ВОСЕМЬ ДНЕЙ МИЛОСЕРДИЯ

Сок

- А как внизу женятся, и почему ты не женился? Почему?

- Был лозунг назад к природе, но он неправильный не верный… назад в природу к своему естеству вот каким он должен быть.

- Но цивилизованного человека не заставишь вернуться в такую жизнь, как вы ведете.

- И это наше счастье. Счастье что здесь все переменилось, не стало туристов и меньше денег меньше цивилизации, - он говорил как мальчишка. Голос вместо бархатного, стал детским, наивным. – Армий, крови, государства - всего этого здесь нет! Здесь нет канализации, но посмотри ничего не загажено. Здесь нет храмов, но есть вера. Настоящая вера в творца без помпезных церемоний. Настоящая - иначе тут нельзя - не выживешь. А почему тут нет храмов?

-  Я не знаю, скорее ты можешь ответить на этот вопрос.

-  Тут нет денег, здесь они ничего не стоят. А храмы есть там, где правят деньги, где всё ими меряется, и Бог у них из денег они даже на них пишут - мы верим…- да не верят они - они кривляются.

-  Так ты фанатик? – грубо я его спросила, неосторожно. Из-за вопроса, я даже ногти вжала в ладони.

-  Наверно да - я фанатик. Фанатик простой жизни несвязанной с лишними вещами. Но послушай кому от этого плохо? Им? Им все равно. Вам? Но вы тут на восемь дней, а потом, религия христианская она не от Христа. Я точно в этом уверен. Вот смотрите, чтобы Христос не делал, он за это деньги не брал, а все те, кто им прикрываются, только ради денег всё делают. Нет, лично я религию не приемлю. Если ты веришь в Бога, молишься ему то молись на здоровье и никакие тебе помощники и сотоварищи в этом не нужны. Только ты - ты сам можешь открыться Богу в своих делах. Только ты и он и здесь… на горе… вы поймете это вы это почувствуете, - парнишка сбился, чувства переполняли его. Мне казалось, что он одновременно хочет высказать все накопившиеся мысли сразу, не дробя их на части, чтобы мы смогли их понять, так же, как и он. Он резко вскочил, побежав в сторону кустарника,  оставив меня в полном недоумении.

Вольф стоял в стороне, он всё слышал, и кажется, он понимал мальчика.

Я встала с табуретки, чтобы пойти за юношей, но Вольф остановил меня.

- Не надо, не сейчас. То, что он говорил…, я понимаю. Оставь его. Он сильно переживает.

О, чудеса мужской чувствительности. Я когда наказывала сына за провинность, Григорий заступался, а сам боялся даже голос на него повысить. Мозгляки! Что тот, что этот! Только и думают о том, чтобы никого не обидеть, не причинить вреда.

- Конечно, я оставлю его в покое, пусть идёт, - я помолчала, чтобы снять осадок ситуации, после спросила Вольфа о его руках, отмыл ли он их.

- А, руки, - Вольф посмотрел на них, - руки я отмыл. Только странно, вода стала красной, как кровь, и такой же густой. Ничего не понимаю, почему она такой стала?

- Пойдем, посмотрим.

Мы подошли к ведру, в нём действительно была кровавая жидкость.

- Гриша, ты доел? – на всякий случай спросила я у Григория.

- Доел, а что? – он как всегда, такой же угрюмый. Как всегда.

- Ничего, тут вот такое дело…, в ведре кровь…. после того, как Вольф отмыл руки от зеленки, про которую я тебе говорила, вода стала кровью.

Григорий подошел, и запустил руку в ведро. Он вытащил руку, с неё капала красная, липкая жидкость.

- Похоже на кровь, и смотри, сворачивается, как кровь, - задумчиво рассматривал руку Григорий.

- Что это может быть? – ужасался Вольф.

- Слушай, вытри руки, давай возьмем пробу.

- Чтобы она всё внизу заразила? Нет, подождем Нила, - Григорий взял из моих рук тряпку и вытер руку. Странно, тряпка осталась чистой, она намокла, но на ней не было кровавых разводов.

- Ты что-нибудь понимаешь? – спросила я у Григория, но вместо ответа он пожал плечами. – Пойду - вздремну, завтра трудный подъем, как говорит Нил, так что надо отдохнуть.

Григорий развернулся и пошел в домик, вонь от которого доходила до открытой кухни.

- Как он может спать в нем? – спросил Вольф.

- Привычка! Ты хочешь спать?

- Пока нет.

- Пойдем, пройдемся по округе?

- Давай, с удовольствием.

Мы пошли по тропинке, стараясь обходить кусты с колючками. Мы шли, а вокруг нас щебетали птички, шуршали цикады, трещали деревья. Звуки окружали плотной стеной, давая понять, что мы в диком месте, освобожденном природным катаклизмом от людей. Вначале мы молчали, - боялись нарушить завораживающую какофонию звуков, пока перед нами не возник олень. Он смотрел на нас бездонностью карих глаз, совершенно не пугаясь, пожалуй, что и не замечая. Для него мы были чем-то, что не может причинить ему боль, он не чувствовал в нас опасность. Мы остановились, чтобы не спугнуть его.

Вольф впервые видел оленя. От неожиданности встречи, он приоткрыл рот. Нижняя, пухлая губа оттопырилась, подчеркивая его удивление. Я тоже удивилась, но я не помню, чтобы тогда открыла рот от удивления, напротив, я сгруппировалась и застыла, не желая шевелиться, чтобы не спугнуть красивое животное.

Олень величаво повернул голову и пошел, плавно переставляя длинные ноги. Как только он ушел, Вольф выдохнул.

- Ты видела когда-нибудь такую красоту?

- Да, пару раз…, с ребёнком в зоопарке.

- В зоопарке это не то, там они рабы людей.

- Но, по крайней мере, я видела.

- Ну и что? Вот здесь, в естественных, в вольных условиях он прекрасен, а там он зажат рамками, ограждениями, людьми!

- Что сделаешь, таков наш мир.

- Да, таков ваш мир.

- Но он и твой, - меня задело его высокомерие.

- Нет, он не мой, я турист. Это точно, эта кличка про меня. На земле для меня нет места, и в тоже время, мне везде хорошо.

- Тебе повезло.

- Нет, не повезло. Я смотрю на людей ограниченных клетками, ограждениями, решетками и гордящимися высотой заборов, прячущих себя друг от друга, и понимаю - мне не повезло. Не удалось построить забор, оградить территорию, и вот я и брожу по свету, в поисках уголка, где построю забор.

-  Ну и как?

-  В том-то и дело - никак. Никак не удается понять, хочу я или нет своего забора или лучше, как и тому оленю, бродить среди людей, среди их решеток. Не знаю, я не думал. Я только сейчас понимаю, я понимаю, что за забором меня никто не услышит. Мой крик, моя молитва не пробьется через закрытые стены. Там, внизу тесно, но и здесь для меня нет места, - Вольф пошел по тропинке, он искал своё место, а я повернула назад, обратно в лагерь.

Я поняла - необходимо оставить Вольфа одного, наедине с размышлениями, с молитвой, с покаянием, в котором мне не было места.

Вернувшись в лагерь, я залезла в спальный мешок. Стало холодно, по настоящему холодно и одиноко, но вылезать и идти к Григорию я не могла. Нет, не пойду, слишком глубокая пропасть между мной и ним, и ни за что не преодолеть этот раскол, возникший между нами. Это вопрос задетого самолюбия, которое никогда нельзя трогать, слишком оно хрупко. А моё самолюбие обросло каменной стеной, и всё из-за него, из-за того, что он вот такой, нелюдимый, сам в себе.

Рядом сел воробей, нервно подрагивая тельцем, словно волнуясь за свою ничтожную жизнь, в которой все причиняют боль, от которой он постоянно прячется. Я закрыла глаза, но странно, воробей остался в глазах, только он стал больше, много больше настоящего размера. Камень впился в ребро, настолько сильно, что я отодвинулась на другое место, туда, где есть воробей, и нет камня.

Но и на этом месте был камень, безжалостно холодный, впивающийся болью в тело. Я открыла глаза и увидела - на месте воробья сидел ворон. Большой, черный ворон. Я испугалась. Достав руку из-под мешка, стала размахивать. Ворон улетел. По телу прошла дрожь: он мог выклевать глаза. Я встала и пошла искать Вольфа. Было беспокойно без него, за него, за нас всех, и только этот боров, Григорий спит в вонючей лачуге, разрушая тишину храпом.

Я пошла по тропинке, по которой ушёл Вольф.

Что-то было в нём такое, что женщине хочется понять в мужчине, понять и забрать себе. Вот так и мне захотелось понять этого странника, чтобы заразиться тягой к путешествиям.

Тяжесть дороги, тяжесть подъема, тяжесть тела…

Вот он, стоит рядом с водопадом, смотрит на него, в бесконечный каскад воды, расплескивающийся мельчайшими каплями. Стоит и смотрит на чистую прозрачную воду, играющую с его воображением.

- Вольф, Вольф, это я, не пугайся.

- Я заметил тебя. Давно, когда ты только шла сюда. Вид водопада зачаровывает, я не смог отвернуться. Стою и смотрю, как заколдованный. Ты знаешь, раньше люди слагали сказки о водопадах, считая их слезами красавиц, оплакивающих ушедших мужей. Этот водопад оплакивает нас. Посмотри, он рыдает: так истерично, так трепетно.

Я смотрела на воду. Я видела страдание воды падающей с вершины, я принимала её страдания, и мне не показалось это странным. Показалось, что это нормально чувствовать воду, сопереживать её падению в кипящую чашу озера. Что-то было особенное в шуме водопада, казалось, он стонет. Столько страдания было в звуке падающей воды.

- Ты готова уйти? – неожиданно спросил Вольф.

- Да, пожалуй да.

- Тогда пойдем, и не обращай на меня внимания, на то, что я пойду спиной. Я не могу уйти, мне не удается.

- Я уведу тебя. Я поведу тебя.

Я предупреждала Вольфа о выемках на дороге, предупреждала о нём дорогу. Он постоянно спотыкался. Пару раз упал. Его взгляд оставался в водопаде. Говорят, можно бесконечно смотреть на воду. Бесконечность не свойственна человеку, с его бесконечной тягой к переменам. В этой противоречивости человек живёт, определяя периоды смены новшеств, возвращаясь к тому, что уже стало другим.

Водопад скрылся, Вольф развернулся. Он шёл рядом со мной, вдумываясь в себя, в свои воспоминания о том, что он видел. Он не замечал дороги, сознательно не замечал. Его тело обходило препятствия. Так мы и шли, не разговаривая, в тишине окружающего шума.

- Я когда ушла от тебя, пошла в лагерь, легла в мешок.

- Да, я знаю.

- Подожди, не перебивай. Так вот, рядом со мной сел воробей, потом я закрыла глаза. Не смогла задремать. Когда открыла глаза, на месте воробья сидел ворон. Мне стало страшно, за тебя, за себя.

- Это знак, - Вольф остановился. – Там у водопада, пока не появилась ты, меня тянуло в воду. Сильно тянуло. Не просто тянуло, я хотел стать водой. Я хотел подняться наверх, и прыгнуть вниз. Это знак, тут все знаково, тут ничего нет такого, что было бы просто так.

- Зачем? – Мысль о том, что это была попытка суицида, сразу отвергалась, тут было что-то другое.

- Наверное, это желание соития с тем, что тебя окружает, с миром, с водой.

- Господи, как хорошо, что я пришла. Ты бы действительно прыгнул, - мне стало страшно лишиться его, и того, что хотелось забрать себе.

- Да, да, это хорошо, что ты пришла. Я уже был готов подняться и прыгнуть. Всё было как в тумане. Я и не заметил, как долго я простоял около водопада.

Он опять замолчал, а мне не хотелось ничего говорить, мне хотелось идти рядом с ним. А потом, после, сесть рядом, и смотреть в его серые глаза, угадывая его мысли. О чём он будет думать? О своей прошлой жизни или о сейчас? Нет, вряд ли, он будет думать о том, что происходит сейчас, он будет погружен в воспоминания. Наверно, он будет вспоминать женщин, с которыми имел отношения, и которые так и не смогли создать вокруг него оградку, где он чувствовал бы себя хозяином, где его неприкаянность окажется связанной крепкими семейными узлами, обязывающими быть рядом с зарешеченной землей, напичканной червями сомнений о правильности выбора. Он и сейчас снедаем теми же червями, вон как идет, совсем не смотрит под ноги.

- Вольф, а ты бываешь счастлив?

- Что?

Я могла спросить о чём угодно, получив в ответ «что?».

- Ты бываешь счастлив?

- Да, конечно, вот сейчас, то есть тогда, там, на водопаде, я был счастлив.

- А раньше?

- Наверно. Конечно. Да.

- Твоё переживание было с кем-то связано или как сейчас с чем-то?

- Трудно сказать, пожалуй, и то и другое. Всякое было.

- А какая она была, та, с которой ты чувствовал себя счастливым?

- Она была… - Вольф замолчал. Он думал, как описать ту, которая давала ему счастье. – Она была обычной женщиной.

- Обычной?

- Для других да. Да и для меня сейчас - да. А тогда она была какой-то особенной. Я смотрел на неё…, и верил ей, как себе. Я верил её рукам, которые гладили меня, я верил её дыханию. Я верил в её карие бездонные глаза. А почему ты спрашиваешь?

- Как почему? Хочу знать, почему ты не обзавелся своей территорией, тем, что называешь «за оградкой». Почему странствуешь, почему стал туристом?

- Я не смогу ответить на твои почему, и для меня они загадки.

- Тогда не почему, тогда зачем ты стал таким?

- А что, я так плох?

- Нет, нет, я так не сказала.

- Вот стал таким, значит, так распорядилась моя судьба - странствовать.

- Или убегать?

- Добавь, что я пытаюсь убежать от себя. По-твоему так? Да? А, по-моему, это интересно. Вот скажи, смог бы я оказаться здесь, если бы я был связан? Нет, и ты сама это знаешь! Смог бы я встретиться с тобой? – он улыбнулся. - Наверное, смог. Я бы сошел с ума, и ты лечила бы меня. Уколы ставила, от которых становишься растением. Впрочем, счастливым растением.

- Я не знаю…

Вольф остановился, взяв меня за руку.

- А я знаю. Я знаю! Ты и я, в этом месте. Всё здесь создано для нашей встречи. Ты такая манящая, ты сможешь меня окультурить, посадить за ограду, в которой я буду счастлив. Ты и Григория пыталась таким сделать, только не смогла, не сумела. А я согласен..., с тобой согласен.

- Вольф, отпусти мою руку, ты делаешь мне больно.

- Извини, просто таких женщин как ты, надо удерживать рядом с собой. Не ты бы меня держала - я тебя.

Страсть, какая страсть! Она переходила ко мне, в меня, это было именно то, что я искала в нём. Боже, как не хватало страстей! Чувств, глупостей, полетов вниз головой, общения с водой. Как мне не хватало колдовства любви. Это я искала – безумств любви.

А что он ищет среди путешествий, если не любви?

- Ты так думаешь? Может, попробуем? – Конечно это нахальный вопрос, конечно, он поставит Вольфа в тупик.

- Посмотрим, может попробуем. Я не знаю.

- Тогда почему так крепко держал меня, почему?

- Не почему, а зачем…, так получилось.

- Да ну тебя. - Рассмеялась, сама не знаю почему или зачем.

Смеркалось. Мы вернулись в лагерь. Вольф пошел на кухню. Я залезла в мешок, в котором пригрелась и задремала.

Когда проснулась, стояла тьма - звездная тьма. Вольф сидел рядом и смотрел на меня.

- Ты долго спала. Я пришёл, а ты спишь...

- Как, мы разве не встретились у водопада?

- У водопада? Нет, я заблудился, и парнишка меня вывел. Я кричал. Громко кричал. Он услышал. Хороший паренек.

- Значит, мне приснилось!

- А что тебе приснилось?

- Нет, так ничего интересного. - Я вылезла из мешка, потянулась, как кошка, после чего накинула шерстяную кофту.

- Ты будешь чай или кофе? – спросил Вольф.

- Чай.

- Ещё есть настойка из трав - паренек заварил. Может попробуешь - бодрит.

-  Давай, если бодрит.

Вольф ушёл делать чай. Он прекрасно ориентируется в темноте, как кот, который ловит мышь, а я пошла к кустам…

- Чай – гадость. - Сын Нила сидел во главе стола, важно рассуждая, совсем по-взрослому. – От него зубы чернеют, давление повышается и депрессия.

- Ты знаешь, что такое депрессия? - я подошла к Вольфу сзади.

- Да, конечно. Из той жизни, там внизу. Там у всех депрессия, непрекращающаяся, вечная. Она поселилась в них. Она их не отпустит.

- Ого, да ты психолог. - Я похвалила парнишку.

- Спасибо, только я не пойму, это комплимент или оскорбление?

- А ты не думай, ты просто прими.

- Непонятно…, не могу никак определить интонации в голосе. Вы все время говорите так, как будто находитесь на грани понимания, того, что говорите. Вы как будто боитесь слов, и поэтому вкладываете в них двойной смысл. Я не понимаю того, что вы говорите.

- Правильно парень, всё так и есть - слова, это оружие, надо знать, как им пользоваться. - Оправдал Вольф мои слова.

- Слово не оружие, это радость, данная Богом человеку, ему в наказание.

- Как, как? – Одновременно спросили мы.

- Слово не оружие, это радость, данная Богом человеку, ему в наказание.

- Паренек, а такие вещи говоришь, от которых…

- Нет Кристина, тебя ведь Кристина зовут? Не молодость здесь всё определяет. Мы с вами и чувствуем по-разному, не то чтобы думать одинаково.

- А откуда ты знаешь, что мы думаем? – Вольф оживился, такого разговора он не ожидал.

- По вам всё видно. Вы думаете только о выгоде. Вот ты, турист, думаешь только о  том, как бы хватануть эмоций, впечатлений, а она всё время собирает информацию. Только напрасно - так это место не понять, здесь надо стать таким же, как мы. Только тогда  поймешь. И Григорию это скажи, иначе напрасно вы приехали, туристы! Ваша система компенсаций здесь не работает. Здесь иные способы выживания. Они более душевные. Более простые, и в то же время более сложные. Без обмана, без цели. Вольф, ты когда-нибудь пробовал жить без цели на удовольствие? Молчи. Конечно нет.

Паренек встал, направляясь к чайнику, стоящему на плите, но потом остановился.

- И ворон тут не причем, - неожиданно сказал он, и ушел в ночную мглу. Кромешную темень, закутавшую его тёмной пеленой невидимости.

- О чем это он, о каком вороне? – насторожился Вольф.

- Да так, ни о чем. Странное здесь место, очень странное.

- Но интересное, очень интересное. - Вольф подошел к печке. – Так что будешь, принцесса?

- Настойку от проводника. - Я попыталась пошутить, но Вольф не понял.

- С сахаром или без?

- Ни то, ни другое.

- Это как?

- Как хочешь, на своё усмотрение.

- Вот это он и имел в виду, когда про нас говорил, сами не знаем, что говорим, зачем говорим. Всюду двусмысленность, неопределённость. Как будто да если…

- Согласна. Но я знаю, чего хочу, теперь знаю. - Мне захотелось, чтобы Вольф стал моим. Моей собственностью. Тем человеком, который останавливает меня, потому что я останавливаю его.

- Тебе повезло.

- А ты - ты знаешь, как получить то, что хочешь?

- Да Кристина, знаю. Я сажусь в самолет или в поезд, неважно, и еду туда, где будет хорошо.

- И что, так всегда бывает? Тебе становится хорошо, счастливо?

- Нет, не всегда, редко, только когда всё удачно складывается.

- Ну и как по твоим оценкам, тебе здесь хорошо?

- Это я узнаю только когда уеду.

Вольф налил настойки из банки, плеснул в чашку воды и поставил её передо мной.

- Спасибо, - поблагодарила я Вольфа. – Ты сегодня не отдыхал?

- Не спал - не значит не отдыхал. Я не устал, бывало и похуже, дольше не было отдыха.

- А ты не хочешь отдохнуть?

- Не знаю. Но обещаю, когда узнаю - скажу.

Вольф сел рядом. Я взяла чашку и стала пить настойку, приготовленную сыном Нила. Глоток за глотком, в тишине наступившей ночи. Вкус настойки напоминал смесь полыни и череды, - мне понравилось. Последние глотки я выпила залпом, сразу выпив половину чашки. Когда я оторвала взгляд от чашки, Вольфа не было рядом.

- Вольф, ты где? – позвала я. Я подняла взгляд вверх, но из-за натянутой пленки, ничего не увидела, ни единой звезды.

Захотелось найти Вольфа, но где его искать, я не знала, - я отправилась к мешку. Стало холодно, одиноко, как-то развратно плохо. Не знаю, как описать своё состояние…. Паскудное одиночество? Наверное - правильное определение.

«- Вольф, Вольф, ты где? Иди ко мне, ты нужен мне», - в панике кричала я про себя, веря, что он услышит мои мысли.

Я забралась в мешок. В холодный, пустой мешок. Я одна. И он один, и так нужна его ласка, так сильно нужно, чтобы он прижал меня, обнял, сказал приятные слова. Что-нибудь ласковое, что-нибудь такое, после чего я перестану чувствовать себя совершенно одинокой, под величественными звездами. Господи, сколько же ты их создал? Как велико твоё творение? Как оно безгранично, если даже собственную галактику мы не способны видеть - звездные рисунки, называем зверскими именами - твоими творениями. А самое главное, - мы их наделяем способностью любить всё нами придуманное, нас любить, беря обещание любить нас бескорыстно, ненавязчиво светя с небес. А сами… тоже даем обещание любить друг друга, пока смерть не разлучит нас, и всё ей прощается, этой мерзавке. Но дав обещание любить до конца жизни, человек ограждает себя от возможности влюбиться в другого человека. Только звезды любят всех одинаково, бескорыстно, бессмысленно.

- Кристина, ты где, в мешке? – раздался голос Вольфа. Он услышал меня! Он услышал мои мысли о себе!

- Да, да я здесь, мне одиноко. Залезай в мешок.

- Спасибо, но я пока хочу посидеть рядом. Ты смотрела на звезды?

- Да.

- Я не знаю имен созвездий, я не знаю, как они правильно называются, но вчера я попробовал назвать их, соединив звёзды в только мне известные картины. А сейчас пытаюсь найти вчерашних друзей и не могу. Не могу найти, представляешь!

- Да, представляю, - я немного расстроилась из-за его отказа, но ничего не сказала. Моя интонация стала другой, совсем другой, она стала ему понятной, и как мне показалось, он сжался. Странные между нами отношения, очень странные.

- Вот я тут подумал, что если вместе отсюда уйти, ведь нас никто не обязывает оставаться здесь.

- Куда?

- Да хоть куда, неважно. Завтра соберемся и пойдем. С самого утра пойдем вниз. Ну подумаешь, скажут - не выдержали, сбежали. Ну и что? Какая разница, что о нас подумают!

- Мне все равно, но не это главное.

- Тогда что? Неужели Григорий?

- И он мне не важен. Уже не важен. Наверное, никогда не был важен. Был нужен, но это другое, а так, чтобы был важен, этого не было. Я никогда не обращала внимания на зависимость от него. - Я говорила правду, это действительно было так, я никогда от него не зависела, это он всегда зависел от меня и боролся со своей «от меня зависимостью».

Вольф лёг рядом с мешком на спину. Я чувствовала его дыхание, я слышала, как он дышит сопя носом. Его сопение возбуждало меня. А что? Чистый воздух, мясо, беззаботность, так почему бы и нет? Почему он так холоден со мной? Может быть, я ему не нравлюсь? Или что-то еще?

- Ты знаешь, я вспоминаю ту, о которой ты спрашивала. Там в небе выстроились звезды,  они составили её портрет. Хочешь покажу?

- Да, конечно.

Вольф приблизился, указав направление в котором надо смотреть. Я смотрела на его руку, на его профиль, вспоминая цвет его глаз. Какой у него цвет глаз? Зеленый с серым, или серый с бирюзой? Что-то такое, но вот точно я не помню. Я смотрела, как в свете Луны выделяется маленький курносый нос, который сопит, и я слышу его сопение. Он притягивает меня, я желаю его, он должен быть моим…, хотя бы на ночь.

- Ты видишь? Вон там родинка на щеке, рядом с носом. Вон, вон, посмотри, это почти точная копия.

- Я увидела её, она похожа на меня. Скажи, она была блондинкой или брюнеткой?

- Она? Она была такой как и ты…, пыталась меняться. Она всегда меняла цвет волос, голос.

- Она хотела нравится тебе.

- Я каждый раз возвращался домой из поездок, находя её изменившейся. Вот только профиль она не могла изменить. Именно поэтому я люблю женский профиль - его не просто поменять, для этого надо месяц ходить в повязке. Согласись, не каждая женщина согласится ходить в повязке целый месяц.

- Да, конечно, это тяжкое испытание.

Я взяла его руку и поднесла к лицу. Она пахла свежестью, мясом, чередой, полынью, им, мной - она пахла жизнью.

- Ты не знаешь моих мыслей, но я тебе о них расскажу.

- Скажи.

- Я думаю, рай для человека там, где есть Бог, где есть вера в Бога, и неважно, -  неважно, что перед тобой заборы, стены, горы, если Он рядом - ты уже в раю.