Гранд-Вавилон

Глава вторая (часть вторая)

***

«…Проект «Открытый мир», нацеленный на развитие глобального диалога культур и культурной интеграции, включает ряд масштабных симпозиумов, фестивалей, открытых лекций, мастер-классов, интервью и других мероприятий международного уровня. Большинство мероприятий пройдёт в Гранд-Вавилоне с июля по ноябрь этого года. В рамках данного проекта нам требуются разные специалисты, но прежде всего – компетентные переводчики, способные обеспечить общение участников из разных стран на достойном уровне, а также обработать письменные результаты проекта. В связи с этим рады сообщить, что мы заинтересованы в сотрудничестве со следующими студентами / сотрудниками Вашего университета…»

Ниже стояло только одно имя – её собственное. Алиса Райт.

Алиса поймала себя на том, что уже третий раз перечитывает прохладно-вежливую «шапку» письма – а к своему имени будто боится прикоснуться взглядом. Ей совсем не верилось, что это действительно её имя; что кто-то в далёком мегаполисе-государстве соотносит эти безликие чёрные буквы с её личностью. Это какая-то ошибка. Определённо. Сейчас всё выяснится, и декан отпустит её.

А ещё – она машинально начала мысленно переводить описание этого проекта, полное жизнеутверждающих банальностей о глобализации и диалоге культур. На английский, а потом и на итальянский. В последние годы она перевела на заказ столько документов, рекламных текстов, аннотаций к научным статьям, рефератов, кусков магистерских диссертаций, что отклик на такие формализованные слова и конструкции превратился в глупый рефлекс.

– Ну, дочитали? – поджав губы, сухо спросила декан. Да, она явно слишком долго таращится в листок; Алиса кивнула и положила письмо на стол. Оно пришло на имя ректора; на бланке красовался логотип – голубь с маленьким земным шаром на месте сердца.

Логотип “Terra Incognita” – крупнейшей в мире организации, занимающейся международными культурными связями. Она находится в загадочном Гранд-Вавилоне, и поработать на неё – даже с чем-то незначительным – мечта любого переводчика. Высшая инстанция признания; золотое клеймо на трудолюбии и таланте.

Мечта любого – но не её. Алиса уже и не помнила, когда её в последний раз посещали амбициозные замыслы. Точно до того, как ад с Луиджи – с его алкоголизмом, враньём, нестабильностью, изощрёнными издевательствами, параноидальной ревностью, – вырос до размеров её разлагающейся вселенной. В последние годы ей хотелось только тихо делать свою работу, получать достаточно, чтобы не сидеть на шее у семьи (мама и отчим и так едва сводят концы с концами), и перетерпевать день за днём.

Иногда – писать. Творчество было единственным светлым пятном в её личной пыточной; медленно, исподволь прорастающие большие тексты – настоящая Terra Incognita, а не для красного словца. Земли, неведомые никому, – кроме, разве что, Поля и ещё пары близких друзей. Алиса не считала, что добилась достаточного уровня, чтобы показывать кому-то написанное; да и вообще – что когда-либо добьётся. Судьба, может, и подарила ей неплохую память и логику, умеренные способности к изучению языков – но не больше. Чем усиленнее она читала чужие тексты и восхищалась ими, тем больше презирала свои; они казались пирожками из песка, неумело слепленными ребёнком, – в сравнении с изысканными блюдами шеф-поваров.

В последние недели таким блюдом стали «Стеклянные пророки» Горацио. Алиса всё-таки взяла у Дианы его роман – и читала по ночам, до сухого зуда в уставших глазах; читала в каждую свободную минуту, упиваясь переливчатой красотой слов и образов. То, что эту книгу написал бывший парень её соседки по квартире (или всё ещё – не бывший?.. впрочем, неважно: в интрижках Ди чёрт ногу сломит), уже не имело значения: это просто был прекрасный текст – прекрасный и целостный, как готический собор. Как в готическом соборе, в нём было много меланхолии, духа истории, грустно-созерцательной погружённости в себя; и – много Венеции, которой Алиса грезила с тех пор, как они съездили туда с Луиджи.

В той поездке он, помнится, хандрил – так что бесконечными упрёками, ссорами и парой чересчур сильных пощёчин в их постельных играх дело не ограничилось. Уже на вокзале, перед обратной дорогой в Рим, Луиджи утомлённо заявил, что они расстаются, – и она неделю вымаливала прощение за какой-то очередной промах. Алиса уже даже не помнила, за что именно: в такие периоды любая мелочь могла вывести Луиджи из себя и заставить твердить, что они «не подходят друг другу»; а потом, спустя пару часов, – передумать и со слезами признаваться ей, исходящей нервной дрожью, в любви.

Кажется, в тот раз поводом стало то, что она отреагировала мягкой шуткой, когда один из друзей Луиджи – пьяный в стельку – бросился перед ней на колени, пытаясь за что-то извиниться. Да, точно. «Человек перед тобой на колени встал – а ты… Какое низкое мещанство!» – бледнея, прошипел тогда Луиджи – и потом весь вечер зло подкалывал её при всех. Объяснить ему, что она не может воспринимать всерьёз эту пьяную клоунаду, Алиса не смогла – ни тогда, ни позже.

– …Вы язык проглотили от радости? В чём дело?

Алиса вздрогнула. Узкое лицо декана, её поджатые губы в пурпурной помаде, модная стрижка, орлиный нос. На факультете её за глаза называли Мадам Зима – так сильно от неё веяло саркастичным холодом.

– Я прочла, спасибо. Но… я думаю, нужно уточнить информацию. Здесь наверняка какая-то ошибка. – (Она прочистила горло). – У меня нет ни достаточного опыта, ни особых заслуг, чтобы переводить для проекта такого уровня. Я была бы польщена, но…

– Милочка, Вы правда думаете, что сотрудники “Terra Incognita” могли допустить ошибку в международной рассылке для ректоров? – тихо – и очень ядовито – уточнила декан, вскинув тонко выщипанную бровь. – Если Вы так боитесь ехать, я Вас разочарую. В “Terra Incognita” не ошибаются. Здесь, – (длинный красный ноготь постучал по письму), – стоит Ваше имя?

– Да. Но…

– Значит, «но» быть не может. Они хотят видеть в Гранд-Вавилоне Вас и Вашу работу.

Наверное, это должно было звучать как поздравление – но Мадам Зима, как всегда, цедила слова презрительно и насмешливо. Алиса почему-то вспомнила, как однажды – на втором или третьем курсе – расплакалась, сдавая ей документы для конкурса на повышенную стипендию: под такими лавинами сарказма декан погребла её портфолио. Теперь в этом воспоминании она казалась себе смешной и жалкой – сейчас бы ни за что не показала, как ей обидно, – но тогда…

Тогда она ещё не была ветераном духовной войны с Луиджи. Тогда в ней оставалось ещё хоть что-то, кроме выжженных пустошей – выжженных и присыпанных одуванчиками.

– Они ознакомились с Вашими академическими показателями, Вашими статьями о диалоге культур, переводческим опытом, – продолжала декан. – Вы их заинтересовали. И хочу подчеркнуть, что я не спрашиваю, поедете ли Вы в Гранд-Вавилон. – (Глаза за стёклами узких очков цепко впились в Алису – будто чуяли, что она уже готова отказаться). – Я сообщаю, что Вы поедете.

– В июле? – выдавила Алиса.

– В июле.

– Надолго?

– На три недели. – (Вздохнув, декан пододвинула к ней ещё пачку листов – видимо, приложение, где уточнялись условия договора). – Перелёт Вам оплатят, насчёт проживания пока не могу сказать… Ваша подпись, пожалуйста. Не будем затягивать: ректор должен ответить до завтра.

Пробираясь сквозь вязкую нереальность происходящего, Алиса взяла ручку.

Профессор Базиле, пожалуй, хотел бы, чтобы она поехала. «Будьте смелее, Алиса, – всегда говорил он. – Вы много работаете, но ужасно боитесь себя показать. В этом мире надо быть смелым и не упускать возможностей!» Он таким и был – очень смелым. Солнцем, озаряющим лучами своего ума весь факультет; солнцем, имя которого гремело по всей стране – и за её пределами.

Солнцем, которое закатилось. Теперь профессор Базиле уже ничего не скажет – потому что четыре года назад одна машина врезалась в другую на обледенелой трассе. Не усмехнётся в усы, заметив удачную мысль в её докладе; не прочтёт – до мурашек, с артистично-театральной игрой интонаций и пауз – “L’Infinito” Леопарди или монолог Гамлета. У Алисы сдавило горло – как всегда, когда мысли забредали в этот пронизанный солнцем край; солнца там было так много – слишком много, до боли много для неё, привыкшей к темноте. Прямо как в Италии.

…Когда Алиса вышла из кабинета декана, её раздирали два равновеликих желания – позвонить маме и Полю. Поколебавшись, она решила начать с Поля, чтобы добраться до мамы в более уравновешенном состоянии.

Впрочем, никакой особой неуравновешенности новость о Гранд-Вавилоне в ней, кажется, не вызвала. Апатичное удивление – и столь же апатичное стремление отказаться. В последние месяцы – а особенно после фото с Луиджи, Кьярой и одуванчиками, – она вообще мало что чувствовала, кроме апатии. Первый гнев – чёрно-золотой, сверкающий, как грозовые тучи в молниях, – прошёл, и осталась только пустота. На автопилоте она переводила, редактировала, сдавала скучные аспирантские зачёты – но хотелось лишь лежать, повернувшись лицом к стене, и водить пальцами по обоям.

А ещё – плакать и пить. После разрыва с Луиджи Алиса поставила себе строгие ограничения на вино – не чаще одного-двух раз в месяц, не больше пары бокалов, – и придерживалась их; но легче от этого не становилось.

Ей всегда было легко запрещать себе что-то приятное, ограничивать чувственные удовольствия жизни, на грани страха и любопытства наблюдая за тем, сколько же она сможет выдержать. Когда-то – когда Луиджи пропал особенно надолго, на два года, – Алиса довела аскетизм своего питания до того, что грустный лысый психиатр, бросающийся жутковатыми словами вроде «психоз», «депрессия» и «нервная анорексия», пригрозил, что её придётся кормить через шланг, если она не возьмётся за ум.

Она съездила на стажировку в Италию и – хоть и не сразу – взялась.

Но лететь в Италию ей тогда хотелось не больше, чем сейчас – в Гранд-Вавилон. Алиса помнила, как погрузила себя в самолёт – точно усадила в кресло безвольную тряпичную куклу или подушку с коряво нарисованным человеческим лицом. Италия почти насильно отогрела её – грустными каналами и мостиками Венеции, запахом древней жизни на замерших улочках Помпей, закатами над Неаполитанским заливом, коротким, нежно-тёплым романом с Роберто, – но ненадолго.

До тех пор, пока Луиджи не появился опять, вернувшись из России. До тех пор, пока снова не застегнул на ней рабский ошейник – буквальный и метафорический.

Луиджи помешан на власти – во всех её формах; но особенно – на власти над женщинами. Ему нравится её демонстрировать. А Алисе нравилось служить тому высокому и прекрасному, что она в нём видела; тоже – во всех формах.

Теперь это «высокое и прекрасное» лежит в поросшей одуванчиками, болотистой русской грязи. Алиса вздохнула, нашла тихий уголок в коридоре и достала телефон.

Поль, наверное, обрадуется за неё. Он умеет радоваться за других – так же искренне, как сочувствовать. Сколько бы страшного ни довелось пережить, он всегда смотрит на мир с детским поэтическим восторгом – восхищённо и лирично, видя красоту в каждой бродячей собаке, в каждом вкусном пирожном и каждом погожем дне. Совсем как Дуглас в его любимом «Вине из одуванчиков» Брэдбери. (Проклятье, опять одуванчики. Впрочем, здесь их можно простить – за соседство с вином). Возможно, эта детская лёгкость, казавшаяся Алисе почти немыслимой, и привлекла её в нём, когда они только начинали общаться. Это случилось как раз в те два года без Луиджи – два года, когда пустота душила её с особенно жестоким злорадством. Почему-то Поль сумел – хотя бы отчасти – заполнить эту пустоту.

Они могли часами говорить обо всём на свете, блуждая в разноцветных лабиринтах ассоциаций – перелетая от споров о социализме и капитализме к Уитмену, Джойсу и Прусту, от ночных кошмаров и личных травм к психологическим шаржам на знакомых. Довольно часто говорили о любви и отношениях. Границы церемонных гендерных условностей между ними давно были разрушены – примерно с тех пор, как Поль пришёл к выводу, что он гей.

В ту пору это потрясло Алису – во-первых, потому что открыло перед ней новый, прежде совсем чуждый ей мир с чуждыми ценностями; а во-вторых (ни к чему отрицать и эту, более прозаичную причину) – потому что Поль нравился ей. Тогда – не только как интеллектуальный собеседник. Однажды она пошла ва-банк и осознанно подвела их дружбу к опасному перелому – попросту говоря, цепочкой ловких, но очень простых (как ей казалось) манипуляций превратила их приятельские посиделки в ночь, полную жадных поцелуев, укусов и подростково-неуклюжих пьяных попыток заняться сексом. Если бы не ориентация Поля, эта последняя грань тоже могла бы быть сломлена – и Алиса понятия не имела, как жила бы в таком случае сейчас.

В ту ночь она поняла, что уроки Луиджи не прошли даром. Он взрастил в ней тягу к тем же порочным манипуляторским играм с чужим сознанием, которыми занимался сам.

Так или иначе, всё – как всегда – закончилось возвращением её личного злого божества. Когда они снова стали общаться с Луиджи, Алиса тут же бросила нежно-приторную переписку с Роберто и отдалилась от Поля – а чувства к нему скрылись где-то в самых тёмных закоулках её подсознания.

Луиджи, конечно, маниакально ревновал к Полю – хоть и прекрасно понимал, что их с Алисой общение не выходит за рамки возвышенно-платонических бесед о собственных и чужих текстах, смыслах и эмоциях. Пока Алиса измученно барахталась в нездоровых узах с Луиджи – пытаясь то спасти его, то удержать его, то понять, чего же он всё-таки хочет; ревнуя, скучая, рыдая от его измен и язвительной холодности, – Поль менял парней, как перчатки. Однако это не помешало Луиджи устроить с ним что-то вроде дистанционной войны за душу Алисы (по крайней мере, так он сам это рассматривал). В ход шло всё – от угроз и шантажа до манипуляций обиженностью и откровенного психологического насилия. Дважды Алиса полностью прекращала общение с Полем, подчиняясь давлению Луиджи; и – оба раза её хватило только на несколько месяцев. Поль прощал и принимал её без единого упрёка, будто играя в святого; она не понимала, почему, зачем, – и как он вообще на такое способен. Наверное, лишь то, что он видит всю её боль и её метания ясно, как свои собственные, дало ему силы для этого прощения.

И ещё – он тоже пишет. Это закалило их взаимопонимание, как клинок; сделало его совершенным, нерушимым до пугающей степени. Поль часто определял людей литературными жанрами – «человек-новелла», «человек-элегия», «человек-трагедия», – и говорил, что Алиса – человек-роман. С этим было трудно спорить; Алиса с детства непрерывно писала – стесняясь, скрывая, обрывая себя, чтобы удержаться от падения в хаос из своей упорядоченной интеллектуальности. Писала романы и повести – точнее, то громоздкое, вечно разбухающее, что при хорошей шлифовке могло бы ими стать.

Поль писал стихи, рассказы, маленькие изящные зарисовки – короткие, броские тексты, метко, как стрелы, попадающие в цель. Ему недоставало эпической полноты и погружённости в анализ мира; ей – лаконизма и смелости в выражении мыслей и чувств. Поэтому они вечно спорили – и вечно дополняли друг друга. Алису часто бесила нелогичность и неструктурность Поля. Он был полон противоречий – например, искренне любил и понимал внеморальную, порочно-прекрасную поэзию эпохи декаданса, но при этом считал себя материалистом, марксистом и вечно повторял, что искусство «должно учить нравственности и отражать социальные проблемы». Был рассеянным недотёпой – постоянно что-нибудь забывал, терял и путал, – но понимал людей со взвешенной мудростью, которой Алиса не встречала даже у профессиональных психологов. Мог пропасть на несколько недель, нырнув в какую-нибудь новую любовную историю – но мог и часами выслушивать её, оттаскивая от края.

Так он, собственно, и делал – много раз. Когда Алиса потеряла профессора Базиле, а потом и дедушку – когда закатились и солнце её ума, и солнце сердца. Когда Луиджи морально пытал её. Когда Луиджи ушёл.

Раньше она стеснялась звонить Полю без весомого повода, но в последние месяцы это превратилось в необходимость. Их весёлая интеллектуальная (а иногда и не очень) болтовня хоть немного отвлекала её от боли – ослабляла напряжение, туго бившееся внутри. Однажды Алисе пришло в голову, что их общение похоже на мини-версию литературно-философского салона девятнадцатого века – на диалог душ, которого порой так не хватает современной прагматичной реальности.

Но сегодня Поль работает, так что на диалог душ рассчитывать не приходится.

– Уф, привет! – выдохнул он, наконец-то приняв вызов. – Я тут с заказом парюсь – двести буклетов для фитнес-центра. У тебя что-то срочное?

– Не знаю, – сказала Алиса, глядя, как кучка первокурсников взволнованно топчется возле аудитории, листая конспекты. Эх, как же давно это было – экзамены на первом курсе; как давно она перестала волноваться перед экзаменами… Даже жаль. – Если приглашение поработать в Гранд-Вавилоне можно считать срочной новостью, то да.

– Где, в Гранд-Вавилоне?! – воскликнул Поль. – И ты так спокойно об этом говоришь? Издеваешься, что ли?

– Нет. – (Алиса хмыкнула). – Просто я не горю желанием куда-либо ехать.

– Но это же Гранд-Вавилон!

– Ага.

Она вкратце рассказала о проекте “Terra Incognita”. Поль присвистнул – то ли с восхищением, то ли с завистью.

– Ну что, поздравляю, серьёзно. Это дико круто! И столько материала наберёшь… Эх. Да и денег тоже, наверное, – он наигранно вздохнул.

– Завидуй молча, – посоветовала Алиса.

– Нет уж, вон Сальери Моцарту назавидовался молча. Я лучше буду завидовать вслух!.. Ты же отдашь мне свой заработок, да?

Алиса засмеялась. Поль работал в типографии – и трудился, как каторжник, но получал гроши. Возможно, поэтому просьба «отдай мне свои деньги» была слишком уж навязчивым лейтмотивом его шуток.

– Больше тебе ничего не надо?

– Ну, можешь помочь поступить в аспирантуру.

– Нечего тебе тут делать.

– Мне виднее… Но вообще я рад, правда, – мягко добавил он – видимо, решив, что обмен колкостями себя исчерпал. – Хоть развеешься, погуляешь там по красивым местам. А то устроила себе какое-то «лето в аду».

Да уж, «Лето в аду» Рембо – весьма подходящий образ для этого лета, да и для весны… Алиса попыталась вспомнить, были ли там, у Рембо, одуванчики. Вряд ли.

– Спасибо. В общем, ты думаешь, надо ехать?

– Она ещё спрашивает! – (Поль возмущённо цокнул языком). – Если ты не хочешь – давай я поеду. Такого им там наперевожу, закачаются… Зато по вечерам и на выходных устрою себе отрыв с блэкджеком и шлюхами! Тусить в Гранд-Вавилоне – чёрт побери, это же мечта!

– Тебе-то зачем шлюхи? – понизив голос, спросила Алиса. Её всё ещё разбирал смех.

– Мужская проституция тоже существует, знаешь ли… Ох, ладно, тут пришли с заказом, я потом перезвоню!

Алиса нажала «Завершить вызов» – и, не позволяя себе слишком много думать, открыла сайт крупной авиакомпании. Нужно посмотреть июльские рейсы в Гранд-Вавилон.