ВОСЕМЬ ДНЕЙ МИЛОСЕРДИЯ

День пятый.

Кристина сидела на краю скалы и рыдала. Она не могла разглядеть тело Григория, разбившееся о скалы. Там, внизу, всё покрывалось зеленым ковром растительности, в котором сокрылось тело Григория. Я принес ботинки Григория, поставив их рядом с ней. Она обняла их, прислонив к себе грязной подошвой. Она смотрела вниз, ища глазами тело, гладя его ботинки, из которых постепенно исходило тепло его ног. Я чувствовал, что она хочет что-то сказать - не мне, не нам - ему, но слова застревают в глотке, из которой вырываются бульканьем и хрипами плача. Я что-то хотел сказать, как-то утешить, но не мог произнести слова - слишком слабы они были перед её горем, перед её страданием.

Кристина вглядывалась в зелень листвы, определяя место, куда упал Григорий. Был ли смысл в её действиях? Понимала ли она, что делает?

Конечно, нет. Это были порывы отчаяния. Это было угнетение плоти, да и если бы она нашла его тело, что тогда? Что она могла сделать, находясь на высоте пары километров? Чем помочь? Как бы она согрела тело, прервавшее поход души по миру наслаждений и ужасов, из которого сейчас истекали последние капли крови. Из разбитой головы вытекала сукровица и  мозги, которые знали о смерти, так и стремились к ней, хотели прекратить пульсацию в висках, нервно бьющегося сердца.

Кристина сидела на скале, я сидел рядом. Нил стоял поодаль, смотря на сына, вздымавшего руку-птицу, как будто стремясь вернуть всё назад, превратив тело человека, в тело птицы, умеющей управлять потоками света, в которых она парит, пренебрегая законами гравитации - законами, придуманными для того, чтобы упорядочить трепет материи. Сын Нила молчал, он ничего не мог сказать, настолько неожиданно предсказано погиб Григорий, которому не было среди нас места, который не вписывался в наше счастье, переживанием горя, туманившего его сознание постоянными мыслями, что он может всё изменить. Эта мысль передалась сыну Нила, и теперь он страдал от невозможности ничего исправить, ни в своей жизни, ни в жизни Григория.

Нил подошел к сыну. Он встал перед ним, смотря ему в глаза, пытаясь понять, почему тот так сильно переживает, ведь ему всё равно кто погиб, куст рябины или человек. Он должен привыкнуть к человеческому страданию, но всё равно остаётся таким же ранимым, как и был когда-то давно, когда разбрасывал зерна среди душ людских, когда сам выбрал смерть, предпочев её лжи жизни.

Нил успокаивал сына, поглаживая левую руку, которая покорно опустилась. Он хотел прервать полет правой руки, но не смог дотянуться. Сын Нила прятал руку от отца, не давая остановить полет руки, слившейся с полетом Григория, который разбился о собственные скалы злости.

Я сидел рядом с Кристиной, содрогающейся, но не плачущей, и слышал, как Нил успокаивал сына, гладя по руке-птице, мерно вздымающейся в воздухе надежды. Я понимал, именно этим воздухом мы дышим, именно благодаря ему живём, но именно этот воздух надежд заставил Григория прыгнуть вниз, завершив самоубийством жизнь.

Жизнь тела - жизнь души.

Теперь он навсегда останется внизу, отделенный тысячами километров от могил общего кладбища наших душ, ибо он смог у***ь душу. Кто ещё способен на такой подвиг? Кто ещё сможет настолько всё ненавидеть, чтобы смог у***ь всё живое в себе?

Только он - наполненный злобой, смог свершить такую смерть, завершив круговорот вечности, налитой в чаше целомудрия, горячей, как огонь, - закопченной как уголь, - чистой как соль земли.

Соль человеческой жизни, это переживание чувства любви. Любящие люди закрываются, никого вокруг не замечая, словно никого нет, словно только они заполняют всё пространство жизни. Эта замкнутость, это счастливое одиночество, рождающее новую душу, способно разрушать покой остальных людей, обреченных на соитие тела с душой.

В тот момент я понял свой эгоизм, свою поглощенность Кристиной, и трагедию Григория. Он не любил Кристину, но нуждался в ней, в её опеке, в её взгляде и, оставшись без надежды на её внимание, не справился с тяжестью жизни, прекратив трепетание сердца.

Тот камень, что дал сын Нила, тот камень, что бросил Григорий в сторону Нила, тот камень - был его сердцем, которое он вырвал из груди, бросив его в нас. Этот камень, летел, превращаясь в скалу страданий по человеку. А сын Нила, так и не поднял растущий камень, чтобы забрать его наверх, чтобы потом показывать его близким людям, рассказывая им притчу жизни Григория, для того, чтобы вместе раздумывать над судьбой несчастного человека.

Кристина содрогнулась. Она очнулась от забытья любви, посмотрев на меня новым взглядом, как бы обдумывая, смогу ли я заменить Григория, смогу ли я стать им? И в тот момент я понял, ради неё я стану им, и мне всё равно, только бы она перестала страдать.

А Кристина не приняла моего дара, так как тогда она лишалась меня, моих глаз, моего взгляда. Она не приняла моей жертвы, оставив меня мною.

И я был благодарен ей за это, за то, что она не стала меня менять, требуя стать Григорием.

Она еще раз обняла ботинки, и бросила их вниз, даже не смотря на их полет. Кристина встала, прислонившись к моей груди.

- Почему ты не плачешь? Ты должна плакать!

- У меня нет слез.

- Я дам тебе свои слёзы.

- Они нужны тебе самому, оставь их себе. У меня появятся. Позже, потом. Я знаю, так всегда со мной бывает.

Мы молчали.

Мы говорили.

О чем?

Мы не понимали утешений, но они были так сильно нам нужны!

Нил вел нас посреди кустарника, вырывавшего из одежды клочки ткани. Он цеплялся за кожу, отрывая куски мяса. Тогда я впервые узнал, что боль души намного сильнее боли плоти. Боль плоти ничто по сравнению с болью души - именно поэтому душа должна жить вечно, иначе её смерть приносит с собой невыносимые мучения всем остальным живущим существам. А душа Григория погибла. И мы это знали. Это знал я, это знал Нил. Это знал его сын. И что было самым страшным - знала Кристина. А ей из всех нас было важно встретиться с душой Григория, потом. Он был ей нужен.

Мы шли не различая дороги. Я посмотрел на Нила, его тело было испещрено ссадинами. Капюшон слетел с лысой головы, по которой стекала вода. Я увидел иссушенные глаза - в них не было слез, они были каменными слезами. Я увидел его выточенный нос, прямой как стрела, исходящий из густых рыжих бровей, ниспадающих на губы - тонкие, аристократические губы, место которым только в радости, но уголки их опущены, что подтверждало скорбь по Григорию. Да, он тосковал по Григорию, но его тоска была иной, чем у Кристины или у меня. Его тоска иной неведомой природы. Я испугался его взгляда. Он понял, что капюшон слетел с головы и осторожно надел его, прикрыв роскошные черные волосы.

Я посмотрел на сына, на тело страдающее душой, на котором колючки кустарника не оставляли следов окровавленной плоти. Он шел, смотря под ноги, дав возможность комарам впиваться в хрустальную плоть, светящуюся в солнечных лучах. Он скорбел, но его скорбь была состраданием, поэтому от неё можно черпать силы для сопротивления мучениям.

Я взял Кристину за руку. Её взгляд вцепился в сына Нила, и между ними образовалась светящаяся нить помощи, которая вела Кристину вперед, давая возможность успокоить боль души. Я посмотрел на Кристину, на её вьющиеся, длинные волосы изумрудного цвета, на её карие глаза, в чьих бездонных океанах плескалась новая жизнь. Я смотрел на её профиль, выточенный из самых лучших женских черт, чувствуя, что именно она принесет мне истинные наслаждения. Понял - ей нужно вынести из себя любовь к Григорию, отдав её мне.

С каждой секундой, что мы удалялись от места, где Григорий прыгнул вниз, боль его души становилась меньше. Вокруг всё оживало. Оттаял крошечный водопад, высотой с полметра. Он чувствовал смерть души, но он не знал, чьей именно, поэтому переждал её смерть замерзшим. Над ним закачалась ветка, которая свисала с огромной сосны. Она таилась, боясь потревожить поле боли, но как только боль стала утихать, она вновь ожила, продолжая радоваться жизни. В огромном мире справились со смертью Григория.

И я видел, как от сына Нила исходила благодать сострадания, питающая их надеждой воскрешения, из которой вырастали ростки знания о своей душе. Да, деревья, камни, звери, ветер, они все знали о своих душах, они не сомневались в её существовании, давно примирившись с её существованием, оберегающие её от опошления, понимая, что любая боль души, любого из них, причиняет огромные страдания всем окружающим существам.

-  Здесь дерево упало. Оно большое и гнилое, так что идите аккуратнее по нему, - предупредил нас Нил, с легкостью проходя по дереву.

Я снял ботинки.

Несмотря на то, что было холодно, ноги не ощутили холода. Я решил пройти по дереву. Я оставил все взятые с собой вещи рядом с упавшим деревом.

Кристина, как и я, сняла обувь, оставив сумку, в которой лежал спальный мешок, соединивший нас воедино, и прошла по дереву. Она шла легко, нежно наступая босыми ногами на острую кору сгнившего дерева, давая возможность насладиться её поступью. Она шла бережно, осторожно неся в себе ребенка, зачатого в любви. В настоящей, подлинной любви двух людей, сумевших найти друг друга, и соединиться в порыве страсти.

Я осторожно взял её на руки, и понёс дальше, давая возможность её нежным ногам отдохнуть от острых выступов коры.

Я не помню, как сын Нила перебрался через дерево. Он вновь шёл впереди, помогая нести Кристину, раздвигая кустарник, который больше не хлестал длинными ветками, прижав колючие выросты на деревянном теле.

По какому-то негласному согласию, я передал тело Кристины Нилу, и теперь он понес её, оберегая её ноги от боли, причиняемой камнями.

Мы поднимались в гору. Странно, несмотря на острые камни, я не чувствовал боли, даже более того, я чувствовал что парю над ними, слегка прикасаясь ногами к остриям, придавая направление движению. Так продолжалось долго, час, а может больше. Время потеряло значение, оставив только тиканье ног, бредущих по горному подъему.

- Здесь устроим привал, - Нил поставил Кристину на ноги.

Она произнесла благодарность, нежно преклонив колени перед Нилом. Он быстро отвернул голову, показав что её благодарность, должна быть отдана мне.

Тогда Кристина подошла, взяв мою руку, и поцеловала её.

- Что ты делаешь, Кристина? Не надо, не надо, - тихо произнес я, отнимая руку от губ Кристины. – Ты слишком устала, тебе нужно передохнуть, – я снял рубашку, постелив её на землю. – Поспи Кристина, сон снимет усталость.

Кристина легла на рубашку. Как только её голова коснулась земли, она уснула. Её сон был без снов. Её сон был тихим и спокойным. Её сон, был сном смирения с утратой Григория.

Я отошел, чтобы помочь Нилу собирать ветки для костра.

-  Скоро вершина горы. Ты расскажешь мне о ноше, с которой ты пришёл? – спросил Нил, поставив меня перед выбором.

- Посмотрим, может не смогу. Да, скорее всего не смогу, ты и так устал, неся Кристину, тебе не справиться с моей ношей, она слишком тяжела. Я к ней привык. Пожалуй, я её не замечаю, настолько я смирился с ней.

- Как знаешь. Может в следующий раз?

- Может.

Мы собрали две большие кучки валежника. Нил зажег костер. Ветер поддувал со свистом, разжигая пламя костра.

Это был костер, над которым я согрел руки, а Нил согрел куски мяса рыбы, которую мы вместе поймали во второй день нашего пребывания в этих горах. Рыбы было много, так что мы ели, не опасаясь её окончания, не опасаясь того, что не хватит спящей Кристине, когда она проснётся. Я ел, Нил ел, его сын ел.

Я знал, с последними лучами Солнца, мы войдем в деревню Нила, где нас встретят, как самых важных гостей, которые были у них. Конечно, они уже знают, что Григорий погиб. Они знают, что погибла его душа. По моим подсчетам Солнце ещё два часа должно светить над долиной. Конечно, оно потратит все лучи на то, чтобы сообщить вселенной о смерти человеческой души, о смерти нелепой, гадкой, но необходимой.

Вместе с мясом рыбы, я ел траву, данную Нилом. Она не улучшала вкус рыбы, она не давала соли пресному мясу, но с этой травой я мог есть мясо рыбы, совершенствуя вкус.

- Ты сможешь есть мясо коровы, чувствуя, что ела она, пасясь в долине, нагуливая молоко. Ты и вкус молока будешь чувствовать. Это удивительная трава. Трава, которая растет только здесь и больше нигде.

- Спасибо Нил.

- И ещё, Кристине рано давать от этой травы. Её вкус заполнен горечью потери близкого человека.

- Мне он стал близким. Я не понимал этого.

- Он стал тебе близким, после того, как вы объединились с Кристиной, став одним целым. Она отдала тебе часть любви к Григорию, так что и ты теперь чувствуешь её горечь.

Я действительно почувствовал горечь во рту, но не сильную, какую-то странную. Под языком, там, где она никогда не появляется. Это была горечь Кристины.

- И вместе со вкусом молока, ты будешь чувствовать её боль и её надежду. Вот сейчас ты чувствуешь сладость во рту.

Я почувствовал сладость вверху неба. Там никогда раньше не было ощущений от вкуса пиши.

- Это чувство - надежды найти самый вкусный цветок, растущий в поле, на котором она паслась.

- И ещё, когда ты будешь есть форель, то не забывай о её чувствах когда она плавает в чистой воде.

Сын Нила доел форель, встал и стряхнул с рубища кости.

Медленно, очень медленно кости полетели вниз. Как будто паря, как его рука, тогда, когда он стоял у обрыва, с которого прыгнул Григорий. Кости не хотели смириться с тем, что и они станут пылью дороги, желая как можно на дольше сохранить форму. Наконец они упали на камень, превратившись в пыль.

Я поднял глаза, надеясь увидеть глаза сына Нила, но его не было рядом. Он ушёл. Ушёл в деревню. Теперь Нил один сможет повести нас в их обитель.

Доев рыбу, Нил стряхнул с рук остатки рыбьего жира, и вытер их об одежду. Я поступил также как и он, встав с  места и направившись к Кристине, которая открыла глаза, как только я к ней прикоснулся.

- Я долго спала, я отдохнула, - произнесла Кристина, поднимаясь с камней.

- Тебе ничего не снилось, я знаю.

- Ничего не снилось. Я отдохнула, - Кристина не смотрела на меня.

Она пошла к Нилу, который оставил ей на камне рыбу.

Она опустилась рядом с камнем, рассматривая лежащую рыбу. Форель стала таять, как будто Кристина глазами поедала её кусок за куском. Я смотрел на неё, восторгаясь её красотой, и Солнце отметило восторгом красоту Кристины, испустив несколько лучей света. Кристина улыбнулась Солнцу, посмотрев сквозь его лучи на истаявшую рыбу, которая опять ожила, и стала бить хвостом, судорожно хватая жабрами воздух.

Я взял рыбу и отнес её к ручью, пробившемуся сквозь скалы, стекающему вниз по острым ложбинкам. Я бросил форель в воду. Она уплыла вниз, игнорируя боль тела, ударявшегося о скалы. Наверное, в представлении форели это были огромные скалы, но она летела на них, быстро и не сворачивая с выбранного пути. Я смотрел на форель, удивляясь величию её полета-плаванья.

Кристина подошла сзади меня.

- Ты правильно сделал, что прорубил в скале проход для воды, иначе бы форель умерла.

- Она оставила после себя сытость.

- Я съела её плоть, я насытилась ею. Так зачем мне остальное? Пусть плывет, наслаждаясь холодом воды, её чистотой, её прозрачностью.

Мне показалось, Кристина справилась с утратой Григория, оставив в памяти воспоминания о его лице, о его благородстве. Мне показалось, что она не стала бы настаивать на том, чтобы воскресить Григория, убившего свою душу, отдав дар жизни рыбе, чьё бессмысленное плавание только началось на вершине горы, где мы стояли, и откуда открывался изумительный вид.

Горные пики, покрытые ледяным наростом, величественно ластились в лучах заходящего Солнца, ловя холодными вершинами свет, отражая его в долину, чтобы там, в зелени, обитатели долины смогли насладиться красотой отраженного Солнца.

- Ты любишь меня?

- Конечно Кристина, я боготворю тебя. Если бы в моих силах было слиться с тобой в  единое целое, полностью растворяясь в тебе, я, не задумываясь, стал бы твоей частью, отдав тебе душу.

- Спасибо Вольф. Я верю в тебя, ты всегда будешь рядом со мной.

Я обнял Кристину, защищая её от ветра, защищая себя от её холода, так как когда ты стал единым целым с другим человеком, его холод это и твоя боль. И я чувствовал, как нужна Кристине моя защита, и она чувствовала, как важно для меня оберегать её от ветра перемен.

Мы стояли, наслаждаясь теплом друг друга, питаемые теплом заходящего Солнца, пока не появился Нил, который повёл нас вниз, чтобы мы смогли попасть в его деревню с последними лучами Солнца, падающего в бездонность космоса.

- Вот так, вот здесь, сейчас, сейчас.

Я слушал указания Нила внимательно. Я закрыл глаза. Я доверял ему.

Кристина шла, держась за мою руку. Она слушала Нила. Её глаза были закрыты. За её веками сохранилась немного солнечного света, который она не хотела терять, отдав его, открыв глаза. Я видел, как сохраненные лучи мечутся в её глазницах, ища возможность вырваться за пределы воспоминаний, но она их не отпускала, удерживая их закрытыми веками.

- Мы пришли. Посмотрите, тут прекрасно.

Кристина открыла глаза, выпустив удерживаемый свет, и на фоне последних лучей Солнца, выпущенные ею лучи выглядели божественно. Они понеслись обратно к Солнцу, зная о том, что оно примет их, выслушав рассказ о жизни людей, для которых оно светит.

Лучи Кристины расскажут Солнцу о её жизни, о её ребенке, о радости её беременности, о болях родов, и обо мне, любовнике, разрушившем одиночество её души. Лучи расскажут Солнцу её воспоминания о людях, об их интересах, о желании всегда быть в тепле, и радующихся падающему с неба снегу, покрывающему землю красотой чистейшей белизны. Они расскажут Солнцу, как оно растапливает снега, превращая их в воду, наполняющую жизнью стебли растений, питающихся от света. Они расскажут Солнцу о племени Майя, веривших, что от их поклонения Солнцу зависит его появление. Они поведают Солнцу о душевных переживаниях человека, в которых лед соседствует с пламенем, и они не мешают друг другу, дополняя человеческое представление о мире.

Мы встретились с людьми, обитавшими в деревне Нила.

Первой подошла жена Нила. Женщина дивной красоты, перед которой Нил склонил колени, принимая хлеб, испеченный её руками в горниле горы, из которой вырвалась лава. Он взял кусок хлеба и макнул его в соль земли, направив его в рот, в котором не было зубов, да и не нужны они ему были - настолько мягким оказался хлеб. Жена Нила подошла ко мне, проведя рукой по моему лицу, снимая усталость, накопившуюся за день. Она подошла к Кристине, утешив её понимающим взглядом матери потерявшей сына. Она сразу поняла страдания Кристины. Поняла и разделила их, склонив пред Кристиной голову. Они ушли от нас, делить боль потери, рассказывая друг другу о переживаниях.

Я остался с Нилом и жителями поднебесной обители. Они были одеты крайне просто и неброско, отчего я испытал чувство дискомфорта и вины за то, что на мне надета теплая одежда. Я стал сбрасывать её с себя. Взамен мне дали обыкновенное рубище. Чистое, мягкое одеяние, которое согрело тело, и я понял, насколько я был не прав, считая, то одеяние красивым и теплым. Моя одежда была ужасна. От неё несло страхом и всем тем, что было непонятно в этом месте.

Рубище слилось с телом, предоставляя ему истинное наслаждение, знакомое по нахождению в материнской утробе. Я вновь оказался в матке, в её тепле. Это ощущение заставило закрыть глаза, насладиться ощущениями покоя и блаженства.

Я поглаживал одежду.

Я наслаждался теплом.

Я верил в её чистоту.

Я чувствовал её воздушную чистоту.

- Нил, - произнес я.

- Нил, - повторили обитатели деревни Нила.

- Нил, именно тебе я обязан новыми переживаниями. Именно ты одарил меня путем. Нил, как здесь прекрасно!

Слишком велико наслаждение.

Я стоял, наслаждаясь наслаждением, пока передо мной не появилась моя жена, - Кристина. Она была одета в ту же одежду что и я, что и Нил, что и его жена, что и его сын, что и обитатели деревни. Она выделялась удивительной красотой - красотой, которая принадлежала только мне. Она стала такой же чистой, как жена Нила. Она стала равной ей, и я принял её равенство, склонив перед ней голову. 

Боль всегда делает людей чище, выше остальных. Боль души, даёт возможность очиститься от загрязнения мира, превращая душу в светящееся тело. Я почувствовал это, так как моя душа, была её душой. Моя жизнь принадлежала ей, и она понимала, что её жизнь, принадлежит нашему единству.

Это единство…, оно больше похоже на монолит, разделенный днями восприятия, сохраняемый в памяти.

Кристина поцеловала меня. Горячо, в губы, без всякого стеснения.

Начался ритуал мистической свадьбы.

Зажгли костры, воспылавшие до звезд, сливаясь с жаром звездного пламени.

Осветился небосвод от яркого огня костров.

Нил венчал нас словом.

Мы поклялись в верности, пока смерть не разлучит наши тела, чтобы потом объединить наши души.

Подошел сын Нила, полив нас росой, собранной с травы любви,  на которой пять дней никто не спал.

Подошла жена Нила, одев на наши головы венцы творения.

- Отныне и навсегда.

- Вы единое целое, сплоченное верой.

- Скрепленное единством веры.

- Единое целое, неразделяемое смертью.

Мы опустились на колени, зная, что нас понесут крылья нашей любви.

Куда мы летели?

Мы летели в блаженство новой жизни, заново рождаясь. Теряя ощущения, расторгая договор с реальностью. Мы потеряли плоть.

Сколько длился наш полет?

Да и длился ли он?

Или был вечностью, окутанной кратким мгновением восприятия?

Нил остановил полет, поднеся к нашим устам чашу, наполненную нектаром, взятым у цветущих роз.

Я видел, как он собирал нектар.

Я видел, как он бережно наклонял каждый цветок, чтобы оттуда вытекла розовая жидкость нектара.

Мы выпили розы.

Мы посмотрели в глаза.

- Вольф, я самая счастливая на свете.

- Кристина, я самый счастливый во вселенной.

Мы стояли и смотрели в глаза, пока не начался новый день - новый день нашей жизни - день нашей радости.

- Кристина! Ты совершенство! – шептал Вольф.

Мы соединились с Вольфом, в единое целое, в вечность. Теперь ничего нет моего, теперь всё наше. Теперь нет меня, теперь есть мы, но что было раньше со мной?

От чего я должна отказаться?..

Что я забуду?..

…

- Зачем ты это делала?

- Я, я, - девочка расплакалась.

- Ну, успокойся, - я подождала минуту. Я молчала.

- Я представила, что я лежу в гробике, в красивом белом платье, а рядом лежит кукла, с белыми вьющимися волосами, которую мне купила бабушка. И она моя, моя, моя! Ты понимаешь?

Красота не спасает мир, слезы детей превратились в потоки крови.

Кровь жертв не пугает - даже кровь детей.

Что с моим сердцем?

Оно стало камнем.

Оно больше не бьется.

Оно фильтрует кровь, не чувствуя, не веря.