Гранд-Вавилон

Глава третья (часть первая)

Глава III

За стеклом иллюминатора белело и клубилось пушистое облачное царство. В самолётах Горацио всегда выбирал место у иллюминатора: ему нравилось смотреть, как облака то стелются лёгкой дымкой в сияющей синеве, то сбиваются в плотные комья, похожие на безобидных чудовищ из ваты, то вообще заполняют собой всё вокруг – и тогда металлическое тело самолёта пробивается сквозь молочную мглу и дрожит, напоминая пассажирам об их тревожном положении между землёй и глубинами космоса.

В каждом полёте есть что-то тревожное, как ни крути. Нудные процедуры контроля, досмотра, взвешивания багажа, стерильно-любезные улыбки сотрудников аэропорта и стюардесс, бесконечные очереди, непременный ритуал демонстрации аварийно-спасательного оборудования перед взлётом (эта безмолвная пантомима с детства немного смешила Горацио – можно подумать, в реальной аварийной ситуации кто-то будет чинно и чётко действовать так, как предписано инструкцией, а не молиться, ругаться или рыдать), – всё это создаёт иллюзию комфорта и безопасности. «Смотри, маленький человечек, мы всё предусмотрели: эта большая серебристая птица точно не упадёт. Она доставит тебя в любую точку мира в целости и сохранности. Ladies and gentlemen, пожалуйста, пристегните ремни; спасибо, что воспользовались услугами нашей авиакомпании. Во время полёта мы предложим вам горячее питание и напитки…» Успокаивающее бормотание, мантра, приглушающая самый естественный из страхов – страх смерти. Небоскрёбы, политические саммиты, картины и симфонии тоже можно назвать таким приглушением – хотя бы отчасти. Призрачное величие цивилизации; фундамент, за который человек цепляется, чтобы не рухнуть в бездну безумия.

Горацио нравилось летать.

Нравилось – несмотря на лёгкий привкус если не страха, то беспокойства, несмотря на занудство и суету предполётных обрядов, тяготы таможни и пересадок. Когда самолёт отрывается от земли; когда дома, дороги, мосты и автомобили становятся меньше и меньше под его стальными крыльями – смехотворно крошечными, схематичными, как карта в школьном учебнике географии; когда ты, вздохнув, откидываешься на спинку синего кресла и закрываешь глаза, прислушиваясь к гулу двигателей, – ты чувствуешь абсолютное одиночество и абсолютную же свободу. Чувствуешь, что никому ничем не обязан – как облака в этом сиянии высоты, в недоступном городу обилии солнечного света. Как леса и поля, зеленеющие или желтеющие далеко внизу – там, где остались заботы, где копошится прошлое; эта пара часов принадлежит только тебе, и они исполнены небесного покоя. Можно смотреть на облака, читать, дремать, слушать музыку или болтать со случайным попутчиком. Можно обдумывать новый сюжет – тоже лениво и размеренно, без лишней страсти. Можно отрешиться от всего, кроме полёта, – потому что он, в конце концов, всегда может быть и последним; так есть ли смысл волноваться?..

Когда самолёт, разогнавшись, оторвался от взлётной полосы – тяжело, как старик с одышкой, которому трудно встать с кресла, – Горацио достал телефон и заблокировал номер Ди. Во всех соцсетях и мессенджерах он сделал это ещё раньше, на днях; теперь настал черёд номера.

Больше она не позвонит ему. Теперь он, кажется, уже не чувствовал толком ни боли, ни гнева – только спокойно-звенящую пустоту. Безмятежную, как бело-лазурный небесный храм за стеклом иллюминатора.

У него отпуск, и он летит в Гранд-Вавилон. Да будет так. Он не знал, зачем, не знал, чем именно там займётся, – просто согласился на странное предложение Артура; ведь – почему бы и нет?.. Горацио не понимал, куда себя деть дома; лучше уж не понимать этого в красивом, пронизанном пульсацией жизни мегаполисе. К тому же – незнакомом мегаполисе. Что ни говори, в новых местах всегда есть что-то чарующее.

Он вылетел позже, чем планировал – уже в июле: пересдачи студентов затянулись, к тому же Артур уверял, что именно с тринадцатого июля билеты в Гранд-Вавилон резко подешевеют. Услышав число «тринадцать», Горацио окончательно убедился, что надо лететь: этот год и без того был воплощённой чёртовой дюжиной, так что такой рейс – прекрасное дополнение.

За это время было продано ещё несколько тысяч экземпляров «Стеклянных пророков», Горацио дал с дюжину интервью, принял три экзамена, подписал договоры с двумя издательствами, проверил около сорока творческих работ студентов, – и Ди ни разу больше не позвонила ему.

Finita la commedia[1].

– …Дамы и господа, наш самолёт приступил к снижению. Убедительная просьба оставаться на своих местах с застёгнутыми ремнями безопасности до отключения цветовых табло. Благодарим за внимание! – проговорил размеренный приятный баритон. Горацио вздохнул, скрестил руки на груди – и приготовился к кульбитам и тряске.

Когда расступилась дымчатая вуаль – последний, самый тонкий слой многоярусного торта из облаков, – Горацио наконец увидел Гранд-Вавилон. Он раскинулся на границе моря и суши, на берегах реки Ри – синей ленты, небрежно брошенной на зелёное и коричневое. Он приближался: плотные коробочки жилой застройки, серые артерии шоссе и тёмно-голубые ве́нки каналов (каналов он особенно ждал – предвкушал, что они напомнят ему Венецию), редкие пятна, слепящие блеском – шпили и купола соборов, минареты мечетей, серебристо-стеклянные небоскрёбы в деловых районах… Горацио проморгался: на пару секунд от сияния заболели глаза. Кажется, ни один город с высоты не казался ему таким блестящим – как диско-шар или шкатулка, полная драгоценностей. Драконьи сокровища.

Аэропорт, конечно, находился далеко от самых заманчивых частей города – в том числе от исторического центра с его пышными и утончёнными архитектурными изысками, – поэтому рассмотреть всё самое «сладкое» с небес было невозможно. Когда самолёт сменил гладкость полёта на неуклюжую земную шероховатость, в салоне, по традиции, зааплодировали пилоту. В этот раз Горацио не понимал, нужно ли это – посадка вышла настолько «не мягкой», что от тряски его даже слегка замутило, – но на всякий случай присоединился к благодарным хлопкам.

Толпа с сумками и чемоданами, лёгкий – какой-то хвойный – запах моющего средства, зеркальные и светло-бежевые широкие коридоры, бесшумные лифты и эскалаторы… Хороший аэропорт. Гигантский, но благоустроенный и на удивление не суетливый; повсюду указатели – и надписи на таком количестве языков, что пестрит в глазах. От английского до арабского, иврита, хинди – и тех, причудливые знаки которых он не узнавал. Гранд-Вавилонская башня глобализации. Рядом с Горацио багаж получали несколько русских, смуглая женщина в ядовито-розовом сари и шумная компания подростков-китайцев. Китаянка, неловко повернувшись, уронила со стула чей-то ноутбук – но и не подумала ни поднять его, ни извиниться. Горацио подхватил свой чемодан с тихо скользящего конвейера – и поднял ноутбук. Почему-то эта бесцеремонность его позабавила.

Артур – честь ему и хвала – заказал такси заранее, поэтому жёлтая Тойота с «шашечками» уже ждала Горацио у входа в аэропорт. Он с некоторым трудом нашёл её в сигналящем, едва шевелящемся рое машин; устроил чемодан в багажнике, повалился на заднее сиденье – и выдохнул с облегчением.

– Отель «Камелот», правильно? – по-английски спросил таксист. Странный акцент, чёрные, как смола, волосы, нос с горбинкой; грузин? Турок? Грек?.. Горацио не стал гадать – но немыслимый культурный коктейль Гранд-Вавилона казался ему всё более любопытным.

– Да. Спасибо.

– Да пока не за что! – (Таксист ухмыльнулся). – Вот доедем – и скажете спасибо. Вас там куда, к центральному входу подвезти или к основному?

– А это разные вещи? – слегка растерялся Горацио.

– Ну, конечно. – (Таксист нахмурился – как показалось Горацио, с осуждением). – Центральный – по центру, а основной – главный… Для всяких VIP-персон, вроде того.

Такси медленно выбиралось из моря машин на стоянке; Горацио озадаченно помолчал. Вряд ли даже Артуру пришло бы в голову отнести его к «VIP-персонам». Хотя – учитывая то, что он то и дело ляпает про его «гениальность» и статус «достояния нации»…

– Подвезите к любому. Как Вам будет удобнее.

– Э, ну уж нет, так не годится, сэр! – (Чёрные глаза таксиста весело сверкнули, но говорил он весьма дидактично – как учитель, делающий замечание нерадивому ученику). – Надо подъезжать, куда удобно Вам, а не мне. Как говорится, кто платит – тот и музыку заказывает!.. Правильно же?

– Правильно, – сказал Горацио, сдерживая улыбку; от солидности, сквозящей в тоне таксиста, ему почему-то стало очень смешно. – Тогда давайте к центральному входу.

– Вот, другое дело! – кивнул таксист. – Я считаю так: работать надо для клиентов, а не для себя. Многие меня, конечно, чудаком называют, но, по-моему, так оно правильнее. Люди важнее всего!

– Говорите прямо как политик, – не выдержав, подколол Горацио. Таксист тут же помрачнел и процедил:

– Десять лет провозил козла. «Слугу народа», черти бы подрали его… Возил-возил – а потом он швырнул мне в лицо ключи и послал по известному адресу. Ну, я поднял эти ключи и обратно их в него кинул – прямо в его разожравшуюся морду! И уволился!

Таксист агрессивно крутанул руль; они выехали с территории аэропорта, разогнались – и полетели по полупустому шоссе, убегающему вдаль серой змейкой. Вдоль дороги были высажены раскидистые деревья, за ними, на покатых холмах, коврами пестрели цветы – круги, квадраты и завитушки из садовых роз и лаванды. То и дело попадались баннеры с рекламой и кокетливыми надписями «Добро пожаловать в Гранд-Вавилон!», автозаправки и автосервисы, придорожные кафе, гипермаркеты – в общем, пока всё вполне стандартно для окрестностей аэропорта. Тёплый ветер врывался под опущенное стекло, трепал волосы Горацио – а он слушал грустную повесть таксиста и уже жалел, что сравнил того с политиком.

– …Так что грязное дело эта ваша политика! Я лучше вот так, в такси поработаю, по-простому, – заключил таксист – всё ещё мрачно, но уже мягче. – Всё честнее.

В ответ Горацио только вздохнул – чтобы опять ненароком не сказать лишнего. Таксист с драматичной историей и принципами; что ж, неплохое начало путешествия. Интригующее.

А если серьёзно – слышно, что ему больно до сих пор. Застарелая боль будто просочилась на заднее сиденье, окутав салон зеленовато-чёрным облаком. Сейчас он снова прокручивает в памяти ту сцену – себя, те ключи, толстые красные щёки и двойной подбородок «козла». Своё унижение.

У каждого – свой «Пятый угол».

Хорошо, что Горацио не особенно интересуется политикой и не знает, о каком представителе властей идёт речь. Что, если этот таксист возил самого мэра Гранд-Вавилона – полумифического богача, который, по слухам, иногда участвует в мировых интригах наравне с президентами, премьер-министрами и канцлерами?.. Артур наверняка не оборвал бы этот разговор на сочувствующем молчании. Политика была его страстью – правда, только на уровне «левых» групп в соцсетях и оппозиционных видео на YouTube.

Шоссе, между тем, перетекло в широкий проспект – и на несколько секунд у Горацио глупо пресеклось дыхание.

Блеск стали и стекла, приглушённо-серые мазки бетона – и огромные футуристические здания в форме конусов, шаров, пирамид. Гул толпы, вальс перекрёстков и переходов, изящные перелёты надземных магистралей – и вывески, вывески, вывески, тысячи разноцветных вывесок на сотнях языков; от строго-минималистичных логотипов крупных компаний – всепожирающих, все-создающих левиафанов, известных по всему миру, – до иероглифов над входом в скромное китайское кафе, украшенное красными и жёлтыми бумажными фонариками. Такси летело в потоке машин, сквозь гул города, под водопадами анимированной рекламы, под медленно плывущими прозрачными лифтами, мимо суетливо спешащих мужчин и женщин, – и Горацио был скорее ошарашен, чем восхищён этим урбанистическим великолепием. Если бы его прямо сейчас спросили, что он думает о Гранд-Вавилоне – он смог бы выдавить только: «Всё такое… большое».

Действительно, здания были громаднее, улицы – шире и шумнее, чем в других, уже знакомых ему мегаполисах; но – и только. К моменту, когда такси вспорхнуло на мост через сияющую синеву Ри, он был почти разочарован.

– Это был деловой район, да? – спросил он, перекрикивая шелест ветра, который всё смелее врывался в окно – чувствовал, что такси набирает скорость. Водитель хмыкнул.

– Ага, один из. Подождите, сейчас поприятнее будут виды.

Это оказалось правдой. Уже на мосту Горацио нравилось значительно больше: нечто длинное, гладкое, невесомо пролетающее над водой – почти как в самолёте. На зеленоватых медных перилах моста были отлиты трезубцы, рыбы и пухлые длинноволосые русалки; по воде бродили сверкающие блики, тут и там проносились речные трамвайчики и катерки с туристами, а вдаль – к горизонту – уплывал величавый пароход, за которым стелился белый шлейф пены. Пароход так выделялся на фоне крошечных прогулочных судёнышек, что напомнил Горацио красавца-селезня, в которого он пытался попасть хлебом на прогулке с Артуром. Он улыбнулся.

И – улыбался то и дело, когда такси миновало мост. Уже от панорамы набережной у Горацио на миг глупо сдавило что-то в горле. И правда – очень похоже на Венецию; но – больше, по-имперски величественнее, с каким-то надрывным размахом. Белые, светло-зелёные, желтоватые и тускло-голубые, как небо осенью, громады дворцов выстроились плотной шеренгой – издали казалось, что между ними нет ни метра расстояния. Строгие купола и шпили, кариатиды и лепные балкончики, позолоченные и чёрные литые ворота, полукруглые и стрельчатые изящные окна, пышные завитушки барельефов – беломраморные розы, львы, орлы, ангелы; казалось, что все архитектурные изыски и стили мира собраны здесь – и выставлены напоказ вдоль одной идеально ровной черты, проведённой гигантским бесплотным Строителем. Тёмно-золотой купол какого-то собора вдалеке явно должен был венчать композицию – и отсюда напоминал крышечку, аккуратно водружённую тем же Строителем поверх города. Последняя, самая вкусная вишенка на торте.

Мост нырнул под высокую арку, которую с двух сторон поддерживали трубящие каменные ангелы – такие огромные, что Горацио покрылся мурашками от какого-то детского, робеющего восторга. Как чётко видно каждое перо на крыльях ангелов, каждая складка на белых одеждах; и какие они большие – он не дотянулся бы, наверное, даже до их колен. Так же – робея, почти со страхом – он бродил вокруг древней Урании в археологическом музее Неаполя; бродил – и решительно не понимал, как человек, живой человек мог создать такое – и столько веков назад.

Тот же робкий восторг шипел и потрескивал в нём, как пламя, следующие полчаса – пока такси кружило по историческому центру города. В глазах пестрело от обильного разнообразия красок и форм; здесь можно было отдыхать взглядом – и объедаться им, блаженствовать за изысканным визуальным пиром.

Под нежно синеющим небом цвели, как в саду, причудливо-громоздкие здания в стиле барокко, похожие на торты, и сдержанные, изящные, как лебеди, классицистические дворцы с колоннами; вон там – тёмно-розовая башенка со шпилем, по-осеннему пахнущая поздним Средневековьем (Горацио всегда нравилось это определение – «осень Средневековья»; не у всех устоявшихся терминов есть свой запах – а у этого есть); здесь – горбатый мостик через канал, украшенный златокрылыми грифонами (на голову одного из грифонов бесцеремонно уселась чайка); дальше – резкие и простые штрихи горчично-жёлтого дома в стиле модерн, будто собранного из кубиков… Всё это плотно застроенное великолепие перемежалось водой – и шрамик, оставленный на сердце Горацио Венецией, приятно ныл уже сейчас. Тёмно-синяя и затхло-зеленоватая вода каналов окружала тротуары, цепочки машин, тоскующих в пробках, тенистые парки, дома, похожие на дворцы, и дворцы, выродившиеся в отели или музеи, – как рамка окружает фотографию. Вода ставила границы образам, очерчивала их; но – и делала бескрайними, текуче-зеркальными, переменчивыми и многоликими, как Протей; превращала определённость города в море неопределённых, размытых смыслов, в волны, шторма́ и рифы смешавшихся эпох и культур. Вода впитывала кружева мраморных колонн и лепнины наравне с игривыми вывесками баров, бильярдных и казино; выложенные мозаикой стены мечетей и витражные окна кафедральных соборов – наравне с гостеприимно открытыми дверями кинотеатров, торговых центров и McDonald’s’ов. Шумные проспекты и узкие извилистые улочки, вымощенные очаровательно-старомодным булыжником, неизбежно приводили к воде – предлагали взглянуть на своё отражение.

Горацио уже чувствовал, что у него случится история с этим городом. Не факт, что это будет история любви – что-то подсказывало ему, что именно любить Гранд-Вавилон сложно; но увлечение, кружащая голову интрижка – наверняка. Он предвкушал эту историю, чуял её – как хищник, затаившийся в зарослях, чует запах жизни, ещё не слыша шагов оленя. Он хмелел от того, что видел, и знал, что захмелеет ещё сильнее от того, что увидеть лишь предстоит.

За эти полчаса он ни разу не вспомнил о Ди.

Жаль, что вспомнил, как только такси остановилось.

– Ну, вот и приехали! – объявил таксист. Горацио подавил вздох нелепого разочарования. Он был бы не против кататься по Гранд-Вавилону ещё и ещё – почему-то это обожгло удовольствием, как ребёнка обжигают аттракционы. В его восторге было именно что-то детское, совершенно бездумное; он давно не восхищался каким-то местом так полно и просто – наивно погружаясь в сам акт созерцания, забывая копаться в себе.

Или – по крайней мере – почти забывая.

– Вы первый раз тут? – с усмешкой спросил таксист, открывая багажник. Горацио отвёл взгляд; он чуть стеснялся своих эмоций. Наверное, вид у него сейчас по-туристически обалделый – оттого и возник этот резонный вопрос.

– Да.

– Ну, тогда хорошо провести время!..

Крякнув, таксист расторопно поддержал чемодан, пока Горацио вытаскивал его. Девочка лет десяти, замершая на другой стороне улицы, почему-то смотрела на них с внимательным интересом. В руках у девочки был рожок мороженого; Горацио осторожно улыбнулся ей, будто говоря: «Ну вот, и я прилетел в ваш город». Девочка хихикнула, прикрывшись мороженым – и побежала в сторону итальянского ресторана под огромной, весьма аппетитно нарисованной пиццей.

Ресторан расположился на первом этаже старинного бело-бежевого дома напротив – а отель «Камелот» Горацио рассмотрел только сейчас. В полном соответствии с названием, он был стилизован под средневековый замок – суровые серые булыжники, стена с квадратными зубцами, башенки по бокам; с башенок свисали алые знамёна с геральдическим золотым львом. Горацио хмыкнул; что ж, по-фэнтезийному стильно. Меньшего от Артура он и не ожидал. Остаётся лишь надеяться, что внутри побольше удобств, чем было в средневековых замках.

По ступеням, застеленным ковровой дорожкой, к ним уже спешил швейцар, готовый помочь с багажом. (Интересно, если это «центральный» вход – то где же «основной»?..). Горацио расплатился с таксистом, поблагодарил и развернулся, чтобы уйти, – но тот вдруг схватил его за локоть.

– Сэр… Или месье, или не знаю, как к Вам, эм, обращаться. Вот, держите! – (Покопавшись в кармане, таксист достал маленькую деревянную пластинку. Простой, гладкий кружок; а в центре – зелёный камень, похожий на малахит. Горацио улыбнулся в недоумении, но черноглазое горбоносое лицо таксиста оставалось совершенно серьёзным). – На удачу. Носите с собой везде, а то тут… – (Он осёкся). – В общем, обязательно носите.

– Спасибо, но мне…

– Берите! – с нажимом сказал таксист, вкладывая деревяшку ему в ладонь. – Считайте, что это талисман. Вы тут первый раз – поверьте, Вам может понадобиться.

Что это ещё за триллерная таинственность? Может, тот случай с ключами всё же чуть пошатнул рассудок таксиста?.. Горацио озадаченно посмотрел на «талисман» – и решил, что лучше не спорить.

– Хорошо, спасибо. А…

– И избегайте всяких таких мест… Ну, как Вам сказать… – смущённой скороговоркой добавил таксист, как-то неприязненно покосившись на подошедшего швейцара. Горацио стало любопытно: о чём это он? О знаменитом игорном квартале? Или о чуть менее знаменитом «Розовом лотосе», о котором ему рассказывал Артур?.. Артур столько раз и с таким возбуждённо-подростковым энтузиазмом твердил, что в Гранд-Вавилоне легализована проституция; Горацио едва удержался от того, чтобы позвать его с собой – или вместо себя. – Вроде улицы Святого Винсента. Или мест вокруг Фонтана Шести Фей.

– А что в них такого? – с жадным интересом спросил Горацио – но таксист только вздохнул.

– Поймёте, если окажетесь там, особенно ближе к ночи… Но очень советую не оказываться. И носите с собой талисман.

[1] Комедия окончена (итал.).