ВОСЕМЬ ДНЕЙ МИЛОСЕРДИЯ

Обед

« - Собственно говоря, что мне терять? Кроме путешествий в моей жизни мало интересного. А тут не просто экскурсия, тут назревает трагедия - обыкновенная человеческая трагедия, связанная с человеческими чувствами. Не более, но и не менее».

Кристина покорила меня взглядом, в котором был вопрос, справлюсь я или нет. А может быть, стану таким же неудачником, как Григорий? И еще - я почему-то подумал, что в жизни у Кристины было мало встреч с настоящими мужчинами, готовыми на всё ради женщины, а мне не повстречалась женщина, ради которой я готов пойти в огонь и воду…

Возможно, именно в это время что-то произошло между нами, и я решил остаться.

-  Пойдем, мы тебе тушенку оставили, покушаешь, - Кристина почувствовала, что между нами возникло нечто, что обещало переродиться в любовь или во что-то большее.

Она шла впереди, покачивая роскошными бедрами, как бы сообщая, я могла быть фотомоделью, но предпочла этому вольному занятию, более интересную жизнь психиатра. Хотя почему мне подумалось, что жизнь психиатра интересна? Особенно если работаешь в клинике, забитой шизофрениками, готовыми в любую минуту сигануть из окна или вскрыть вены? Хотя сейчас и психа нормального редко встретишь. Маскируются. Наверно она из-за тоски здесь оказалась, иначе, зачем это всё?

Я задумался, что ждёт её впереди. В том времени, когда она станет старой, некрасивой...  Сварливый муж? Квартирка забитая мелочами? Бедность? Богатство? р*****о вещей? Духовная свобода? Что?

Что в этом мире представляет ценность для неё? Может и нет у неё никаких особенных ценностей? Может она сама по себе есть ценность, и для себя в том числе? Может быть, её будущее не представляет для неё тайны?

Всё как у всех?

Мы пришли к открытой кухне. Проводник закончил разделку туши. Окровавленная шкура валялась на земле. Над ней жужжали мухи, питаясь сохнущей кровью. Тем не менее, даже эта ужасная картина не смогла испортить мой аппетит.

Кристина достала сковороду и быстро разогрела тушенку, потом подала её мне. На сковородке шипела мясная каша, изредка исторгая брызги жира. Но и на это я не обращал внимания - последний раз ел сутки назад. Раньше я никогда не ел тушенку без хлеба, а тут даже не поморщился, настолько она показалась вкусной.

- Смотри, как турист уплетает, - ухмыльнулся проводник.

- Быстро мечет, - ответно скривился его сын.

- Вкусно ему. Представь, как он будет свинину метать!

- Быстро будет метать.

-  А вам что жалко?

- Нет, не жалко - ешь на здоровье. - Вежливый ответ проводника немного расслабил меня, я даже спросил, есть ли у них хлеб.

- Конечно, есть. Сын, принеси из дома.

Паренек быстро обернулся, принеся огромный ломоть хлеба. Свежего, деревенского, такого, который может испечь только женщина в печи деревенского дома. Я взял хлеб, но в руках он не показался таким большим. Я моментально его вымакал в жире. И еще, если у них есть такой хлеб, то где женщины? Но мало ли что…, возможно, в присутствии посторонних, они не выходят из домов, что является достаточно распространенным обычаем у горных народов, где мало женщин и много воинственных мужчин, учащихся с детства защищать женщин, даже ценой жизни. От этой готовности пожертвовать жизнью, местные женщины приобретают в их глазах, какую-то особую привлекательность, что обязывает их воровать женщин, чтобы потом прятать их от людей. Вот такая странная жизнь, в горах. Притом у всех горных народов, что у южных, что у северных. Разумеется, исключением являются горцы Тянь-Шаня, но там я не был.

Как только последний кусочек хлеба скрылся в моём рту, Кристина поставила на стол чашку с кофе, над которой кружился пар.

- Спасибо, - поблагодарил я Кристину.

Мне захотелось спросить, что именно заставило её проявить внимание к моей персоне?  Разумеется, я надеялся на её ответ, в котором прозвучало что-то вроде, нравлюсь.

Почему я тогда не спросил её об этом?

Не знаю, да и не поменяло бы это ничего.

Так или иначе, я остался благодарным Кристине за ухаживание, за тушенку и за надежду, которую она подарила в это утро.

Вернулся Григорий, он нёс какие-то растения.

- Зачем они тебе? – спросила Кристина.

- Так, на всякий случай.

- Ты думаешь, они их заваривают?

- Нет, навряд ли. Хотя кто их знает? Нил, - Так оказывается звали проводника, - вы завариваете травы?

- Когда и завариваем. Но не эти, другие.

- А какие? - поинтересовалась Кристина.

- Разные. Это тебе надо у моей жены спросить.

Вот оно что! У него есть жена! И я был прав - он прячет её!

- Мы поднимемся сегодня к ней? – казалось, Кристина была чем-то расстроена.

- Не знаю…, ветер подскажет, - на лице Нила проскользнула ухмылка.

Какой ветер, сегодня даже легкого дуновения не было?

- Я не поняла твоего ответа. - Сбить Кристину оказалось не так просто, как того хотел Нил-проводник.

- А что тут понимать? Здесь надоест, пойдем вверх, а если и нет, то здесь останемся. Турист, ты как, передумал обратно идти?

- Передумал.

- Вот и хорошо. Глядишь, в доме согласишься ночевать.

- Ну, это вряд ли.

- Как знаешь.

Нил отрезал кусок мяса от туши, наколол его на металлический прут, и открыл дверцу печки, оперев прут на полочку. Из открытой дверцы потянулся запах жарящегося мяса.

- Это тебе турист, - указал Нил на готовящийся кусок мяса.

- Спасибо, но я думаю, хватит называть меня туристом, я Вольф, - протянул я руку Нилу.

Так состоялось примирение.

Я предложил отдать кусок мяса Кристине, - разумеется, все согласились.

Все время пока жарилось мясо, Григорий нервно ходил вокруг печки, всем видом показывая, - съеденная с утра тушенка недостаточна для его организма. Изредка он злобно, как мне казалось, посматривал на Кристину.

- Он всегда такой? - спросил я у Кристины.

   2.           День второй. 

- Он всегда такой? – спросил Вольф, указывая на бывшего мужа.

- Нет, вообще он добрый, когда сыт.

- Упс, оплошность вышла, надо было в его честь отказать мяса.

- Не переживай, он всегда за мной доедает.

Вольф и я стояли в стороне от открытой кухни, но так, чтобы Григорий нас слышал. Он не подавал вида, что слышит, о чём мы говорим, и вроде перестал злобно зыркать в сторону Вольфа.

- Смирился, - полушепотом произнесла я.

Григорий разговаривал с Нилом. Делал он это осторожно, и не громко, так, чтобы мы с Вольфом ничего не слышали.

- Интересно, о чем они договариваются? – Вольф наблюдал за Григорием, пытаясь  по губам расшифровать, что же он говорил Нилу.

Вольф постоянно суетится…, не понимает ничего…., ни цели нашей экспедиции, ни того, что происходит. Мы с Григорием в прошлом…, он в моём мешке…, Вольф совсем сбит с толку. Хотя Григорий говорит, что он бы на месте Вольфа не задумываясь сбежал отсюда. А он ничего – держится. Мне надо понять, что его держит здесь, в этом богом проклятом месте, где комары, горы, грязь, и постоянные галлюцинации. Интересно, он хоть что-нибудь знает об этом месте? О том, что местное население - сумасшедшие люди, воспринимающие всё вокруг словно собственную галлюцинацию, уверенные, что на самом деле ничего нет, а есть их выдумка. Да и то так думают только такие редкие экземпляры, как наш проводник, держащиеся на грани реальности только за счет каких-то неведомых сил природы и крайней упёртости.

Раньше это было удивительное место, - теплое, зеленое. Грязь встречалась изредка, после дождя, но сразу исчезала. Всё переменилось за восемь дней. Постоянные дожди, холод, какая-то постоянная промозглость…

Помню, приезжала сюда десять лет назад - была заворожена приветливостью этого края, людей, осознающих, что они живут в раю, где всего вдоволь, где радость струится прямо из земли, вселяясь в людей улыбками и радушием.

И вдруг всё  переменилось…

Ну ладно люди, им свойственно меняться, но природа, климат…. Вместо красивых, цветущих розовых кустарников, повсеместно здесь встречающихся - мерзкие заросли колючек, впивающихся в тело, словно они хищники и хотят насладиться твоей плотью. Еще здесь появились комары - мерзкая напасть, от которой нет спасения, и которые водятся только в кустарниках, готовые при первой возможности растерзать тебя на миллионы кусочков, как только учуют кровь….

Профессор С-кий предупреждал - через восемь дней необратимо разрушается личность, заменяясь на галлюцинаторный образ. Никто не может понять, почему после восьми дней пребывания в этой местности это происходит. Никто не понимает, как местное население умудряется выжить в подобной ситуации. Они считают всё вокруг себя галлюцинациями, совершенно не замечая, что произошло с ними. То ли это привычка жить, то ли что-то другое. В любом случае, за восемь дней - этого феномена не понять, и это притом что все предыдущие экспедиции провалились, и никто из их членов повторно не хочет возвращаться. А тут доброволец, правда, поневоле, по незнанию, но всё же доброволец, ничего не знающий о данном месте.

Возможно, нам повезло. Мы сможем на нём исследовать поведение человека попавшего в патогенную среду. Важно, чтобы мы сами сохраняли свои личности, помня о том, что никто не застрахован о необратимом воздействии этого места.

- Наверно Григорий хочет получить кусок мяса, - попытался сострить Вольф.

О боже, он шутит!

- Не знаю. Но, по-моему, он интересуется маршрутом движения, - почему я так уверенна в своем ответе? Может Григорий действительно хочет заполучить этот злополучный кусок мяса.

- Хорошо бы уйти отсюда, попасть в нормальные условия, где есть душ, ванна…, туалет  со смывным бачком, а то вся эта дикость совсем не по мне, - произнес Вольф, а я подумала, от него действительно дурно пахнет. – Слушай, а почему вы с Григорием развелись?

Господи, сколько раз я отвечала на этот вопрос, и каждый раз по-новому.

- Так получилось, - и это всё, что я могла сказать…, пока.

- А всё-таки? Вы, по-моему, неплохая пара.

- Так получилось. Разные мы - по характерам, по мировоззрению. Да по всему, и в то же время, такие похожие. А похожесть - в одержимости работой.

- А дети? Дети есть?

- Да, дочь.

- Дочь! Мне всегда хотелось иметь дочь!

Говорит так восторженно, будто действительно ему не наплевать на то, что где-то там далеко живет моя дочка, по которой я скучаю. И вот ведь пакость какая, когда я с ней - по работе тоскую - когда на работе - тоскую по ней.

- Ей восемь лет.

- Большая.

- Какой там большая - крошка.

- Говорят, для матери не существует возраста ребёнка, дети навсегда остаются несмышлеными карапузами.

- Правду говорят. А почему у тебя нет детей? – На вид Вольфу лет тридцать, следовательно, он мог обзавестись детьми.

- Не сложилось. Не с кем детей делать. Я – турист…, Нил дал мне прозвище, оно как раз в точку, про меня. Так и иду по жизни туристом. Смотрю достопримечательности,  постоянно всему удивляюсь. Вот здесь оказался - удивительно. Не моё место. Знаю об этом, но уйти не могу.

- Что мешает? – я спросила его, хотя прекрасно понимала, что ему мешает уйти влюбленность. Да ещё информация о том, что не всё потеряно в отношениях со мной. Но, честно говоря, он вполне достойный партнер, стройный, худощавый, но как-то в меру, лицо такое…, как точно сказал Нил - лицо туриста. И постоянно круглые глаза от удивления или быть может от чего-то другого. Нос с горбинкой. А что? Мне нравится, когда у мужчины нос с горбинкой.

Я рассматривала лицо Вольфа, и он понял, я знаю ответ на свой вопрос. Его лицо так быстро менялось.

- Интерес мешает. - Он смутился, поднял камень, бросил его.

- Интерес? – Врёт и смущается своего вранья. Спросил бы он, я бы честно ответила - что пошло всё к черту, я останусь здесь, рядом с тобой. Вот это был бы достойный ответ, а он…

- Есть ещё причина, из-за которой мне совершенно не нужно никуда торопиться. - Ага, он пытается выкрутиться, понимает, со мной не надо юлить.

- Какая причина?

- Ты…, есть хочешь! Пойдем к кухне, заодно выясним, что спрашивал Григорий у Нила.

- Пойдем.

Не хочет отвечать, хоть попытку сделал. Молодец!

- Нил, я видел как ты с Григорием о чем-то шептался, может и нам скажешь, о чем именно, - Вольф стоял перед Нилом, и смотрел ему в глаза. Зачем он это делал? Он не знал…

- Так ни о чем, - скупо ответил Нил Вольфу, доставая из печки готовое мясо. – Ну барышня, пробуйте.

Я взяла слегка обуглившееся мясо. Нил запихнул в печь четыре шампура. Интересно, зачем он сначала приготовил один кусок, а только потом засунул в печь мясо для остальных? Надо будет обсудить с Григорием поведение Нила, не показалось ему оно странным?

Я попробовала мясо, которое не прожарилось. По подбородку стёк кровавый сок мяса. Чем дальше я вгрызалась в плоть, тем вкуснее оно казалось.

Вольф не выдержал пищевого искушения и отошел в сторону, обратно на то место, где мы стояли пятнадцать минут назад. Он стал угрюм, о чём-то размышлял - о чём-то особенном. Наверное, снова погрузился в сравнения себя и Григория, взвешивая свои и его шансы. Глупость - между мной и Григорием давно всё кончено. Так давно, что от воспоминаний остался прах, который я развеяла по пустыне жизни.

- Ну как мясо? – Подошел Нил. -  Пока мясо не окоченеет, оно вкусное.

- Да, очень вкусное, - согласилась я, оторвавшись от куска мяса, от сочной кровавой плоти, проникающей в мою плоть, становясь частью меня.

- Это была молодая свинья, очень молодая! – произнес Нил.

- Нил, оставь её в покое. Пока не наестся, с ней лучше не общаться.

- С чего ты это взял, Григорий? Она может говорить.

- Григорий прав, мне очень нравится мясо.

- Это ты к тому чтобы я оставил тебя в покое? Ладно, хорошо. Сын, сходи, принеси воды, девушке умыться надо, - переключился на сына Нил.

Ему тоже хотелось есть, я это понимала. Тогда почему он всунул один кусок мяса, в эту чертову печь?

Парнишка, сын Нила взял ведро, очень грязное, заполненное очистками и понес его в сторону ручья. А где он, этот ручей? Странно, я сегодня не умывалась. Это стало частью утреннего ритуала. Даже в снегах Антарктики, в экспедиции, я умывалась снегом, а сейчас забыла! Но Нил…, откуда он это узнал? Я так плохо выгляжу?

- Ты как относишься к сырому мясу? – спросил Нил у Григория.

- Горячее сырым не бывает, - отшутился Григорий.

- Тогда достаю. Эй, турист, ты ешь сырое мясо?

Вольф вздрогнул от неожиданности. Казалось, он очнулся от забытья, оказавшись в мире, где не действуют законы снов, где тебя могут окрикнуть, ударить, причинить боль.

- Да, да, буду! – Вольф, подошел к столу.

- Тогда держи, - Нил протянул горячий кусок мяса, проткнутый ржавой железкой.

Мне захотелось сказать Вольфу, ешь аккуратно, не касаясь ржавчины.

Я посмотрела на свой шампур - он тоже ржавый, но когда я его брала из рук Нила, он показался новым, отполированным. От него исходил запах горелой плоти, смешанный с запахом сгоревшей крови.

Вольф, так же как и я, так же как Григорий, так же как Нил, вгрызся в сочное мясо. Он стал человеком, который сузил сознание - ничего вокруг не воспринимает. Так же как и я, так же как и Нил, так же как и Григорий. Мы ели плоть, в которой совсем недавно была жизнь. Интересует ли его, чего хочет свинья? Грязной лужи под боком? Выводок поросячий? Кабана? А может быть, свинья хочет свободы, в рамках загончика, из которого если её выпустить, то её съедят, - доверчивую дуру, неспособную убежать от пожирателей желающих насладиться её плотью. Если ей по её голоду дать её собственную плоть, то и её она сожрет не поморщившись. Так же как и я, так же как и Григорий, так же как и Вольф, так же как и Нил.

-  Наелись? – как-то вызывающе спросил Нил.

Вольф обгладывал кость. Он не ответил. Да и почему он должен отвечать, если его с  детства приучали не отвечать никому во время еды? А Григорий кивнул. А я? Почему я должна отвечать, если я дама, и у меня ещё не вытерт подбородок, по которому стекает сок, образованной лимфой свиньи.

Сын Нила пришёл. В ведре, чистом, отмытом от грязи, плескалась вода, поразительно прозрачная горная вода, взятая из ручья, в котором никого не водится, кроме форели, которая водится только в чистой воде. Он поставил ведро, и взял свой кусок мяса. Хищно, по-звериному он стал отрывать сочные куски мяса, так же как и я, так же как и Нил, так же как и Вольф, так же как и Григорий.

Он ел, а на него смотрели четыре пары глаз, стремящихся понять, сыты они или нет.

-  Я ещё хочу, - сглотнув слюну, произнес Нил, и по праву хозяина, отрезал от туши кусок мяса, бросив его на раскаленный до красна блин печки.

Всюду стоял запах жарящегося мяса, возбуждающего обоняние, но я была сыта, и вид мяса был мне неприятен. Я отошла к месту, где когда-то давно разговаривала с Вольфом. Люди есть животные, утверждал Еклизиаст. Люди едят животных, - животные едят животных. Порочная цепочка выживания в природе, иерархия жертв. Боги поедающие жертвы - жертвы Богов. Для свиньи человек Бог, да и для всех одомашненных тварей, человек представляется Богом-творцом.

Тяжесть. Какая тяжесть в желудке. Как будто я не мясо ела, а глотала камни. Я не принимаю твою свинскую жертву, свинья.

Мне надо прилечь, вон там, на том месте. Там боль будет меньшей, там я смогу заснуть.

Я подошла к месту, где лежал камень, и легла на него животом. Камень был холодным, забирающим тяжесть из желудка. Камни к камням, пришло ваше время - время объединения камней, время отделения пищи, от камней…

Не было разницы между сном и явью. Мои глаза были закрыты, но сквозь веки я видела всё происходящее вокруг. Вот подошел Григорий. Он о чём-то спросил,  и кажется, я что-то ответила, не открывая рта. Он меня понял, после чего взял за руку, нежно-нежно, и понес, ведя за собой моё тело, которое парило в воздухе. Он поднес тело к ведру с водой, и плеснул на моё лицо жидкие кристаллы воды, от которых по всему телу прошла волна холода, растекающаяся по всем частям тела, затекающая во все тайники тела, закипая его на поверхности. Тела, остуженного от жара жизни. Вода вернулась, возбуждая меня, лаская груди, протекая сквозь капроновый комбинезон на живот, и ниже, туда, где происходит зачатие тех, кто будет жить потом.

Зачем я тут? Зачем мы тут? Что есть тут такого, что удерживает меня, на всю жизнь, заставляя жить?

Вопрос, ещё вопрос, кто задает их мне? Кто у меня спрашивает?

-  Да очнись ты Кристина! Кристина, проснись! Да проснись ты, наконец!

Я открыла глаза, передо мной склонился Григорий, который держал меня за руку.

-  Сколько времени? Сколько я спала?

-  Ты утомилась вчера, ты устала, тут не надо спать, спать надо там, там. -  Нил указывал в сторону домиков, разрушенных, вонючих, неприятных.

-  Сколько я спала? – спросила я, приподнимаясь с камня.

-  Не волнуйся, ничего интересного не произошло, если ты об этом, - Вольф принес воду.

-  Спасибо Вольф, помоги подняться. – Григорий, убедившись, что со мной всё в порядке, отошел к печке, дожаривать свиную печенку. Вольф, как я и ожидала, послушно дал руку.

Как хотелось есть, как же хотелось есть. Я подошла к Григорию, к печке.

-  Печенка?

-  Сейчас дожарю.

-  Мне с кровью.

-  Как скажешь.

Так всегда. Так всегда мы раньше общались. Слово, ответ, на ответ, слово. Двусложное сочетание осмысленных звуков.

-  Ты в командировку?

-  Да.

-  Надолго?

-  Нет.

-  Куда?

-  Тундра.

-  Сложный маршрут.

-  Вернусь, расскажу.

Вот и всё общение, без всяких там, ты будешь по мне скучать? Да дорогая, я уже скучаю. А потом спрашивают, почему вы развелись? А что нам всю жизнь вот так общаться? Здесь, в экспедициях, мы, по крайней мере, общаемся. И тут не причем любовь - любовь была вначале, сейчас он есть, я есть, и у нас нет ничего общего. А всё равно ему нужна я, а мне он, со всей его рациональной угрюмостью, седой бородой и глубоко посаженными глазами.

-  Держи печенку. Ешь, - скупо поделился, мог бы и побольше - для моего голода, эта порция почти ничто.

-  Спасибо, только мне много. Отрежь половину, - а все-таки он большой, огромный.  Ему надо больше. Впрочем, самое странное в нём, это то, что он всегда ест мало. Это странность, которую не понять. Он и я, едим на равных. Он крупнее меня, почти в два раза. Ну около того.

Печенка вкусно пожарена, без соли, без специй…, это горный воздух пропитывает наши организмы голодом, при котором всё кажется вкусным, ароматным, необыкновенным.

-  Нил, спасибо за обед, - поблагодарила я проводника, который встал рядом со мной, смотря на печенку.

-  А я печенку никогда не ем, вкус не нравится.

-  Странно Нил, но там, внизу, я тоже не ем печенку, а здесь мне нравится.

-  А я её нигде не ем. Ни внизу, ни здесь, слишком много крови.

-  Только из-за этого?

-  Да прекратите вы, аппетит отбиваете, - вступился Григорий, отворачиваясь от нас.

-  Давай отойдем, не будем мешать, - предложил Нил, ведя меня к столу.

Я послушно пошла за ним, неся печенку в руках, обжигаясь об её разгоряченную плоть.

Он сел на табурет, под сиденьем которого был череп коровы.

-  Теперь ты поместишь череп свиньи под табуретку? - утвердительно сказала я, даже не сомневаясь в том, что эти черепа под табуретками, его рук творения.

-  Возможно.

Я посмотрела на его руки, испещренные мелкими царапинами от борьбы с колючками кустарника. На левой руке, рядом с длинным, глубоким шрамом были часы. Странные часы, без циферблата, как бы голые, с выставленным наружу часовым механизмом. Такие часы мог надеть только человек, у которого у самого всё вскрыто внутри и он показывает через них свою открытость, свою незащищенность от мира. А быть может наоборот, он показывает соитие с этим миром?

-  Раньше здесь было много роз.

-  Разве? Не помню. Хотя мне рассказывали.

-  Так вы что не местный?

-  Я? Нет, конечно, я не местный, но, кажется, я стал им.

-  А давно вы здесь?

-  Два с половиной года.

-  Вместе с сыном приехали?

-  Да, давно. Он раньше, а я потом, за ним.

-  А что его заставило сюда переехать?

-  Он думал, как вот тот турист, что здесь рай, а здесь…, здесь как везде – между раем и адом. Только не мы выбираем направление. За нас всё решают. Как и там, у вас.

Мне хотелось задавать вопрос за вопросом, но остывала порция печени. От неё уменьшался исход пара. Нил сидел напротив меня, смотря на мой голод, удовлетворяемый печенкой от его свиньи.

-  Кристина, Кристина, посмотри, что я нашел! – внезапно прибежал Вольф, неосторожно задев локтем Нила.

-  Что это? – я рассматривала кусок дерева, но необычного дерева, очень необычного.

-  Это зелёнка, - осторожно подсказал проводник Вольфу.

-  Какая зелёнка? – не понял он, да и я ничего не поняла ответа Нила.

-  Такое здесь сплошь да рядом. Растет дерево или кустарник, и вдруг ни с того, ни с сего падает, и продолжает расти без корней, а ствол становится зеленым. Хлорофилл! И зимой растет, хотя здесь нет зимы, да и лета не стало.

-  И вас это не восторгает? – Вольф был в восторге от находки.

-  Нет, не восторгает. Эти заразы могут в тело врасти. Там, наверху ты увидишь двух таких восторженцев, которым эти заразы в тело вросли.

-  Как в тело?

-  Разве такое возможно? – Вольф отбросил кусок дерева подальше от себя. – Нет, ты врешь, этого не может быть!

-  Завтра сам увидишь!

-  Нил, не пугай Вольфа, посмотри, он покраснел.

-  Ладно, они спали в кустарнике, на зеленке.

-  Я не спал.

-  Иди вымой руки.

-  Да, да я сейчас, - Вольф смотрел на руки, на которых остались зеленые отпечатки. Затем он резко рванулся к ведру, в опустил в него руки и стал их оттирать от зелени.

-  Вот такие они все, туристы.

-  А тебя Нил, не пугает это всё, не пугает сталь зеленым?

-  Нет, Кристина, не пугает. А чего тут бояться? Они хотели, они и стали. Это их дело, да и нравится им.

-  Как нравится? – не поняла я.

-  Нравится, это значит нравится. Что-то такое с ними  происходит, от чего они счастливы. Да ты и сама всё завтра увидишь - они счастливы. Наши хотели искусственно к себе эту заразу подсадить, чтобы, как и они стать зеленкой, но ничего не получается, отторгает организм инородное тело.

-  Ужас какой! – произнесла я, содрогаясь всем телом, представляя этих людей. Неужели они сами подсадили к себе в тело какую-то гадость?

-  Ужас не ужас, а живут они лучше нас. Радуются.

Я встала, аппетит пропал. Я не могла смотреть на остатки печенки, к горлу подкатывал тошнотный ком. Я пошла к Григорию, рассказать ему о зеленке, и о людях, которые поразились этой гадостью.

-  Григорий, ты слышал наш разговор?

-  Нет, Кристина, я ел, - Григорий сосредоточенно жевал печенку, высасывая из неё сок.

-  Тут какая-то зараза, её зеленкой называют, пропитывает деревья, валит их, и может в человеке развиваться, делая его счастливым.

-  Ничего не понял, какая зеленка? Какое счастье? Откуда здесь счастье? Ты посмотри на всё вокруг? Даже природа плачет от несчастья здесь оказаться! – Григорий проглотил кусок высосанной печеночной плоти, и его речь стала понятной.

-  Так, по порядку: Вольф нашел в кустарнике кусок дерева, которое насквозь пропитано зеленкой, которая может развиваться и в человеке.

-  Теперь понял, и что? Что ты от меня хочешь? Чтобы я все бросил и стал заниматься исследованием этого пня?

-  Нет.

-  Тогда чего? Мы здесь по другому поводу, мы здесь, потому что они не хотят к нам. А знаешь, почему они не хотят? А потому что верят в какую-то чушь, в какую-то зеленку, в какое-то счастье. Глупости! Ещё неделя, ещё немного и мы поймем, почему они стали такими. Мы выполним свою миссию, а потом уедем отсюда. Вот так Кристина, вот так!

-  Фу Григорий, какой ты раздраженный.

-  А, извини. Дай доесть.

Он опять погрузился в раздумья, взяв в рот кусок мяса, и методично стал высасывать сок.

-  Ну и ешь, - обиделась я и вернулась к Нилу.

Я внимательно посмотрела на лицо Нила, которое было испещрено морщинами, в которых прятались пропорциональные нос, глаза и рот. Части лица Нила были правильными, что давало повод думать о нём в молодости, как о красавце, сводившем с ума не одну девушку. Я подумала, что если снять с него этот дурацкий капюшон, то он и сейчас будет красивым мужчиной, с ладной фигурой атлета, пожалуй, гимнаста.  Настолько сильное у него тело, способное выжить в любых условиях. Он и к сыну приехал, чтобы оберегать его, от всего здесь происходящего, а это заслуживает уважения, хотя и его сын крепкого сложения. Вот только сын лицо прячет, не дает в него заглянуть, рассмотреть его детали. Как почувствует взгляд, сразу прячет.

-  Что, не понравилось ему? Какой нежный! Как барышня кисейная, аппетит не порти ему. Хе-хе.

-  Да он всегда такой когда ест лучше его не трогать а то совсем озвереет, - неожиданно для меня из-за спины я услышала голос сына Нила. Приятный голос, с четкими звуками. Голос уверенного человека, не сомневающегося в том, что он делает. Его голос как-то согревал изнутри, расслаблял, что было приятно. И ещё, в его речи не было интонаций. Просто приятная речь, как в книге, и я смогла сама расставить знаки препинания и интонации в его речь.

-  И такое может статься. Хе-хе, - засмеялся Нил, но как-то кряхтя, натужно, так, как заводятся трактора, в которых нет топлива.

-  А, по-моему, с ним всё нормально, - заступилась я за Григория, хотя он в моей защите и не нуждался.

В это время ветер подул в сторону Григория. Он услышал мои слова. Не смотря на то, что я сидела к нему спиной, я почувствовала, как он улыбается.

- Вот что бывает, когда живет скромный человек, никого не трогающий, никому не мешающий, но…, но какой-то не такой как все остальные. Да ещё и с чувствами, от которых сам прячется, а им необходимо показаться снаружи… - заявил Нил. – Пойду я, поспать надо, завтра трудный подъем. Рано пойдем, надо выспаться.

Нил ушел, оставив меня наедине с сыном, который молча сел на его место, подложив руки на голову, и скрылся за ними, оставив на обозрение только нос, такой же правильной формы, как и у его отца. Мне хотелось поговорить с ним, разговорить его, но я не знала с чего начинать.

- Здесь не жизнь - трагедия! Почему ты здесь остался? – наконец спросила я.

Паренек не торопился с ответом, взвешивая каждое слово, которое он произнесёт.

- Трагедия это у одного, только с самим собой может быть, а в масштабе трагедий не бывает - бывает общая могила, крест из осины, а ещё хороший заработок для журналистов в начале и толпы туристов в последствии. Ныне уродство физическое ничто перед уродством материальным, финансовым. Красоту определяют деньги, которым все обязаны. Отныне только деньги являются критерием физической привлекательности.  Расчет и деньги творят красоту. А деньги... я не умею их пользовать. Вот я сижу, думаю, как я смогу выжить там в том мире где творятся настоящие ужасы и вы этого не замечаете. А здесь все по-другому всё иначе. Здесь мы предоставлены равенству и самим себе. Мне это нравится и ему это нравится. А вот моей матери не понравилось, она уехала, и он еще раз женился, только не так как там внизу женятся, не так.