ВОСЕМЬ ДНЕЙ МИЛОСЕРДИЯ

Четвертый день.

-  И я думаю, рай для человека там, где есть Бог. Я тоже это чувствую, так же как и ты, Вольф, - произнесла Кристина, ничуть не смутившись, когда я залез в мешок.

Этот разговор сблизил нас, давая почву для возникновения отношений. Я понимал её, она, как мне казалось, понимала меня.

Я потрогал её тело, она не сопротивлялась. В какой-то момент я почувствовал её руку у себя на шее, обнимающую меня. Мои губы искали её губы, натыкаясь на её волосы, шею…, в какой-то момент мы стали единым целым, не разделенным на человеческие составляющие.

Мы целовались, постоянно обнимаясь. Мы трогали наши тела, совершенно не замечая того, что стали единым целым. Мне было без разницы, чьё тело я сейчас касаюсь, своё или её, его или наше.

Наше общее.

Так возникла наша любовь. Отныне и на века.

Мы в вечности, не разделенной грубыми временными границами.

Мы ласкаем друг друга.

Мы наслаждаемся друг другом.

Мы удовлетворяем настоящий голод, порожденный нашими сытыми телами.

Наша любовь, подкрепленная соитием…, что может быть лучше звуков, льющихся армянским дудуком, проникающих в тайники плоти, соскучившиеся в вечности по любимым. Мы были вместе, мы и остались вместе, навсегда.

Наше неразлучное навсегда, оно так прекрасно…, и всё, и хватит скучать о смерти, мы будем вечно, мы и есть вечность.

Совместный о****м прекратил соитие, дав возможность передохнуть от тщеты удовлетворения плоти, предоставив возможность переживать духовное единство.

Так родилась наша душа.

Единая, вечная, - душа любящих людей.

Так бывает, одни люди в любви зачинают детей, мы зачали душу, и теперь она будет жить самостоятельно, составленная из половинок наших душ.

Мы поняли, только здесь, только под дождем, мы сможем вырастить плод нашей души, дав ей возможность питаться соками гор, стекающих журчащими водопадами, образованными из воды, истекающей из боли гор. Боли по нам, по людям, разделенным болью одиночества.

Теперь я - это она – она - это я, наша душа - это мы.

Мы уснули, не одеваясь, обнаженными, прекрасными. Холод этого места не проникал к нам. Дождь больше не мешал нам мерным капаньем по листьям расцветающих розовых кустов, предоставив возможность увидеть сквозь тучи рождение нашей души. Там на небе воссияла ещё одна звезда - звезда нашей любви.

О, только тогда мы поняли, зачем светят звезды. Они светят влюбленным. Они зажигаются влюбленными, когда они вместе.

Мы спали, прижимаясь телами, грея друг друга любовью, и наш сон был о нашей звезде. О том, как мы вместе с Вольфом кружимся в танце любви, посредине пещеры, согревающей нас костром страсти. О, этот костер, он опаляет потолок пещеры, до которого также далеко, как до звезд, но нас это не смущает. Ни сколько…

Мы поднимаемся. Что-то нас разбудило, что-то мягкое и нежное, что-то зовущее. Мы оказались в пустыне собственных страстей. Мы так и не поняли, кто это был, но он нас привел именно туда, куда следовало придти. И мы пошли. Мы не знали нужного направления, да и есть ли в незнакомой пустыне нужное направление? Мы понимали, что это сон, но не могли ему сопротивляться, мы могли только подчиниться неведомой селе окружившей нас, которая вела в центр пустыни. Не было больше ни Вольфа, не было больше Кристины, было нечто новое, чьё единство проверялось пустыней искушений…, с рассыпанными камнями, нечаянно посеянными кем-то, давшими всходы в виде гор…, пришло время камням прорастать в ростки гор…

- Вставайте, пора, - будил Нил.

Он был одет во всё темное, так что его капюшон и плащ полностью сливались с ночью. Только мягкие руки расталкивали нас, выводя из открывшейся нам истины.

- Что? Нам пора вставать, в такую рань? – сказали мы, пытаясь определить сколько  времени.

- Скоро рассвет, скоро взойдет Солнце, и тогда мы должны далеко быть от этого места. Нам нельзя здесь оставаться, - заявил Нил,

- Хорошо, сейчас соберемся, - зашевелились мы в спальном мешке. Но это шевеление принесло много приятных моментов наслаждения телами.

Мы одевались, напяливая двое джинсов, помогая четырьмя руками застегивать пуговицы. Мы надевали свитера, проводя руками по грудям, испытывая от прикосновений прилив возбуждения. Мы натягивали две пары носков, на две пары ног, слитых воедино общими ощущениями. Мы постепенно, часть за частью вылезли из мешка, быстро свернув и запихнув его в сумку.

- Ну что, готовы? – К нам подошел Григорий.

- Да, теперь да.

- Нил говорит, что нельзя здесь встречать Солнце. Жаль, я привык к этому месту. У меня возникло желание встретить Солнце именно здесь. Я хотел остаться, но Нил запретил.

- Да, мы в курсе, мы понимаем, нам тоже дорого это место.

- Нам надо идти, - подошел Нил, взял за руку Григория, и повел его как малого ребенка, который раскапризничался, требуя еще времени для сна.

Григорий нехотя побрел за Нилом, и мы также как и он, подняв вещи, побрели за ними, не зная, будет ли нам хорошо в том месте, куда нас ведет Нил. Уходя, мы вспомнили, как прекрасно здесь было. Всё было наполнено временем перемен - перемен души. Отчего-то стало грустно. Так грустно, как бывает маленьким детям, прощающимся с родителями, которые понимают, что они никогда больше не встретятся, что между ними возникла стена отчуждения. А ребенку всё равно: хорошие или плохие были родители, он скучает, тоскует. Да, да, именно тоскует по родителям. Он ещё видит их, он еще может к ним прикоснуться, но он не может ничего изменить. И тогда…, тогда он кричит. Громко, очень громко, про себя, внутри себя, проклиная жизнь, проклиная судьбу, требуя от жизни оставить родителей. Ему говорят, так надо. Но надо ли это ребенку? Ведь всё что он хочет, это быть вместе с матерью, с отцом. Пусть голодным, пусть в рваных тряпках, но быть рядом, чувствовать их запах, чувствовать их руки на теле. Он так сильно этого хочет…, но жизнь требует от родителей уйти.

Мы дети, которые сами уходят от родителей, хотя нам страшно, хотя мы хотим остаться. Мы знаем, как ему больно, как больно нам, но жизнь требует, чтобы мы ушли, оставив это место здесь, жить дальше, вспоминая о детях, рожденных в горной пустыне.

- Эй, поторопитесь, - подгонял нас Нил.

Мы простились с милыми камнями, мешавшими ночью з****************ю.

- Да, да идем, - откликнулись мы, шагая в темноту ночи.

- Держитесь рядом, в темноте легко сбиться с пути, а это опасно. Впереди опасное место, которое надо пройти ночью, - Нил волновался, и мы почувствовали его волнение.

- А твой сын, где он? Он с нами не пойдет? – спросили мы, оставляя ещё один шанс вернуться назад, чтобы ещё немного побыть на том месте.

- Он давно ушёл, смотреть, как пойдем мы.

- Интересно, а зачем ему это? Он что, подождать не мог?

- Конечно нет, глупости! Ему надо посмотреть на нас в лучах восходящего Солнца. Только тогда он всё поймет. Ему, моему сыну это важно, понять нас в лучах восходящего Солнца.

Григорий взял нас за руку и повел за собой.

- Не обращайте внимания на все странности Нила, подождите, всё станет понятно. Мы убедились, его деятельность вполне адекватна, разумна, может это заблуждения профессора С-кого, который напутал с галлюцинациями. Может, предыдущие экспедиции ошибались, и нам надо определить степень их заблуждения.

- Возможно, ты прав, Григорий, мы тоже ничего не отметили странного в поведении Нила.

- Вот видите, это заблуждения от науки. Сидят в кабинетах, с ума сходят от безделья, но и нам грех жаловаться, так ведь? Нас и мясом покормили, а сейчас ведут в живописное место - встречать рассвет.

- Да Григорий, всё так.

- А потом я слышал, здесь есть место, откуда открывается вид на необычный восход Солнца. Только здесь он такой необычный.

- Да, мы слышали об этом.

Путь проходил по текущему с гор ручью. Ноги промокли. Вода была холодной, но это не останавливало Нила вести нас по воде.

Мы шли по воде. Кто-то по воде, кто-то по колено в воде, но мы упорно продолжали подъем вверх, против течения, против всех правил - против собственного страха.

- Впереди водопад, мы обойдем его. Вы пока не сможете плыть по нему, - послышалось нами, но не от Нила, а от кого-то другого, кто был, но кого мы не видели через темноту ночи. Он был где-то рядом.

- Некоторые рыбы умеют плыть против течения, против водопадов. Они высоко подпрыгивают, и всё для того, чтобы, дав жизнь, умереть, - голос был строгим, и хоть мы и не видели его лица, но он нахмурился, произнося эту фразу.

- Они дают жизнь умирая. Всё что умирает, даёт жизнь. Так везде - так в природе, в космосе, иначе нельзя, иначе смерть, - голос Григория, но говорил не Григорий. Он не мог такого сказать, он не понимал бы того, что говорит.

- А нам кажется, что, производя на свет потомство, мы обрекаем себя на смерть.

- Глупо, очень глупо. Всё наоборот, всё не так.

- Нил, нам долго ещё идти?

- А почему ты спрашиваешь, Григорий? Разве ты устал?

- Нет, но как-то странно всё вокруг. Я ничего не вижу, но мне всё понятно. Я чувствую холодную воду, но мне не холодно. Куда ты нас ведешь? Мы поднимаемся, а ощущения, будто бы мы спускаемся. Я совершенно перестал доверять ощущениям.

- Потерпи Григорий, ты видишь, они идут за тобой, они не молчат, но мы их не слышим. Не мешай им проделать их путь до конца.

- Нил, я догоню тебя. Я хочу идти рядом с тобой, чтобы хоть что-нибудь видеть.

- Ты и так все видишь, все, что можешь видеть.

В воде плескалась форель, она проскальзывала сквозь ноги, дотрагиваясь чешуёй, чтобы согреться от тепла - тепла любви.

- Там, внизу, вроде бы всё создано людьми, чтобы любить друг друга. Вы не знаете, почему они не любят? – спрашивали нас рыбы.

- Они не не любят, они торопятся.

- Куда? Зачем? Разве им надо гонять мелкую рыбёшку, чтобы питаться её телами. У них же все есть!

- Всё есть, но чего-то не хватает. Люди ищут это чего-то.

- Мы знаем людей, мы чувствуем. Мы чувствуем боль одиночества. Мир кишит болью, он кричит болью людей - болью уязвленных самолюбий - болью разбитых судеб…, он кричит о помощи одиноким людям, готовым принять помощь только от таких же страдающих людей. Что за болезнь - одиночество? Почему именно она распространяется по миру с огромной скоростью? Почему вы не пытаетесь лечиться, невзирая на существование врачей ваших душ? Эта ваша боль…, она везде, в мире. Это первое, что рождено им…. И не понятно, то ли это средство лечения, то ли это средство доставить ещё боли

- Во многих случаях боль души проистекает от одиночества и озлобления на других людей. Мы и тянемся друг к другу, мы и отталкиваем друг друга. И не понятно, чего в нас больше, любви или желания оттолкнуться от нашей боли.

- Жизнь это боль.

- Жизнь это радость.

- Жизнь это война боли и радости.

- Здесь нет войны.

- Там дальше перекат. Выйдем на берег, - приказал Нил, и мы послушно пошли за ним.

Мы посмотрели на ноги, они должны были быть мокрыми, но они были сухими. Из всех нас только Григорий вытирал ноги, сняв ботинки, из которых он предварительно вылил воду.

- А вы что не сушите обувь? - спросил он у нас.

- Они не промокли.

- Странно, наверное, вы не чувствуете. Ну да ваше дело, как хотите.

Пока мы разговаривали с Григорием, Нил прошел дальше, и теперь находился в двухстах метрах от нас. Он смотрел вдаль, ожидая появления Солнца.

Мы смотрели на Нила, и как только первые лучи пронеслись по небосводу, Нил на мгновение исчез. Он слился со светом Солнца. Он растворился в лучах зачинавших день. Григорий, к сожалению, не видел его исчезновения, так как в это время надевал обувь. Он всё пропустил, он не видел, а нам не хотелось спорить с ним, доказывая правоту своего видения. Как только лучи растеклись по небу, Нил снова возник, только на этот раз не в том месте, где стоял, а возле нас. Он посмотрел нам в глаза, после чего повел дальше.

- Мы должны встретиться с сыном, он сейчас ожидает нас за этим выступом скалы.

- Нил, ты же говорил, что он будет смотреть на нас.

- Он и смотрел, только он смотрел через гору. А какая вам разница, откуда на вас смотрят? Главное мы ушли оттуда. Там сейчас ночь.

- Нил, я ничего не понимаю из вашего разговора, - Григорий был возмущен непониманием происходящего действа. – Что нельзя было подождать рассвета, а только потом идти? Идти посуху, а не по воде. Сейчас мои ботинки натрут ноги, они насквозь мокрые.

- Давай поменяемся, у меня отличные ботинки. Новые.

- А ты как? – Григорий смотрел на остановившегося Нила, не ожидая подобной жертвы.

- Мне всё равно. Мне будет легче идти, только свои ботинки, ты понесешь сам, договорились?

Григорий задумался.

- А далеко идти?

- Далеко, часов пять-шесть.

- Давай. Только как ты можешь измерить расстояние временем?

- Григорий, опомнись, как ты можешь брать у Нила ботинки, если мы будем идти по местам, где камни острыми углами могут распороть ступни? – мы были возмущенны эгоизмом Григория.

- Все нормально, я всегда снимаю там обувь. Там ковер из пряного мха. На, бери, - Нил снял ботинки, протянув их Григорию.

Григорий взял. Он надел ботинки Нила. Мы смотрели на его действия, понимая, он делает лучше для себя и для Нила, который легко прикасался с землей, как будто паря над ней. Теперь ему будет легче вести нас по горной тропинке.

Всё происходит тогда, когда и должно произойти.

Григорий закончил переобуваться. Мы продолжили путь.

- Каждый раз, когда я провожу людей по этому маршруту, он меняется. Всё вокруг меняется в зависимости от того, кого я за собой веду. Если я веду мужчин, то эти тропинки становятся круче, если веду женщин, то они становятся пологими. Я впервые веду смешанную группу, и не все тропинки вспоминаются. Наверное, они поменялись, стали другими. Вон там, раньше, давно, когда я к вам спускался, стоял огромный валун. Я помню, я уверен в воспоминании. А сейчас лежит маленький камень. Григорий, если сомневаешься, то возьми его с собой, из него вырастет гора.

- Ну знаешь, Нил, взять то я его возьму, но метафоры я твоей не понимаю.

- Это не метафора. Это нечто другое, не связанное с трансформацией образов, это трансформация мира, реальности, которую ты ощущаешь.

- Волшебство?

- Совсем нет, это обыденность, то, к чему мы привыкли, но не обращаем внимания.

- Может так лучше, может это правильнее - не обращать внимания на обыденность?

- Нет, Григорий, неправильно. Из обыденности состоит наша жизнь - все восемь дней.

- Нил, я не совсем понимаю твоей аллегории, но то, что ты говоришь, обычно. Нам всегда говорили, обращайте внимание на детали, на мелочи. Но зачем вникать в мелочи, когда вокруг много крупного?

- Всё меняется.

- И мы не всё понимаем из слов Григория, о какой аллегории он говорит?

- О нашей аллегории, о том, что мы идем по камням, некогда отсеянным от плевел, от зерен, и разбросанным среди нас, как в пустыне. Вы же были там, вы же видели, вы всё понимаете. Или поймете позже, не сейчас. Но и это неважно, важен Григорий - важно его понимание. Ты понимаешь, о чем я говорю, Григорий?

- Я, как и они, ничего не понимаю.

- Тогда смотри.

Нил пошел дальше, ведя нас среди расщелины, в которой солнечные лучи боролись с темнотой ночи. Ночь не хотела пропускать свет, заслоняясь стеной камней, а свет не мог полностью высушить влагу земли, отчего было холодно и влажно. Эта влажность стояла мрачным туманом, окутывавшим всё вокруг, оседая на камнях каплями воды. Мы почувствовали себя рыбами, дышащими кислородом, взятым из воды. Это было странное ощущение. Странное и вязкое, почти такое же, как и поход за Нилом.

Мы подумали, Нил лукавит, ведя не самым коротким путем, как бы давая возможность насладиться переменчивостью природы. Но вместо наслаждения мы потерялись.

В какой-то момент путь стал столь туманным, что мы перестали что-либо различать. Ни Нила, ни Григория рядом не было, но это нас не пугало, так как мы знали, - любой туман рассеивается, оставляя росу, ложащуюся на стебли камней.

Как только мы поняли, что отбились, мы предались наслаждению тел, лаская их ладонями, наполняющимися непривычной радостью ощущений. Жар обнаженных тел возбуждал так сильно, что всё перестало иметь значение. Были только наши тела - космос, и наше возбуждение, вырывавшееся из нас жаром вселенной, познавшей наслаждение плоти. Это жар разогнал туман вокруг нас, открывая обнаженные тела, пылающие любовью. Мерное колебание наших тел поднимало сильный ветер, расходящийся волнами страсти. Но никто не видит этого ветра - он наша тайна.

Нам показалось, страсть бесконечна, что она приводит в исступление, в состояние забытья, поэтому мы прервались, отложив наслаждение на потом, на вечер, на ночь, тогда, когда нас не будет видно, тогда, когда мы сможем любовью освещать всё вокруг, разрывая оковы тьмы.

- Вот они, - крикнул сын Нила, и быстро приблизился к нам. – Ну что же вы, ну как же вы отбились?

- В тумане ничего не видно, только капли воды застывшие в воздухе.

- Хорошо, что я был поблизости, Нил бы вас не заметил - у него плохое зрение.

- Почему он не носит очки? – спросили мы, не надеясь получить ответ.

- Пойдем за мной, я выведу вас отсюда, - маленький мальчик, совсем маленький.

- Здесь аккуратнее идите, тут острые камни, - он замерз и дрожал всем телом.

- Да, мы видим, - ему было холодно в этом месте.

- Аккуратнее, - он нашел нас, чтобы согреться в тепле нашей любви.

Всё происходит тогда, когда и должно произойти.

Нил стоял на возвышенности у выхода из расщелины. Он с осуждением посмотрел, как мы выходим из тумана, сокрушаясь из-за плохого зрения.

-  Вы отдали слишком много тепла тела, теперь вас надо будет вести по солнечной стороне, а это еще пару часов, - недовольно произнес Нил, поворачиваясь, чтобы продолжить путь.

- Так получилось, - за нас извинился его сын.

Извинения, высказанные сыном, смягчили Нила, который подумал, что это хорошо, что он поведет их по солнечной стороне, так будет лучше - и для них, и для него.

Всё происходит так, как и должно произойти.

Нил вывел на солнечный простор, внизу которого плескалось море света, сквозь который оголялась зеленая листва деревьев.

- Посмотрите вниз – какое необычное буйство красок.

- Там буйство жизни, - дополнил Нила сын, указывая на долину, заполненную растениями.

Удивительно, здесь на горе ничего не растет, тогда как там, внизу всё заполнено жизнью. Мы смотрели вниз, удивляясь игре восприятия, поражаясь красотой насущного мира, открытого для взора сложившейся ситуацией потерянности. Там, внизу, росли деревья, перерабатывая свет Солнца в хлорофилл, текущий сквозь листву нам в глаза.

Мы зажмурились от накатившей волны ощущений, не в силах перенести накопленной мощи потока зеленого света.

- Дальше пойдем. – Торопил Григорий, которому было непонятно, почему мы стоим, где ничего не растет, где скала оборвала плоть, уступая напору света зеленого моря.

- Пойдем. Налюбовались? Теперь пора в путь. - Нил повел по тропе, образовавшейся в горной породе.

Эта тропа, вытоптанная тысячами ног, отполированная до блеска, вела наверх, заставляя петлять по ней, словно мы были пьяны.

- Нил, как ты относишься к тому, чтобы перекусить, всё-таки рассвет встретили, расщелину прошли, самое время для того, чтобы перекусить, - предложил Григорий.

- Сейчас будет стоянка, там когда-то давно был лагерь альпинистов. Там мы остановимся.

- Скоро, - дополнил Нила сын.

Опять шли по извилистой горной тропинке, уводящей от обрыва. Появилось чувство уверенности в себе, в том, что не упадем. Шаги стали неосмотрительными. Мы слышали дыхание Григория, его пыхтение. Ему было не просто идти, так как у него была огромная масса тела, которая несла сама себя, возмущаясь из-за сил гравитации, притягивавшей его к земле, гораздо сильнее, чем нас.

Мы оглянулись.

Мы стали спускаться.

Мы смотрели под ноги, опасаясь неаккуратного движения, в результате которого мы можем споткнуться и упасть, поэтому не заметили, как подошли к стоянке альпинистов.

- Чувствуется, что здесь давно не было людей, - обрадовался привалу Григорий, от ног которого исходил пар.

Как только мы подошли к Нилу, Григорий сел на камень, снял ботинки Нила.

- На Нил, забери. Мои ботинки я на костре высушу, твои ноги натирают, - Григорий поставил ботинки рядом с собой, и начал растирать ноги.

Он был раздражен. Мы чувствовали его раздражение. Он не смотрел в нашу сторону, злобно растирая затекшие пальцы ног. Нам не было места рядом с ним, нам было хорошо вдвоем. Мы решили уйти подальше от этого места, погулять, подождать того момента, пока Нил разведет костер из лежавшего на поляне валежника.

Чем дальше мы отходили, тем сильнее чувствовалось наше отсутствие. Мы знали это, мы понимали это, но не могли вернуться обратно - настолько приятно было бродить по прекрасной местности горы, в которой произрастали дивные растения. Мы нагнулись к травинке пробившейся сквозь гранит горы, нашедшей маленький клочок земли, в крошечной расщелине между камнями.

- Как она прекрасна, сколько в ней жизни!

- Она стремиться выжить. Любыми путями выжить.

- А еще у неё появятся семена, из которых она вновь будет расти, питаясь от погибших корней прошлого.

- Они также делают, пробиваясь сквозь асфальт города, не понимая, как прекрасно одинокое странствие по пустыне любви в окружении тебя.

- Вместе с тобой.

Корни больше чем деревья.

Мы были у обрыва, куда нас вынес ветер, и раздумывали, стоит ли покидать это место, спускаясь вниз, в долину, где всё заполнено нами, отчего она стала совсем зеленой. Наша долина, откуда мы прилетели сюда, где пустили корни, найдя маленький островок земли посреди гранита.

- Ну что же вы, давайте обратно, - нас нашел сын Нила. Он взял нас за руку, отрывая от созерцания радости травинки в граните.

-  Вы уже сделали?

-  Нет, мы не можем этого сделать.

-  Но он же мучается.

-  Его мучения еще не кончились.

Всё происходит тогда, когда должно произойти, и не стали торопить Нила и его сына, предпочев ожидание действию.

Григорий расставил обувь около костра, грея пальцы ног над огнем, вырывавшимся за пределы положенные для горения.

- Ну вот и любовнички подошли. Как прогулка? Гулёны. Вы не устали друг от друга? Всё время держитесь вместе. Постеснялись бы.

- Кого?

- Ну, хоть ребёночка, - Григорий ухмылялся, но не от радости за нас, а от злости, распиравшей его из-за нас, но что мы могли поделать - такова его участь, - смотреть на нас и злиться.

- Вот возьмите, - Нил протянул воду в железной кружке, которая разогрелась, отчего стало больно, когда мы взяли её в руки.

- Что ты им даешь? – поинтересовался Григорий, заглядывая в кружку.

- Это настой из травы, над которой они стояли. Я его приготовил три дня назад, когда шел встречать вас.

- Спасибо Нил, твоя забота очень приятна. Благодарим.

- Это только для них? Может и мне что-нибудь перепадет, от вашей милости, любезный проводник? – Григорий злился. Сильно. Мы подумали, что он ревнует, но он не ревновал.

Его злость была иной природы, возникшей не из-за ревности. Она всегда была в нём. Он прикрывал её огромным телом. Здесь, на высоте, где силы гравитации ослабли, он не смог больше придавливать раздражение весом, и был вынужден открыть перед нами злость, оголив её мерзкий лик, от которого мы сжались, не зная, что ей противопоставить. Единственно, что возвратило нас в реальность доброты, так это кружка, обжигающая пальцы болью еще большей, чем боль от злости Григория.

Любовь, это чувство, которое особенно чутко переживает боль. Любую боль - свою, чужую, неважно. Когда любишь, обостряется восприятие, рецепторы, в том числе и рецепторы нашей души. И всё вокруг начинает злиться, чувствуя жар любви, разгоняющий тьму злости.

Григорий почувствовал, как любовь проникает в его тьму, и он не позволял нашему чувству освятить те места в его душе, которые никогда не видели света.

- Да долго вы будете пить из этой кружки? – бесился Григорий, трогая ботинки, которые отказывались просыхать.

- А что, она тебе нужна?

- Да, да она мне нужна! – закричал Григорий, вырывая кружку из наших рук, выплескивая содержимое.

Он вырвал кружку и наша боль прошла. Кружка перестала жечь пальцы разгоряченной поверхностью.

- Спасибо Григорий, ты нам помог, - поблагодарили мы Григория.

Теперь жар кружки принадлежал боли Григория, и он немного успокоился, но всё равно, зло поглядывал в нашу сторону.

- Нил, он справится? – сын Нила волновался. Он впервые видел так много чувственной экспрессии. Нил оберегал его от подобных переживаний.

И мы знали об этом, мальчик ещё не готов столкнуться с хамством и грубостью человеческой природы. Нам выросшим среди хамства, даже невдомек, что есть люди не знакомые с хамством, с злостью. Сын Нила не понимал, как можно злиться, когда вокруг столько прекрасного, столько доброго, столько милого, на что Григорий не обращал внимания, предпочитая подавлять злость, тратя на это все силы.

Так почему? Почему?..

И вновь Нил нам дал кружку, в которой была вода. Простая, обычная горная вода. Столь чистая, что от её невинности можно набраться сил - сил жизни. Столь чистая, что от неё можно черпать энергию света. Она казалась и есть свет, заключенный в железные рамки кружки.

- Опять камень, кто же его подложил? – возмутился Григорий, доставая из-под себя маленький камушек.

- А, это, - рассмеялся сын Нила, - это я тебе подложил. Помнишь, отец тебе указал на валун, который становится скалой?

Григорий смотрел на сына Нила как на сумасшедшего, ничего не понимая, кроме того, что юноша ненормальный.

- Да не смотри так. Это я подложил, пока ты шел.

- Ну знаете…., ваши шутки…, весьма посредственны, они, они…, да что же это такое? Куда я попал? В сумасшедшем доме и то спокойнее, - злился Григорий. В его руке была горячая кружка и камень.

Григорий бросил камень в кружку, и швырнул её в костер. Камень вывалился из кружки.

- Нагреется, потом остынет. Потом мы её заберем. Только потом пойдем. Я не могу оставить вечность в огне, - спокойно произнес Нил, и подбросил в костер валежник.

Огонь разгорелся с новой силой, покрывая собой кружку, скрывая опаленную поверхность кружки.

- Мы навечно здесь останемся, - произнесли мы, но нам было всё равно,  так как нам было безразлично, где любить друг друга.

Это знал Нил, это знал его сын, но этого не хотел принимать Григорий, поэтому он разбросал горящий валежник и достал кружку палкой, которая загорелась от костра. Он бросил чашку на землю, подобрал камень, засунув его в карман.

- Ну что, довольны? Довольны, да? Теперь она быстро остынет, теперь недолго осталось! – восторженно произнес Григорий, смотря на кружку.

Пять минут прошло в полном молчании. Григорий поднял кружку, но тут же отбросил её.

- Что горячая? – поинтересовался Нил, смотря на мучения Григория.

- Да, горячая, очень горячая. А что? Что не так? Ну подумаешь, еще пять минут подождем.

- Как скажешь, нам все равно, - вмешались мы, допивая воду.

Григорий ждал, он нервничал. Почему он нервничал? Ведь вокруг всё прекрасно,  замечательно! Хочется радоваться, а не злиться. Хочется жить не обращая внимания на суетящихся дураков, изображающих творцов нового, борющихся по их мнению, с отжитым, не умеющих ожидать своей очереди, бросающих камни в кружки, которые из-за этого не остывают. Он смотрел, отсчитывая секунды, складывая их в минуты, тратя жизнь на пустое, бессмысленное ожидание, вместо того, чтобы радоваться вместе с нами, нашему счастью, и пытаться отпить из кружки нашей радости от нашего восторга. Он ждал, а в это время пролетали его восемь дней. Но он не понимал этого. Он не хотел понимать. Всё что он хотел, это доказать нам, что он может жить, черпая жизненную энергию из злости. И, наверное, он в чём-то по-своему прав, не замечая как истекают восемь дней его жизни.

Он снова поднял кружку, и снова отбросил её от себя.

И всё в мире покрылось тьмою ночи. Коротким, злым страшилищем, выползающим из логова, когда лучи Солнца скрываются за горизонтом земного шара, плывущего среди солнечного шара, озаряющего Землю безвозмездным теплом.

И снова появились лучи радости над планетой. И всё это произошло, пока кружка летела по воздуху, ожидая столкновения с поверхностью земли.

-  Теперь ты можешь поднять её, она остыла, - скупо сообщил Нил Григорию. Он отправился в сторону кустарника.

- Ненормальные, психи, больные! Здесь все больные! Кристина, ты понимаешь, ты сошла с ума? Ты понимаешь это? – Григорий подскочил к нам вплотную. Он так ненавидел нас, что мы отвернулись. – Чего вы отворачиваетесь, как сговорились, синхронно. Ну, прекратите вы этот спектакль! Взрослые люди! Вы же взрослые люди. Кристина - ты психиатр! Ну повернись ко мне, скажи, что ты всё понимаешь! Нет, это невозможно! Чтобы все сошли с ума, в один миг! Это невероятно! Кристина, Кристина, Кристина, ты где? Отзовись! У тебя же есть память! Есть способность критиковать реальность! Ну опомнись, ты же психиатр, ты должна, ты обязана, ты в экспедиции!

- Оставь их, - мягко произнес сын Нила, взяв Григория за руку.

- И ты ещё тут! Сумасшедшие! Я в кругу умалишенных! Опомнитесь, вы все, опомнитесь! Как вы не понимаете - вы сошли с ума! – Григорий пытался повернуть нас, он заглядывал в глаза, но мы их прятали, так как он был в ярости.

Григорий злился, он стал яростью, не принимающей ничего, кроме желания мстить всем вокруг, всему, что его окружает.

- Нил, сделай что-нибудь! Ну ты хоть понимаешь, что с ними происходит? – спрашивал Григорий у Нила, но тот отворачивался, оставляя его наедине со злостью.

Григорий бурчал и бурчал, с каждым разом тише и тише, подчиняясь воле ветра, вздымавшего пыль с оголенных камней. Мы уходили со стоянки альпинистов. С брошенной стоянки. Вокруг которой были скалы, защищавшие стоянку от воли ветров, дувших над этим местом с неимоверной силой.

Последним в нашем клине шел Григорий, сразу за сыном Нила, и после нас. Мы смотрели на могучую спину Нила, проторяющую путь среди скал. Он разбрасывал скалы, заставляя их расступаться по его воле пред ним, перед его силой.

Снова подули солнечные лучи. Они захватили нас потоком тепла, в котором приятно нежиться, после затхлости брошенной стоянки альпинистов, где кроме сырости, безветрия, тишины, ничего не осталось. То место растворилось за поворотом между скалами, оставшись только в памяти, да и оттуда оно постепенно стиралось, оставляя только горечь пустоты.

-  Нил, мы поднимаемся?

- Пока нет, но скоро, скоро. Вы почувствуете. Здесь, в горах бывает странно, очень странно. Ты как будто поднимаешься, но на самом деле летишь вниз, и ощущения не помогают определить местоположение, о котором можно узнать, только закрыв глаза. Вот попробуйте, и тогда вы поймете, как можно видеть с закрытыми глазами.

- Мы пробуем.