Гранд-Вавилон

Глава девятая (часть первая)

Глава IX

***

Томно воет твой Мак Демарко: “Alone again”,

Голос нежным дождём струится на подоконник.

Мой облезлый дворик топя во тьме,

Засыпаешь ты.

Ледяная трупная красота фасадов –

Куски кожи-лепнины крошатся к твоим ногам,

На Некрасова жмётся к фасадам цветастый храм,

И темнеет, воняя мусором и мочой, боковая арка.

Стонет твой Мак Демарко.

Я смотрю в стекло и не вижу там

Ничего, кроме пустого взгляда.

Мак Демарко мягко кричит, как ты

В те секунды, когда –

Или нет, не надо.

И Фонтанка пухнет чёрной водой,

Как мой взгляд пустой.

И унылых протяжных песен слепой дурман

Золотит монотонный узор из ночных фасадов.

Я плыву в волнах фонарей – безрадостный наркоман,

Потерявший дозу. Тебе не надо

Ничего, кроме радужно-томных ночных миров,

Ты бездушный подменыш эльфов – как этот город.

Стынут в жилах чернила цепочкой слов –

Но не надо и слов, когда ты распорот

На кресте тишины и сумерек

(Распорот или упорот – это как посмотреть).

Тишина горячее слов и важнее слов,

Пустота завораживает – этот факт проверен

И тобой, и городом – а потом уж мной.

Надрывается, хнычет твой Мак Демарко,

И качает невский ночной прибой

Разноцветную колыбель.

Горчит кофе; по утрам в понедельник я говорю «Пока»

Доброму, хорошему человеку,

И он уходит.

Остаётся дождь, не сказать – тоска,

Песня Мака Демарко в моём смартфоне.

Ты всегда гордился, что слушаешь «не попсу»,

Называя попсой всё, что я любила.

Закрывая глаза, я вижу худые лопатки и Сингапур,

Открывая – как Бродский, гнильё отлива.

Мак Демарко поёт; под него совсем ни к чему

Мои нервно-чернильные сложности.

Пляска радужных кошечек, как на твоём тату,

Лабиринты души подменыша.

Так души – значит, всё же, всё же?

Я иду по городу; ветер кошачьим воем царапает пустоту,

Оставляя кровавый след на эльфийской коже.

Алиса стояла у цветочного киоска, растерянно глядя на тощие голландские розы, горделивые лилии и помпезные розовощёкие пионы, прячущиеся за стеклом. У каждой станции метро в Гранд-Вавилоне почему-то обязательно был цветочный киоск – такая же неизбежная принадлежность ландшафта, как киоски с колой и шоколадными батончиками, сувенирами и прессой. Алиса не особенно любила цветы – но здесь было больше некуда деть глаза: она уже пятнадцать минут бесцельно слонялась туда-сюда, дожидаясь Конрада.

Тот самый настойчивый врач, пишущий роботскими, алгоритмически-выверенными одинаковыми фразами. Он был то ли попросту глуп (что, увы, вероятно), то ли слишком застенчив – и потому совершенно не способен общаться по переписке. Поддержать с ним какой-либо осмысленный диалог не получалось в принципе; он писал Алисе каждый день, упорно и педантично, но все разговоры сводились исключительно к суровому «Когда мы увидимся?» Несколько дней назад – ещё до новой встречи с Ноэлем – Алиса, не выдержав такого напора, туманно пообещала ему прогулку «где-нибудь в конце недели». Конец недели настал, работа закончилась – и отговорки иссякли. Алиса не ждала от этой встречи многого (точнее, пожалуй, вообще ничего не ждала), но ей не хотелось обижать Конрада. Он ведь так упрямо добивался её внимания – вдруг за этим стоит нечто большее, чем обычно бывает в Badoo?

Ну-ну. Нечто большее. Конечно.

Вздохнув, Алиса отошла от киоска. В «нечто большее» она верила только до среды – до прихода Ноэля, до его стихийного приступа страсти. (Она сама не заметила, как начала измерять время встречами и разговорами с ним – будто вехами эпох. Плохой знак. Очень плохой). После той встречи – а особенно после ожившей колли и безумной истории Горацио – она несколько раз порывалась отменить прогулку с Конрадом, но постоянно останавливала себя. Почему-то он казался ей добрым, честным человеком – кем-то вроде Роберто (хотя, разумеется, в сто раз глупее и ограниченнее). Ему не хотелось причинять боль. От зажатых сообщений Конрада, от его неуклюжих комплиментов веяло теплом – а она уже знала, что может проникнуться уважением и интересом к «тёплым» людям.

Уважением и интересом – но не страстью. Страсть в ней вызывали почему-то только лунно-прохладные, далёкие, избегающие – такие, как Ноэль. Только те, кого нужно завоёвывать.

Он молчал со среды. Ни звонка, ни сообщения, ни намёка на встречу. Теперь Алиса не знала, человек он или сверхъестественное существо; зато – знала, что ей в любом случае больше нельзя писать первой. Он уже показал, что сам устанавливает правила игры – что не желает никакой стабильной связи (да и желает ли её она сама?..), что они будут видеться, лишь когда удобно и хочется ему. Что ж, пускай. Если он – какая-то древняя и тёмная сущность, это даже логичнее; разве такие сущности не должны играть с людьми, как им заблагорассудится?

Алисе нравилось, когда с ней играют. В конце концов, жертва часто в преимуществе: охотник, упиваясь своей властью, может не заметить, как поменяется с ней местами.

Телефон завибрировал; сообщение от Поля. Новое стихотворение. Алиса с досадой прикусила губу; прочитать текст Поля и обсудить его с ним ей, честно говоря, хотелось гораздо больше, чем гулять с Конрадом, – но обещание есть обещание.

«Потом посмотрю, извини, – написала она, в очередной раз проходя мимо киоска с цветами. – Сейчас жду кое-кого, у меня встреча».

Метро выплюнуло новую порцию толпы – туристы, шумные компании студентов, хмурые семейные парочки, ездившие в центр города по делам. Никого, похожего на Конрада, среди них не обнаружилось. Он назначил встречу именно здесь – в спальном районе; Алиса ещё не была так далеко от центра Гранд-Вавилона, не сталкивалась с такой обыденной, «непарадной» его стороной. Здесь не было ни пышных дворцов и соборов, ни мостиков и каналов, ни клубов и казино – ничего, что составляло неповторимое очарование Гранд-Вавилона. Просто безликий большой город – такой же, как тысячи других: коробки высоток, куцые вязы и липы, автобусные остановки, пёстрые гипермаркеты. Остро пахло мясом и специями: ко входу в метро прижималось маленькое кафе мексиканской кухни. Алиса думала, что Конрад захотел встретиться именно здесь, потому что живёт неподалёку (было бы логично), – но он откуда-то ехал и, осознав, что опаздывает, заверил её, что «скоро будет».

Странно. Ну да ладно.

Хотя – может, он просто не видит красоты Гранд-Вавилона, как и многие из местных жителей? Для большей части её собеседников из Badoo вообще не имеет значения, где гулять с девушкой – среди дворцов или во дворе у кирпичной высотки. Они не просто не ценят атмосферу Гранд-Вавилона и не знают его историю – у них ещё и напрочь отсутствует эстетическое чутьё. «И чего все так ссутся от восторга из-за этой архитектуры? Не понимаю, – недавно скептически заявил один из её собеседников. – Я вот чисто ради заработка сюда переехал, а на всё это мне как-то пофигу».

«Что, опять какой-то новый тип из «ярмарки лиц»? – спросил Поль. «Ярмаркой лиц» он частенько – и, надо признать, довольно метко – называл сайты и приложения для знакомств. Продажа фальшивых улыбок, игривых фото и лайков; современная ярмарка тщеславия. – Ну, давай. Удачи там».

«Ага, спасибо, – кисло ответила Алиса. – Жду уже двадцать минут, он сильно опаздывает. Если задержится на тридцать – думаю, напишу ему и поеду назад. Это уже как-то неуважительно».

«Да ладно тебе, не будь так строга! Может, он с работы добирается».

«Вряд ли. Сегодня суббота, и он упоминал, что у него выходной».

«Ну, может, ещё какой-нибудь форс-мажор, мало ли».

«С какой стати ты его защищаешь?» – сердито поинтересовалась Алиса.

«Не защищаю – просто дай парню шанс, почему бы и нет. А то так и будешь там страдать без толку по этому своему Ноэлю».

Алиса не говорила Полю о том, чем с ней поделился Горацио (что-то подсказывало ей, что это всё же не для посторонних ушей), – так откуда эта неприязнь к Ноэлю? Поль ведь не думает, что она может попасть под чары инкуба?..

Алиса поправила шейный платок. Синяк от укуса Ноэля уже почти не болел, но пока был заметен; а Конраду явно ни к чему видеть её сокровище.

«Я же согласилась погулять. Сегодня всё равно нечем заняться».

«А когда ты улетаешь-то?» – вспомнил Поль. Алиса вздохнула; от мыслей об отъезде у неё до сих пор неприятно сжималось что-то в груди. Хозяйка отеля без вопросов продлила ей номер до конца следующей недели; она расплатилась наличными – прямо из заветного красно-золотистого конверта. Но билет на самолёт до сих пор не купила. Не могла заставить себя.

Не хотелось даже думать о том, что будет, когда она вернётся к своей обыденности – тусклой, одинокой, ранящей воспоминаниями, наполненной изнуряющим трудом. К обыденности без призрачных огней Гранд-Вавилона – и без Ноэля.

«Пока не знаю. Продлила номер до следующей пятницы – а там посмотрим».

«Ну ты и буржуйка! – с шутливым укором написал Поль. Иногда он называл её то «буржуйкой», то «аристократкой», то «дамочкой с замашками дочери олигарха» – например, когда Алиса покупала себе что-то новое или выигрывала очередную повышенную стипендию. Все стипендии зарабатывались её трудом, а вещи приобретались исключительно на её собственные деньги – но в своём праведном «пролетарском» возмущении Поль делал вид, что не замечает этих нюансов. – А ему рассказала?»

«Ноэлю? Ещё нет. Как раз недавно думала, как он отреагирует. – (Алиса поймала себя на том, что улыбается – будто ребёнок, затеявший шалость. Вот дура). – Представляешь, желает он мне, например, счастливого пути, думая, что я скоро улечу (мол: фух, наконец-то отвязался), – а я ему: «А я решила остаться до конца следующей недели!» Ход конём! Шах и мат!»

Она надеялась, что Поль уловит за этой шаловливостью её самоиронию.

«А тебе не кажется, что ты его переусложняешь? Это игра в шахматы с игроком в шашки», – печально скаламбурил он.

Алиса задохнулась от возмущения. Жаль, что Поль не знает правду; тогда он не стал бы вот так снисходительно говорить о Ноэле.

Стоп. С каких пор она считает то, что рассказал Горацио, правдой?

Алиса открыла сумку и проверила, взяла ли с собой ту деревянную пластинку с красным камнем. Зачем-то. На всякий случай.

«Зря ты так. Не стоит его недооценивать. – (Звонок по видеосвязи от Конрада; наконец-то. Или, наоборот, жаль?.. Частью себя Алиса уже хотела, чтобы он не пришёл). – Ладно, я пойду. Мой визави из «ярмарки лиц» всё-таки объявился».

– Привет! – сказала она, изо всех сил изображая доброжелательность. Конрад улыбнулся в телефон и помахал ей рукой; улыбнулся так безмятежно, словно не опаздывал почти не полчаса. Алиса вздохнула. Раньше ей казалось, что только итальянцы грешат таким беспечным отношением к своему и чужому времени. – Ты далеко?

– Да вот… Ты там написала, что у киоска с цветами, – ответил Конрад – очень медленно, как-то нечётко выговаривая слова. Дефект речи. Прекрасно. – Я тоже у киоска с цветами.

– У выхода из метро?

– Да.

– Станция «Проспект Наполеона»?

– Да. Как договаривались.

Алиса ещё раз осмотрелась.

– Я тебя не вижу.

– И я тебя тоже! – радостно сообщил Конрад, по-прежнему улыбаясь. Если честно, чуть по-идиотски. Либо он правда так счастлив её видеть, либо у него какая-то задержка в развитии.

Только этого не хватало. Алиса, конечно, не имела ничего против людей с такими бедами – потому что это действительно беды, а не пороки. Они – молодцы и герои, если как-то справляются с этим и стараются жить нормальной жизнью. Искать девушку в Badoo, например.

Вот только она явно не подходит на роль такой девушки. Нужно придумать, как вежливо выкрутиться и побыстрее сбежать.

– Ну, давай я пройдусь вдоль станции, – предложила Алиса, отходя от киоска. – А ты точно у выхода, не у входа?

– У выхода.

После нескольких минут бестолковых уточнений и выяснений Алиса нашла Конрада за углом – всё же у входа в метро, который он благополучно перепутал с выходом (и рядом с которым, конечно, тоже был цветочный киоск). Нашла – и едва подавила стон разочарования.

Конрад выглядел гораздо неказистее, чем на фото в Badoo, – как Майкл. Правда, надо отдать ему должное – он хотя бы не баловался ретушью и профессиональными фотосессиями: просто прикрывал недостатки полумраком или тёмными очками. Низкорослый, сутулый почти до горбатости, щуплый, с пухлыми губами и блёклым скуластым лицом. Его ладони были непропорционально большими, а ноги – кривыми и тонкими, как у десятилетнего мальчика; он напоминал статуэтку из глины, которую слепили слишком неаккуратно, в спешке. Грубая работа творца. Он обнял Алису, и она осторожно приобняла его в ответ – но в ней уже шевелилось отторжение.

Странно. Она привыкла жить с мыслью, что внешность человека неважна, что главное – то, каков он как личность; что внешняя привлекательность или непривлекательность никогда не определяет, тянет её к кому-либо или нет. В конце концов, всех, кто ей нравился – Луиджи, Роберто, Поля, даже Роуз, – нельзя было назвать примерами эталонно-канонической, общепризнанной красоты. Почему же сейчас ей так неприятно – на каком-то инстинктивном уровне? Потому что Конрад некрасив и неблагозвучно, невнятно разговаривает?

Или – потому, что и до этого, в переписке, он ничем не зацепил её?.. Ведь любая невзрачность преодолима; преодолимо даже уродство – особенно в мужчине. Сартр с его косоглазием, Адриано Челентано с грубыми чертами лица, низкорослый и полный Наполеон, в честь которого назван этот проспект, – все они были некрасивы, но сумели победить это умом, талантом, харизмой и волевым характером. Они сделали себя привлекательными – в том числе для женщин. Они могли подать себя так, что внешность действительно теряла значение.

Может ли Конрад? Работает ли он над собой, чтобы добиться чего-то подобного, – или проводит жизнь в типичном тусклом убожестве?

Увы. Скорее всего, второе.

И всё же Алисе было ужасно стыдно за ту неприязнь, почти брезгливость, которую она ощутила в первую же минуту. Чтобы как-то загладить свою незримую вину, она участливо спросила:

– Дела задержали?

– Ага, извини, – так же невнятно – будто что-то жуя – сказал Конрад. Они пошли рядом, пробираясь через толпу. – Подрабатываю вот, ставлю капельницы, иногда массажем занимаюсь… Далеко было ехать.

– Ого, подрабатываешь по выходным. Достойно, – оценила Алиса. Он равнодушно дёрнул плечом, как-то нервно озираясь.

– Да так. Просто деньги нужны, платят в больнице мало… А ты случайно не видела тут туалет?

Хорошее начало, – мрачно подумала Алиса, когда Конрад скрылся в платной серой кабинке. Просто очаровательное.

Вскоре он вышел, и они побрели по широкому, довольно однообразному проспекту – мимо домов-коробок и магазинов. Вдаль убегала река машин; проспект вытянулся прямой чертой на огромное (по меркам Алисы) расстояние. Помнится, когда они с Эриком в какой-то причудливой цепочке ассоциаций заговорили о СМИ, тот сказал об одном популярном журнале, что он – «для девочек с проспекта Наполеона». Выделил девушку с окраины или из спального района большого города как отдельный социальный типаж.

Интересно, Конрад подходит под определение «парня с проспекта Наполеона»? Если бы он питал какие-нибудь честолюбивые карьеристские замыслы, это звучало бы весьма иронично – учитывая его рост.

Злая мысль.

– А какой именно ты врач? – спросила Алиса, осознав, что молчание длится неприлично долго. Услышав о капельницах и массаже, она ожидала ответа «терапевт» или «физиотерапевт» – но Конрад, чуть поморщившись, сказал:

– Да очень тебе знакомый. – (Он улыбнулся; но было видно, что он не рад об этом говорить). – Женский врач.

– Гинеколог?

– Ага.

– Понятно, – выдавила Алиса, толком не зная, что ещё добавить. – Важная работа. Женское здоровье – это просто отдельный ад на земле. Очень сложная штука.

По мнению того же Эрика, она рассуждала о книгах пресыщенно и без страсти, «как гинеколог – о сексе и женщинах». И вот прошло чуть больше двух недель – и она гуляет с гинекологом. Забавная перекличка.

С нервной усмешкой Алиса подумала, что такого ухажёра точно одобрила бы мама. Беспокоясь из-за гормональных проблем дочери, она часто говорила что-то вроде: «Вот бы тебе мужа-врача… И лучше всего – эндокринолога или гинеколога. Врачи заботливые и ответственные, настоящие герои. Не то что все эти заумные гуманитарии, которые тебе нравятся!»

Говорила, конечно, в шутку; но в каждой шутке есть доля истины.

– Да уж, – сказал Конрад – и снова скривился. – Я не хотел на эту специальность и учился не по ней, но… Что есть, то есть. Хоть какая-то работа. Еле место нашёл.

Алиса не знала, что врач может работать не по специальности – да ещё и в такой особой сфере, как гинекология. До чего несовершенный мир. Наверное, нужно посочувствовать?.. Она прочистила горло.

– Тяжело было устроиться?

– Да конечно. Даже не знаю, сколько больниц, клиник и поликлиник я обошёл, пока устроился, – всё так же заторможенно и невнятно пожаловался Конрад. Он явно имел в виду «пока устраивался» или «пока не устроился» – но не заметил ошибки. – Но здесь ещё ничего. Там, откуда я приехал, ещё хуже с возможностями.

– А откуда ты?

Конрад назвал город в родной стране Алисы. Она улыбнулась – хотя улыбаться её совсем не тянуло. Вечер уже задыхался в вязко-мутном облаке тоски. Сейчас ей будет невыносимо скучно, и она станет сама менять темы, шутить, расспрашивать – лишь бы расшевелить Конрада и вывести его из отупелого зомбированного состояния. А он – он будет вестись на каждый щелчок её пальцев, очаровываться и думать, что интересен ей. Вернётся домой с восхищённой мыслью: «Какая красивая и умная девушка! Она нравится мне; вдруг и я ей нравлюсь?» Красивая и умная – именно так, предельно упрощённо и поверхностно, не закапываясь глубже, не отмечая нюансы, мелкие чёрточки, странности, комплексы, страхи и противоречия, привычки и желания, присущие именно ей, её личности. Таково ведь мышление среднего пользователя Badoo, разве нет? «Хорошо – плохо», «красиво – некрасиво». Простейшие категории. Потом он напишет ей снова – а то и позвонит, если выпросит телефон. Потом…

Алиса остановила себя. Да, знаем, да, проходили, – но хватит. Не нужно выносить приговор раньше преступления.

– Мы с тобой земляки, получается. Давно переехал?

– Да сразу после универа. Было понятно, что место я там не найду… Находят только те, у кого связи или кто может взятку дать.

– Что, даже в медицине так? Печально.

– Да не только в медицине, а везде. Разворовали страну!

И Конрад ударился в ворчливую политическую критику – без анализа и рефлексии, на уровне: «Во всём виновата власть – тянут соки из народа, сволочи! Раньше было лучше, а теперь что?!» Уровень брюзгливого старичка, который приходит в маленькое провинциальное кафе, заказывает чай, достаёт газету – и начинает, брызгаясь слюной, упоённо ругать власть в компании со старичками-соседями. «Взятки», «воры» и «раньше было лучше» – центральные концепты в речах таких старичков; при этом альтернативного варианта – как же именно усовершенствовать порочный социум – они не предлагают. Прошлое для них залито золотым туманом идеализации – скорее всего, потому, что в нём они сами были молоды, полны сил и смотрели на мир чуть иначе. А если власть сменяется – пусть даже радикально, «с плюса на минус», на абсолютную оппозицию, – они тут же вновь принимаются ругаться и брызгаться слюной – примерно с теми же претензиями. Они никогда не учитывают всех факторов, не подвергают ситуацию глубокому анализу – такому, какого заслуживает любая социально-экономическая ситуация, с учётом всех факторов; у большинства из них нет и достаточного уровня знаний, чтобы сделать это. Они просто выплёскивают так свой гнев и своё недовольство жизнью. Ведь всегда проще обвинить злобную власть, лживых чиновников, несправедливое общество, чем признать, что ты сам ничего не добился.

Чем больше Алиса слушала Конрада, тем больше понимала, что он недалеко ушёл от таких старичков. Он учился платно, не выиграл ни единой стипендии, не смог перейти на бюджетное место, когда появился шанс, – и во всём, конечно, были виноваты «дети богатых» и государство, которое допускает лишь единицы бесплатных мест в университетах. Потом государство не дало ему работу – и он был вынужден долго, с усилиями искать её; государство не наделило жильём – и пришлось снимать крошечную жалкую комнатку в общежитии, потому что больше ничего не получилось себе позволить. И в родном государстве, и во властях Гранд-Вавилона Конрад видел какое-то абстрактное, тёмное Мировое Зло – гигантское чудовище со щупальцами, лишившее его счастья. Ему всё не нравилось – медицина, образование, армия, церковь, транспорт; и, конечно, он был уверен, что, если переедет в другую страну – всё сразу изменится. США, Германия, Франция для него были вожделенным, но пока недостижимым раем; а мысль о том, что дело, возможно, не столько во внешних причинах, сколько в нём самом – в его скудных способностях, не выдающемся трудолюбии, полном отсутствии мотивации, любви к своему делу, личностной силы и веры в себя, – эта мысль просто либо не посещала его, либо казалась каким-то кощунством.

Алиса задавала уточняющие вопросы, набрасывала новые темы, как только Конрад умолкал, – и он, вдохновляясь, продолжал описывать свою тусклую биографию и рассказывать истории, которые, на его взгляд, подтверждали несправедливость бытия. Рассказал о друге-офицере, служащем в армии по контракту, – и о том, как его сослуживцы утопили в болоте ящик с патронами, лишь бы не переделывать какие-то отчётные документы. Об однокласснице, которая поступила в престижный университет исключительно потому, что на выпускном школьном экзамене ей диктовали ответы через микро-наушник, – и экзаменатор заметил, но, зная, что она – дочь директора школы, закрыл на это глаза. О маме – учительнице музыки, которая вынуждена тратить гораздо больше времени на составление тысячи пустых, бесполезных отчётов, программ и таблиц, чем на сами уроки и подготовку к ним…

– Понимаю, – с сочувствием сказала Алиса, осторожно прервав Конрада. Он говорил так заторможенно, невнятно и безграмотно – путаясь в словах, мучительно долго их подбирая, искажая формы и ставя неверные ударения, – что иногда ей, несмотря на согласие с общей сутью, хотелось грубо перебивать его. Он был слишком неэстетичен – даже если в чём-то и прав. Алиса с грустью поняла, что готова простить человеку почти всё, кроме неэстетичности. – Моя мама – тоже учительница, и страдает не меньше. Во многих сферах бюрократия доведена до абсурда, но в школьном образовании особенно. Всегда очень обидно за учителей.

– Вот-вот! Такие, как мы с тобой, это понимаем, а другие-то нет! – с искренней печалью воскликнул Конрад. Алиса усомнилась в том, что эти «другие» существуют, – но промолчала. – Мама у меня добрейшая женщина, но иногда не выдерживает – ругается матом, когда рассказывает про какую-нибудь новую такую ерунду…

– А ты сам не учился музыке? – спросила Алиса, надеясь аккуратно «сдвинуть» разговор на что-то более личное.

Слушать обобщённую, корявую, подчас нелогичную критику власти и оспаривать фразы в духе «Во всём виноват капитализм» ей откровенно наскучило. Тем более, спорить всё равно толком не получалось: ни одного веского аргумента в защиту своего мнения Конрад подобрать не мог. Когда она возражала, он просто растерянно умолкал на пару мгновений – а потом мямлил: «Ну да, это тоже».

– Учился, конечно, – кивнул Конрад. – Фортепиано. Мама заставляла. Эх, надавала она мне подзатыльников да ремня, когда я неправильно играл что-нибудь!

Алиса вздохнула. Безнадёжно. И здесь безнадёжно. Музыка – и та навязана ему извне, жестоким и несправедливым миром. Моцарт – и подзатыльники, и ремень.

Ей вдруг пришло в голову, что в разы приятнее было бы погулять сегодня с Горацио. Или просто поболтать по телефону с Полем. Или – что угодно, лишь бы не быть здесь.

– Какая… строгая мама, – произнесла она, в последний момент воздержавшись от слова «авторитарная».

– Это да. Я и пикнуть ей поперёк не мог! – гордо признался Конрад; от этого просторечного выражения Алиса чуть не поморщилась. Интересно, как он представляет себе «писк поперёк»? – Но, я считаю, это правильно. Детей надо держать в узде – чтобы из них алкаши да наркоманы не выросли.

Алиса вымученно улыбнулась. Похоже, Конрад – живое воплощение того, что лингвисты, философы и культурологи называют народным или обыденным сознанием. Святая простота.

А ещё – ей всё упорнее казалось, что она говорит не с молодым человеком на пару лет старше неё, а с каким-нибудь электриком или водителем от сорока до пятидесяти. С эдаким вечно недовольным жизнью, простодушным усатым дядькой, который приходит домой, устав от работы, – и падает на диван перед телевизором, пока жена накладывает ему в тарелку горячий ужин. Отвешивает подзатыльник сыну-школьнику, заметив, что от того пахнет сигаретами; звонит какому-нибудь знакомому Джейку или Майку, чтобы поругать с ним нового премьер-министра и договориться выпить пивка на выходных; ворчит на жену за то, что та опять потратила слишком много денег на маникюр…

Почему-то Алисе стало холодно.

– Даже не знаю, правильно ли это, – призналась она. – На меня в детстве никогда особенно не давили… Мама позволяла мне заниматься всем, что мне нравилось, и развивать те способности, которые у меня были от природы. По-моему, это более эффективно, чем силой заставлять ребёнка играть на чём-нибудь, танцевать или рисовать. Да, это хорошо дисциплинирует, но ведь, в конечном счёте, может просто вызвать отвращение к любому саморазвитию.

– Ну да, тоже верно. Не надо с детьми слишком уж строжиться, – легко согласился Конрад – очевидно, не замечая, что противоречит сам себе. – А ты же переводишь, да?

– Да. Ещё наукой занимаюсь, редактирую на заказ. Пишу.