Гранд-Вавилон

Глава шестая (часть четвёртая)

...Они пошли бок о бок под лесами и строительной сеткой, мимо замерших во тьме, сияющих окнами домов. Почти так же, как она шла с Ноэлем, – но с Горацио было гораздо спокойнее. Не было чувства назревающего взрыва, текучей зеркальности, обманных полутонов; но – и скуки, и ощущения, что она банально заполняет хоть кем-то время, как с алжирцем, тоже не было. Просто покой.

– Как Вам отдыхается? – спросила Алиса – хотя с ним было вполне комфортно идти в молчании. Наверное, это, в числе прочего, бесило в нём Диану – он так много и естественно молчит.

Горацио улыбнулся и пожал плечами. Он был плотнее Ноэля – но тоже худым; клетчатая рубашка сидела на нём очень свободно и в полумраке казалась мутно-белым пятном.

– Хорошо. Здесь всегда есть, куда себя деть. А как Вам работается?

– Недурно. Иногда скучновато.

– Неужели от переводов может быть скучно?

– Смотря от каких. Поверьте, от договоров и однообразных интервью – может.

– А Вы представьте, что это художественное произведение – просто с таким странным игровым стилем. – (Горацио принюхался к вину в стакане и удовлетворённо кивнул). – Помните, как имитация журналистского стиля в «Улиссе» Джойса?

– Ох, всегда ненавидела эту главу, – пробормотала Алиса. – Переводчикам художественной прозы тоже бывает несладко, знаете ли.

– Конечно, знаю. «Стеклянных пророков» уже перевели на английский и французский, сейчас переводят ещё на четыре языка, – спокойно ответил Горацио. – Да и по поводу других моих текстов – приходилось взаимодействовать с переводчиками.

– Точно. – (Алиса смутилась). – Извините. Глупо получилось.

– Ничего, все мы попадаем в неловкие ситуации. – (Он сделал глоток, и они свернули – к счастью, не на улицу Революции, которая привела бы их к дому Ноэля). – Я вот сегодня, допустим, налил воды в чайник, насыпал в кружку кофе, сел работать – и только спустя минут сорок обнаружил, что чайник-то не включил.

Алиса фыркнула.

– Вот уж правда – жуткая оплошность. С моей не сравнить. Что же Вы так.

– Да, вот такой я растяпа.

– Ну, Вы уж как-нибудь следите за собой.

– Надо поучиться у Вас самодисциплине.

– С чего Вы взяли, что я дисциплинированна?

– Вы очень грамотно говорите, когда волнуетесь. Это один из вернейших признаков.

– Может, я просто подстраиваюсь под Вас. Вы ведь филолог по образованию? Значит, любите поправлять.

– Ах, нет, такому роду самомучительства я не привержен. Если бы я поправлял всех, кто говорит или пишет неграмотно, у меня давно не осталось бы друзей. – (Горацио засмеялся). – Ну, а если бы принимал это близко к сердцу – меня уже хватил бы инфаркт, полагаю.

– Да уж. Я поняла, что тоже скоро постигну дзен в этом плане. Например, недавно один человек поинтересовался, нет ли у меня «оклематизационного периода», когда я приезжаю в новое место.

– Возможно, он просто образовал это слово не от «климат», а от «оклематься». Народная этимология.

– Возможно, но, так или иначе, оклематься от таких перлов трудно.

Теперь они хихикали хором. Горацио вдруг осёкся и искоса посмотрел на неё.

– Знаете, а я хотел встретить Вас сегодня.

– Прямо-таки хотели? – растерянно спросила Алиса. Формат обмена остротами нравился ей больше, а это искреннее признание заставило чуть напрячься.

– Да. Рад, что это произошло. «Оклематизационный» – это ведь тоже из того приложения для знакомств, верно?

Она неохотно кивнула.

– Знаете, что я поняла благодаря этому приложению? Что, во-первых, большинство людей удручающе глупы…

– Вы как-то поздновато это поняли, – аккуратно отметил Горацио.

– …а во-вторых – что не нужно никакого искусства, чтобы нравиться. Понимаете? – (Злясь на себя за неуместный порыв откровенности, Алиса смотрела на сложенные столики возле закрытой на ночь кофейни). – Раньше я думала, что женщина должна быть исключительной личностью, чтобы стать, эм…

– Покорительницей сердец?

– Да, что-то около. Иметь модельную внешность, уйму ума и обаяния, излучать сексуальность и всё такое… А в итоге? В итоге – достаточно просто не быть совсем уж страшилищем и иметь мозг. Всё! Если у женщины есть мозг, пара фраз – и любой мужчина может быть очарован! – (Она сокрушённо развела руками). – Не может же всё быть так банально?

– Может. Увы. Большинство людей не вглядывается в суть. Они видят лишь то, что Вы им показываете. А если у Вас, как Вы выразились, есть мозг, да ещё и в рабочем состоянии, – (он хмыкнул), – показать можно что угодно. Никакой магии.

Действительно. И Луиджи никогда не делал ничего чудесного, обольщая девушек; теперь Алиса поняла это со всей остротой. Он только искусно пускал пыль в глаза, демонизируя себя и свои, в общем-то, банальные приёмчики. А она – она велась на эти его манипуляции, как и на многие другие, и годами считала его властителем женских душ с каким-то необъяснимым, пугающим даром. В итоге же добиться обольщения оказалось так просто – и так предсказуемо, что ей уже успело наскучить. Добиться комплиментов, восхищения – и роз, и ужинов, и предложений встречаться. Всё это происходило гораздо быстрее и легче, чем она думала, – и не оставляло в ней почти никакого следа.

За одним исключением, конечно.

– Единственная осечка – тот случай, когда женщине по-настоящему кто-то нравится, – рассудительно продолжал Горацио. – Вот здесь да. Всё сразу идёт не так.

– О да. Я сполна убедилась.

– Я так и думал, что Вы встретили кого-то, – спокойно сказал он. – Как его зовут? Если я могу узнать.

Алиса вздохнула, поколебалась пару секунд – и стала рассказывать. Конечно, с Горацио она не могла быть так же откровенна, как с Полем, – но всё равно ей хотелось выговориться. История распирала её изнутри, благоухала и волновала, как молодое вино – и давила на пробку, готовую выскочить из бутылки. Она понимала, что Горацио не нужны лишние подробности – эмоциональные или, не приведи небо, романтически-постельные, – и поэтому говорила о том, что правда важно. О том, как встреча с Ноэлем возродила её после многолетнего ада с Луиджи – и в то же время заставила страдать; как она не верила и не хотела верить, что может быть иначе, чем в том аду; как Ноэль похож на духа Гранд-Вавилона и сочетается с его каналами, мостами и сияющими в ночи казино, с ароматом красоты и порока; как теперь благодарность судьбе смешивается в ней с обидой и досадой из-за того, что он, видимо, не проникся ею так же, как она им… Алиса говорила долго – а Горацио молча слушал, и паутина ночных улиц всё плотнее переплетала их. Когда она замолчала, он серьёзно спросил:

– Вы пишете?

Алиса прикусила губу – и впервые осознанно огляделась. Она не заметила, как они дошли до игорного квартала, довольно далёкого от её мест; здесь было шумно, почти как днём, и светло от пёстрых неоновых вывесок. Через дорогу, за парковкой, сверкало красным, чёрным и белым одно из самых больших казино города, похожее на огромный карточный домик; раньше Алиса видела его только на фото – в Интернете и в туристических путеводителях. Над входом зловеще сиял чёрно-белый пиковый туз.

– Немного. Изредка, – по привычке ответила она – но, увидев скептическую усмешку Горацио, исправилась: – Хотя – если честно, часто. Но мне не нравится то, что получается. Это так не похоже на тех авторов, которыми я восхищаюсь… Ну, и вообще – зачем ещё что-то писать в мире, где есть Шекспир и Достоевский? – (Она хмыкнула, невольно заглядевшись на змееподобные лимузины и щегольские машины с открытым верхом, припаркованные у казино). – Что-то вроде того.

– Ну, Вы и не должны писать, как Шекспир или Достоевский. – (Горацио улыбнулся, смакуя маленький глоток вина). – Вы должны писать, как Вы.

– Да. Но… – (Алиса перевела дыхание, понимая, что поток иссяк – больше её не хватает на лихорадочную болтовню. Она хотела говорить о Ноэле, только о Ноэле, – а Горацио сразу копнул глубже, разглядев то, что стоит за историей с ним. Одну большую, никогда не прерывающуюся Историю). – Простите, мне всегда трудно об этом говорить. Мне кажется, у меня много желания писать и любви к письму, но мало таланта.

– Это не Вам решать, – резонно заметил он.

– Не мне. Но пока я чувствую, что уровень… не позволяет это кому-то показывать. Кое-что выкладывала в Интернете, нечасто. А знакомым – не могу… И не просите, пожалуйста. – (Она нервно хихикнула). – Вам точно не покажу. Мне так нравится то, что пишете Вы, что я никогда не опозорюсь подобным образом.

– Спасибо, – ответил Горацио. Они свернули на боковую улицу, где было потише – но из нескольких баров, расположившихся на первых этажах приземистых домов с барельефами и балкончиками-пирожными, всё-таки неслись голоса и музыка. У входов курили, кто-то играл на гитаре; Алиса мысленно посочувствовала жильцам верхних этажей. Хотя – может быть, они тоже пустуют, как почти вся парадная Ноэля?.. Такие дома будто созданы для того, чтобы любоваться ими, фотографировать – и изредка пить в них. Определённо не жить. – Я и не надеялся, что покажете. Так или иначе, пишите. Это правильно и хорошо. В Вас сразу чувствуется это – это восприятие всего…

– Невротичное? – грустно спросила Алиса.

– Обострённое, – смягчил он. – Думаю, Вы уже поняли, что это и прекрасно, и опасно. Прекрасно – потому что Вы всегда живёте очень наполненной – по сравнению с другими – внутренней жизнью. Опасно – потому что, если «нырять» в это полноценно и постоянно, можно сойти с ума.

Они обошли подвыпившую компанию и парня с гитарой. Несколько юных голосов нескладно выводили “The Show Must Go On”; вокруг живописно валялись окурки, обёртки и пустые пластиковые стаканчики. Алиса вспомнила «хобот» из таких стаканчиков в квартире Ноэля – и вздохнула.

– Теперь у меня ощущение, что я говорю с психологом.

– Каждый писатель – немного психолог. – (Горацио улыбнулся). – Но извините, если я навязчив. Просто эта Ваша история окончательно мне доказала, что Вы – пишущий человек.

– И… что же мне делать? – сухо усмехнувшись, спросила она.

– Писать дальше. И жить. – (Он уверенно кивнул своим мыслям и по-ораторски – немного смешно – взмахнул стаканом). – “To be, or not to be”[1]. На самом деле, нет никакого “or”. Быть – это единственное, что нам остаётся. Бытие жестоко. Никакой демократии, сплошной тоталитаризм. – (Кажется, он считает, что каждый писатель должен быть не только психологом, но и философом, – с какой-то непонятной насмешливой теплотой подумала Алиса). – И… как бы банально это ни звучало, время покажет. С такими «людьми-явлениями», как этот Ваш Ноэль, часто нужно просто поддаться потоку – и плыть в нём, не пытаясь повернуть его в другую сторону. А поток принесёт куда нужно.

– Так Вы и справлялись с Дианой? – выпалила Алиса, уже чуть раздражённая его напыщенными, псевдомудрыми советами; но взглянула ему в лицо – и прикусила язык. – Простите. Правда, простите, пожалуйста. Не знаю, что на меня нашло.

Она в ужасе уставилась в землю, чувствуя неприятное ёканье где-то внутри. Горацио пережил, прочувствовал всё то, что так по-разному отразилось в его «Замке в тёмной долине» и «Стеклянных пророках» – а она… Господи, какая чудовищная бестактность. Хуже просто не придумаешь. Всё равно что травить анекдоты про евреев в присутствии пострадавших от Холокоста.

– Я не должна была так говорить. Простите.

Горацио печально – но по-прежнему спокойно – покачал головой.

– За что Вы извиняетесь, Алиса? Вы правы. Я правда очень плохо с ней справлялся. По совести говоря, не справлялся совсем. И, пожалуй, не мне давать тут советы. Но я хочу Вам добра. – (Снова эта усталая, невыразимо усталая улыбка; такая же, наверное, была у его неприметного тёзки из «Гамлета»). – Показал это, как умею.

– Мне теперь ещё стыднее, – выдавила Алиса, по-прежнему глядя в землю. Плиты мостовой были влажными – днём их омыл мелкий дождь; в них отражались фонари и мягко-золотистая подсветка зданий. Расплывчатое звёздное небо под ногами.

– Бросьте. – (Горацио утешительно взмахнул рукой). – Главное – чтобы Вы сделали из всей этой истории нечто созидательное, а не разрушительное. Не идите по моему пути.

– Разрушительное – это что, например? – озадачилась Алиса. – Депрессия?

– Да. Или месть Вашему бывшему возлюбленному.

Хотела ли она отомстить Луиджи?.. Алиса задумалась. Ноэль совсем не похож на месть; точнее, связь с ним (даже в том призрачном виде, в котором она существует сейчас) – это слишком счастливое, слишком незлое переживание. Возможно, сама регистрация в Badoo и была для неё эдаким бунтом против поверженного идола – но Ноэль… Нет. Ноэль сам по себе – он просто есть, как море или северное сияние.

– Вы знаете, что во вторник здесь будет Летний праздник? – спросил Горацио, выводя Алису из виноватого оцепенения.

– Нет. Замечала, что на Площади Единорога сооружают что-то вроде сцены, и кое-где гирлянды из цветов…

– Да, правильно. Каждый год в конце июля или начале августа в Гранд-Вавилоне проходит Летний праздник. Пик тепла и радости жизни, как бы пафосно это ни звучало. – (Он мечтательно улыбнулся). – Люди гуляют допоздна. Ничего особенного не происходит, но над Ри всегда устраивают фейерверк. Говорят, это зрелищно, советую Вам сходить. Лучше всего будет видно на Мосту Ангелов.

– Я не очень люблю фейерверки. В детстве даже боялась их, – смущённо призналась Алиса. Она вдруг почувствовала, что ужасно устала; винная эйфория прошла – а с ней и приступ безвинной боли. Хотелось просто вернуться в отель и лечь спать – чем скорее, тем лучше. – Всё такое яркое и так грохочет…

– Я тоже не очень люблю. Но Вы всё равно сходите – хотя бы будет чем занять голову, – настоял Горацио.

[1] «Быть или не быть» (англ.).