве постскриптума. Поль, пожалуй, уже ненавидит её за эту кучу аудио; ну и пусть. Потерпит. Жестокое, конечно, решение – но кому, как не ему, знать, что и она способна быть жестокой с теми, кого любит? Особенно в моменты, когда нужно выговориться. – Просто обожаю этот этап. Жду с нетерпением.

Отправить. Поль знает, сколько раз она переживала все эти волны в связи с Луиджи – и наверняка догадывается, что когда-то чувствовала примерно то же и к нему. Да и в целом – он склонен с такой же скрупулёзностью копаться в себе, когда влюбляется, поэтому…

Стоп. Что-что? «Когда влюбляется»?

Алиса замерла на месте, кусая губы; песок перестал мягко шуршать под подошвами. Значит, она действительно уже допускает, что?..

Поль прервал запись (она живо представила, как он закатывает глаза и манерно цокает языком, изображая ироничное раздражение) – и наконец-то ответил, когда прослушал всё до конца.

– Ну, во-первых, простой рецепт: берёшь – и не пишешь. Всё! Магия! – (Он рассмеялся, но голос звучал решительно. Легко тебе говорить, – мысленно проворчала Алиса). – Во-вторых, ну… Будете, не будете общаться – это в любом случае полезный опыт. Я рад за тебя. Хоть как-то начала дышать после всего… Ну, сама понимаешь. В-третьих… Так, что я хотел сказать в-третьих? А, вот: не зацикливайся. Пишет твой Ноэль – хорошо. Не пишет – значит, пошёл он лесом. Гуляй с другими, работай, смотри город – делай, что хочешь, только ему не пиши. И не показывай ранимость. Это тоже важно. Он из тех, кто может сбежать, если заметит, что ты настроена серьёзно и загоняешься.

Алиса вздохнула. Поль озвучил то, что она и так понимала – и что боялась услышать. «Не показывай ранимость». Она вообще умеет её не показывать? Да, пока она держится – но что будет, если Ноэль промолчит ещё день, или два, или десять? У них так мало времени. Конечно, она не ищет ничего серьёзного (Ноэль и понятие «что-то серьёзное» вообще очень странно сочетаются); но каждый час, прожитый без него, теперь кажется ей чудовищным, кощунственным упущением, насмешкой над богами, духами Гранд-Вавилона и людьми.

А вот самому Ноэлю явно так не кажется.

– Всё это я понимаю. Сама стараюсь не показывать, – заверила она, в очередной раз проходя мимо замершего рыбака; неужели его не смущает, что так долго ничего не клюёт? Может, он уже давно задремал в лучах заката, глядя на отражения кудрявых ив в воде? – Но иногда… Иногда уже трудно. Вот вчера, например, мы хотели встретиться – а потом он спонтанно ушёл гулять с друзьями под дождём. Написал уже часа в два ночи, когда я не выдержала и спросила, придёт ли он. Мол, «гуляю с большой компанией, не могу их бросить, особо не жди»… Если бы он по-настоящему тянулся ко мне, он иначе расставлял бы приоритеты, зная, что я тут ненадолго, ведь правда? Я, конечно, понимаю, у него своя жизнь и всё такое, но… Будь я на его месте – и если бы девушка нравилась мне так сильно, как он утверждает обо мне, – я бы хваталась за каждый шанс побыть с ней. Наверное.

«Наверное» – потому что Алисе было трудно представить, каким она была бы мужчиной. Может быть, кем-то вроде Горацио.

А ведь правда. Почти идеальное соответствие – по крайней мере, в том, что она успела в нём заметить. От этой мысли ей почему-то стало не по себе.

«Гуляю с большой компанией». Ноэль явно посвящает большую часть досуга друзьям – и ему явно нравится неприкаянно-маргинальная богемность. Нравится бесцельно бродить; нравятся уличные концерты, мастерские, выставки – вся эстетически-социальная «движуха» (как он, возможно, выразился бы) большого города, весь его пресыщенно-порочный, красивый ритм. Он всё-таки экстраверт – и привык проводить время в такой «движухе», а не в созерцательном одиночестве. Одиночество, может, и правда есть глубоко внутри (оно ведь ощущалось – о, так ощущалось той ночью); но в «дневном», нормальном состоянии он не будет сосредоточенно копаться в себе – или взращивать в себе какое-то новое чувство. Не будет думать о человеке, которого не хочет впускать в свою жизнь, – какой бы интересной и развитой личностью ни был этот человек. И в Алисе – что уж там – его привлекло, прежде всего, красивое тело. Его не особенно волнуют её внутренний мир, её прошлое и настоящее; он не задаёт вопросов, а то, что слышит, – слушает без внимания. Алиса скучнее «движухи».

Самое болезненное – ей ведь есть с чем сравнить. Когда она училась в Италии, Роберто тоже был очень занят, и они тоже едва-едва познакомились – но ради неё он готов был оставить и друзей, и семейные застолья (святое дело для итальянцев), отложить или ускорить любые дела. Может, он и был легкомысленным большим ребёнком, может, не вдохновлял её – но, по крайней мере, искренне к ней тянулся и показывал это каждым своим поступком. Конечно, Ноэль – совершенно другой: более закрытый, более холодный, с налётом городского цинизма; но… Но. Алиса не верила в тотальную занятость – зато верила в расстановку приоритетов. На то, что по-настоящему важно, всегда можно выделить время.

Она уже успела вновь попасть в неловкую ситуацию – когда Ноэль написал, что выходит гулять, подумала, что он один, и тут же радостно предложила: «Могу составить компанию». «Ой, да брось, у нас тут сборище маргиналов, – написал Ноэль – наверняка посмеиваясь; ему определённо нравится называть себя и своё окружение маргиналами. – Тебе будет плохо». «Извини, неправильно поняла», – грустно отступила Алиса. «Брось, всё хорошо», – милостиво ответил он.

Ещё он любит слово «брось» – почти так же сильно, как «супер» и «чиллить». Беспечная философия не-заморачиванья. Алиса вздохнула.

Сейчас Поль снова повторит, что, если показать Ноэлю, что она привязывается, – это отпугнёт его.

«Если я верно тебя понял, он из тех, кого лучше не связывать обязательствами, – тактично написал Поль. Алиса грустно усмехнулась; бинго-попадание. – Такие невесомые люди – сама видишь, порхают себе да порхают. Их отталкивает всё тяжёлое. А мне такие, кстати, не особо интересны. «Тяжёлые», глубокие, с загонами, чтобы можно было всласть покопаться в них – другое дело».

«Вроде меня?» – уточнила Алиса.

«Хотя бы».

«Понимаю. Но сейчас мне начинает казаться, что мне не очень-то подходят такие, как я. Может, как раз поэтому мы с Луиджи так измучились – ранили друг друга этой тяжестью. – (Она опять вдохнула душистое облако аромата, окутывающего клумбу. К пчеле, кружащей над розами, присоединилась товарка, и теперь они гудели в унисон). – Так или иначе, Ноэль правда очень лёгкий. Прямо весь такой… Ветер-ветерок. И я совсем не собираюсь связывать его какой-то ответственностью. Но просто…»

Алиса осеклась. Просто – что? Просто она ждёт, что ветер будет теплеть, когда ей захочется?

Мимо прошла компания подростков-японцев, болтающих на своём странном певучем языке. В воздухе над ними висел маленький круглый дрон – и жужжал громче всех пчёл в саду; парнишка в очках нёс пульт и сосредоточенно наблюдал за своим сокровищем, направляя его то выше, то ниже, то немного в сторону. Алиса вздохнула. В своём городе она видела дрон только однажды. А здесь это – такая же часть городской повседневности, как «чиллить», «рейвить», голубые дреды и гель для волос.

Не её мир. Кому в этом мире придёт в голову переводить либретто «Отелло» Верди – или покрываться мурашками над каждой строчкой стихов Леопарди?

«Мне кажется, твой Ноэль может стать и более цельным, если найдёт, на чём сфокусироваться в жизни. Если его что-то затянет всерьёз. Я встречал таких людей, и иногда они менялись на моих глазах, – написал Поль, будто утешая её. – Но не факт, что на это повлияешь именно ты. Ему надо повзрослеть».

«Не факт, – согласилась Алиса. – Но всё равно я уже сильно скучаю. Стараюсь не загоняться, но иногда мне кажется, что он избегает меня».