ВОСЕМЬ ДНЕЙ МИЛОСЕРДИЯ

Ночь

Так длилось долго. Наш поход с закрытыми глазами, в котором мы парили над горами, кидаясь вниз подобно горному орлу, увидавшему добычу, спасающуюся бегством. И ничего мы не понимали, и ничего не чувствовали, ни тяжести, о которой говорил Нил, ни легкости, с которой нёс ветер. Ничего, кроме себя, окруженных лучами Солнца. Мы видели только лучи, несущиеся на огромной скорости, чтобы найти паруса, в которых они найдут покой.

- Вот здесь поосторожнее, - вернул нас на тропинку Нил, указав на отвесное место, по которому надо пройти. – Сын, встань за Григорием, и если он попробует свернуть, поправь его.

- Не надо, я справлюсь, - по-детски сопротивлялся Григорий, не принимая никакой помощи. Он боялся признать себя слабым, беспомощным, как тогда на льдине, в которой утонул его помощник. По его походке было видно, что горы колышутся под ним, содрогаясь от тяжести его поступи.

- Как хочешь, это неважно.

- А что важно? То, что мы премся по дороге? По неправильной дороге? Это правильно?

- Пойдем. - Нил махнул рукой, и прошел по самому краю скалы, висящей над бездонной пропастью.

Мы осторожно переставляли ноги, боясь сбросить со скалы её нелегкую ношу. Мы шли аккуратно, ни один камешек не полетел вниз. Мы шли, как будто паря над каменной поверхностью.

И вот мы стоим рядом с Нилом, и он пожимает нам руки, поздравляя с прибытием, поздравляя нас с переходом из прошлого в будущее, которое было разделено тремя метрами сложного и витиеватого пути короткой жизни. Эти три метра…, три отрезка по метру, сплоченных твердынею скал, столь хрупких, что он любого дуновения ветра могли разрушиться, столь крепких, что могли соревноваться с алмазом в прочности. Эти три метра испытания души…, её проверки…, нахождения единства.

Сын Нила мгновенно перешёл над пропастью, даже не удосужившись взглядом осчастливить пустоту внизу, и пошел вперед, боясь оглянуться назад.

-  Ну что же ты, Григорий, переходи, иди к нам.

-  Да, я сейчас…, я сейчас…, только перевяжу шнурки на ботинках.

Он завязывал шнурки, путаясь в руках, вплетая их в нити шнурков, оттягивая поход на потом, на после.

- Знаете, я не могу завязать шнурки. Они не завязываются. Они стали железными прутьями, которые я не могу согнуть. Это странно, очень странно. Пожалуй, я сниму ботинки, так будет легче. У Ницше есть одна присказка, она похожа на один коан из дзен буддизма, я всегда пытался понять её. Но никак не мог, но, кажется, сейчас я её понимаю. Я понимаю её глубину, я понимаю её ничтожность. Я понимаю, что непросто набрел на неё. Я читал её тогда, на льдине, когда слышал голос помощника, кричавшего под водой. Вы слышали, как кричат под водой? Что это за крик! Что он делает с ушными перепонками! Он разрывает их, из ушей начинает течь кровь. Тогда, я сделал глупость, я лег на льдину, и стал слушать этот крик. И из моих ушей потекла кровь. Она и сейчас течет, вот она, посмотрите, она все время течет и течет, а я пытаюсь её вытереть, но она постоянно течет. Вот посмотрите, посмотрите, она на моих руках, она на моём лице. Вы видите её? Да, конечно видите, о чем я? Вы всё видите, только сделать ничего не можете. Вы слабы. Отец и сын, и кто там ещё с вами? Ну что молчите? Вы же всё видите! Вы всё слышите, но ничего не можете сделать! Вы не можете поднять температуру воды, в которой барахтался помощник, потому что из-за этого растопится лед, на котором сижу я. И вы…, вы слышите его крик, вы и сейчас слышите мой крик. Только не хотите его понять. Вы и шнурки сделали каменными. Чтобы я снял ботинки. Какие они тяжелые, я не могу поднять ноги, они слишком тяжелые. Вы даже не могли облегчить мучения помощника, надев ботинки на его ноги. И он кричал, медленно опускаясь под воду вашей надежды, которую вы оставляли, поднимая его на поверхность воды. Да! Вы такие! Вы всё время экспериментируете со звуком, с телом, вам кажется, вы сможете сделать совершенным тело, забывая о совершенстве души, а ведь именно она кричала под водой, не желая прощаться с муками тела. В той проклятой вами воде! И всё почему? Почему? Зачем?

Григорий сбросил ботинки, снял носки, показались окровавленные ноги, по которым текла кровь.

-  Вот. Вот посмотрите на мои ноги! Ты дал мне обувь, растершую ноги в кровь!

Всё происходит так, как и должно произойти.

-  Зачем ты дал сухую обувь, трущую ноги, так же как и мои мокрые ботинки? Зачем я тащил мокрую тяжесть всю дорогу? Зачем? Ты можешь сказать? Нет! Нет, ты всегда молчишь, а когда говоришь, твой тихий голос страшнее подводного крика, от которого всё меняется. На, забери свой камень, он мне больше не нужен, я верну его тебе, он лишний, лишний. Мне не выдержать с ним, когда я пойду по льду. Да, ты заставляешь меня снова идти по тонкому, колышущемуся льду моих надежд. Я понимаю это, но больше не хочу! Слышишь, я больше не хочу идти по льду, я хочу идти по земле, по твердой земле уверенности! Иначе, иначе…

Григорий поднялся с земли, бросив в нашу сторону камешек из кармана, и прыгнул в бездну, навстречу ветру, навстречу концу жизни. Своей жизни, жизни души. Такова была его воля - он так хотел.

И сын Нила стоял не оглядываясь, не смотря на падение Григория, только его левая рука слегка подрагивала, а правая пыталась подняться вверх.

Он думал, и мы видели его мысли, он думал так открыто, так наивно, так прекрасно…

Он думал, что произойдет с миром, если здесь погибнет душа человека, по своей воле, превратившись в ничтожество смерти, прекратив мучения, прекратив бесконечное существование? Мы смотрели на него, одновременно смотря на полет Григория, парящего в бесконечном потоке солнечных  лучей. Казалось, они задерживают его падение, пока сын размышляет о судьбе его души, временно данной телу, но возжелавшей умереть вместе с ним, не выдержав страданий.

-  Где собираются пятеро, - шестой должен умереть.

-  Да сын, так заведено.

-  Рождение нового, влечет смерть старого.

-  Да сын, так заведено.

-  Но нас осталось пятеро. Кто следующий?

-  Сделай седьмого.

-  А ты? Почему ты не можешь сделать седьмого?

-  Потому что смерть старого, влечет за собой рождение нового.

-  Тогда пойдем дальше, кто перешёл, тот сможет идти дальше.