ВОСЕМЬ ДНЕЙ МИЛОСЕРДИЯ

Тьма

Ага, с упорством маньяка! Ха, насмешил! Пойми Вольф, там выстроилась целая иерархия приближенцев к Богу, ваше высоко преподобие приближенное к самому уху самого Бога, выкрикните пару словечек в пользу моего важного дельца, связанного с продажей души дьяволу! Вели Господи, чтоб дьявол не обманул и выдал обещанное. Вот и вам, ваше преподобие, денежек, поговорите, а? Он вас услышит! Вы же и сами сделаны по образу и подобию самого Бога! Наделены силой миловать от его имени, и плевать на его справедливость, вы сами есть высшая справедливость, правда, отлученная от государства, но все же! И потом ваше подобие…

Оно уже…, уже такое сморщенное, оно, да вы только посмотрите на себя, в зеркало, через огромные линзы, иначе ваши глаза не видят! Вы и вправду думаете, что из ваших уст Бог вас слышит? Что вы сделаны по его образному подобию? Чушь, если всё так, то я ни в вас, ни в Него не верю! Я не верю! Я больше не верю - я знаю!

И я знаю! Я готов пронести знание о высшей силе, о высшей справедливости, о,  высших ценностях, стоящих миллионов жизней, и в то же время, не стоящих ничего стоящего, сквозь ряды трупов, рассеянных по земле, в оправдании всего того бреда, что заменил банальный каннибализм.

Вольф молчал, и я молчал, мы молчали, а кто-то говорил вместо нас, за нас. Тогда мы стояли и слушали. Почему я раньше этого не слышал? Почему была вера, но не было знания? Почему?

Я рожден от отца с матерью, я живу в плену иллюзий, и в то же время знаю - горячее - это горячее, вода замерзает, а время измеряется жизнью, я всё это знаю, но вот в творца я верю, вместо того, чтобы знать о нём.

И я рожден от матери и отца, и я знаю о холоде и о жаре Солнца, и я чувствую всё это, но мои чувства не такие как у тебя, Григорий, они другие. Мы вообще чувствуем иначе, мы живем в поле Божьей власти, и сеем камни, из которых растут скалы веры, вот только знания не прибавляется, заменяясь доверием…, не доверием, а до-верием, как довеском, ты понимаешь?

- А всё же красивая у нас долина, - произнес Вольф, повернулся и пошел дальше подниматься в гору, ведущую его к семье, а меня к исследованию его семьи.

Время в горах пролетает незаметно, оно крадётся медленными подъёмами и быстрыми спусками, оно угнетается кратковременными равнинами, на которых растет редкий кустарник, и где можно перевести дух, дав отдых ногам, от изматывающих вертикалей, горизонталей, и прочих несуразностей местности, которую приходится месить  ногами.

Вольф молчал, ему было не интересно. Он ходил тут с детства, ему наверно знаком каждый закоулочек гор. Он привык, но мне тяжело.

- Вольф, я, конечно, хочу побыстрее попасть в деревню, но можно ли сделать привал и переночевать здесь?

- Здесь? Я об этом не подумал. Знаешь что, давай я тебя отведу во временный лагерь, там и передохнем. Он здесь рядом, он близко. Ты справишься.

- Если рядом - веди.

Вольф впервые улыбнулся, показав лицо из-под капюшона. Я впервые увидел его нос, который вполне мог украсить какую-нибудь греческую статую, времен ранней философии, когда любая мысль казалась истиной, когда не было знания, но было примитивное понимание происходящего. Чуть что случилось - недовольны боги, чуть что стало получаться - хвала небесам, а сам человек…, где был он? Он мог только позировать скульптору, радуясь вечности скульптуры. Вот и нос Вольфа остался при нём, сквозь тысячелетия существования.

Философ Вольф.

Вольф философ!

А я?

Я! - и этого достаточно!

Между нами пропасть в миропонимании, в способах видения вещей, но он проводник, и неважно куда он ведет, важно что он знает, куда ведет!

1.

Вольф привел в сырую пещеру, в которой кто-то заботливо оставил валежник, собрав его в одну огромную кучу. Несмотря на то, что на улице было двадцать пять градусов тепла, в пещере было не больше десяти. Григорий замерз.

- Надо костер развести, да побыстрей, я замерз, - сообщил Григорий Вольфу, но тот презрительно на него посмотрел.

- Ещё рано для костров, позже. Сейчас пойдем на рыбалку. Ты устал, а рыбалка - лучший отдых.

Вольф достал из кармана ветровки крючки и леску. Он сел на краю пещеры, там, где солнечные лучи встречаются с тьмой пещеры, и стал заправлять леску в крючки. Получалось у него плохо, он никак не мог заправить леску в толстую пройму крючка, но Григорий не хотел помогать старику, пока он сам не попросит. Вот ведь дело какое важное, помогать без спросу, может сам справится, a может не справиться, кто ж его поймет, этого старика проводника.

Григорий смотрел на то, как солнечный свет опалял лысину Вольфа - старого, вымотанного человечка, у которого каждое движение вызывало приступы удушливого кашля.

«- Вот незадача, - подумал Григорий, - старый черт, а помощи не просит, да и рыбалка такая же будет. Он поди и поплавок не заметит, придётся за двумя сразу смотреть. Уж лучше бы он на дичь меня повел, если охотиться вздумал. А то, под воду глядеть будет, в муть болотную, так ничего не заметит. Эк, дурак!»

Григорий подошел к Вольфу, и встал над ним, нависая скалой над копошащимся человеком.

- У меня жена была, - сообщил он Вольфу, осаживаясь рядом с ним. – Была, да вот вышла вся.

- У меня недавно появилась, - скупо ответил Вольф, как будто Григорий спрашивал о его делах в жизни.

- Да, была у меня жена. Умная, да вот ушла от меня. Хотя постой, - быстро тараторил Григорий, - эк незадача, вот я от неё ушел, два года назад.

- Счастливый, года примечаешь, - отозвался Вольф, рассматривая дырку крючка. – А что ушел? Изменяла?

- Какая разница, верная или нет? - Григорий пошарил глазами во тьме пещеры, но ничего не найдя, развернул курчавую голову в сторону Вольфа. – Любовь прошла, а вместе с ней и обаяние семейного счастья. Я по натуре - бродяга, по мне поездки, экспедиции, ну на худой конец просто городские парки, а ей всё дома сидеть. Она психиатром была. Хороший специалист - детский.

- Дети, это хорошо, - Вольф вставил тонкую полоску жесткой лески в дырку крючка, и Григорию было непонятно, толи он так высказался в пользу своего успеха, толи в пользу специализации жены Григория.

- Да, дети это хорошо, даже в клинике, и там они…, а постой, ты, где рыбачить собираешься? – переполошился Григорий, почему-то представляя озеро.

- Григорий, мы пойдем не на озеро. В горную речку будем закидывать крючки, авось чего и выдернем. Ты вот чего, ступай к валежнику и выбери прутья потолще да посвежее, чтобы гнулись без ломкости - на удилища пойдут.

Григорий, так и не поделился воспоминанием о прошедшем супружестве, о расставании, о боли, и о том, как он излечился.

Григорий ковырялся в залежи валежника, ломая руками ветви, выбирая из них самое прочное основание, из которого торчали шипы колючек. В какой-то момент, Григорий  понял, все они ломкие, все слабые, как люди, и решил, что их надо связать. Он достал из кучи прутья и обмотал их бинтом из карманной аптечки. Колючки прокалывали бинт, зато удилища приобретали прочность.

- Ну что копаешься? - спросил Вольф, показывая Григорию готовые крючки. – Э, ты где белое дерево нашел в этой куче? Белое нельзя, белое значит голое, оно же будет над водой!

- Это бинт, - черт слепой, про себя добавил Григорий, протягивая к Вольфу удилище. – Я наоборот его одел! Видишь?

- А, понятно.

Вольф с уважением смотрел на Григория, понимая, перед ним опытный путешественник с которым можно совершить горный переход, полагаясь на него, как на самого себя. Именно тогда он решил повести Григория не напрямки, а в обход, через ледник.

Они вышли из пещеры в дневной жар раскаленных скал, посреди которых они смотрелись маленькими пищиками мироздания, сквозь которое они обязаны пройти. Они шли рядом, каждый держал в руках по странному удилищу, но это их не смущало. Издали, на них смотрел Рябчик, удивляясь их стройному шагу, как будто их кто-то выровнял строевой командой.

Рябчик сплюнул на землю, презрительно ухмыльнувшись, и замахал руками, представляя себя птицей.

Вольф шёл рядом с Григорием, рассказывая притчу своей нелепой жизни, в которой было много признаний, но ни слова правды о беспутной жизни, в череде окружающих его путей.

- И сколько я не пытался понять, всё равно ничего не понимал, вот только здесь, с новой женой понял.

- Да, женщины многое проясняют в жизни, если ты их любишь, - заметил Григорий, и ему захотелось рассказать историю своей любви.

В череде его воспоминаний о жизни, ярко вспыхнула звезда его любовной истории.

- Я ведь когда её встретил, на пятом курсе института был. Она появилась в анатомической операционной. Все так было странно, все в масках, вокруг запах формалина, а я смотрю в её глаза, и понимаю, что растворяюсь в них. Нет, Вольф, ты не можешь себе этого представить: лежат два трупа, располосованные вдоль и поперек, с открытыми черепами, с внутренностями наружу, а я смотрю в её глаза, и понимаю, что ради этих глаз, я способен на всё на свете, даже оживить эти тела.

- Удалось? – серьезно спросил Вольф.

- Нет, разве такое возможно? Нет, конечно, нет. О них я через пять минут забыл. Представляешь, в руках скальпель, я прошу перевернуть труп на спину, чтобы вскрыть позвоночник, и всё время смотрю на неё. Движения скованные, глупые, а я тогда первым считался на курсе по нервно проводящим путям.

-  Ну и? И что? – Вольф явно волновался, так представил картину глумления над телом человека.

-  И что? Да вот перевернули тело, а я на неё смотрю.

-  Прям страсти.

-  Да, не меньше. Беру я за кожу трупа, делаю надрез, и понимаю, что больше не могу - с меня достаточно, - Григорий остановил рассказ, обратившись в воспоминания. – Я ведь знал того человека, которого надо было препарировать. Это был студент нашего курса. Я, правда, плохо его знал, видел в аудитории.

-  Так, и что? – Вольф сочувственно посмотрел на Григория.

-  А то, что он предусмотрительно завещал тело в нашу анатомичку, как будто знал о своей смерти. Это только сейчас подумал о том, что я его знал…. Это к делу не относится, это личное. Тогда я понял, не могу в её присутствии ничего делать, и как третьекурсник вышел из анатомички, не в силах продолжать. Стою перед дверью, жду когда она выйдет…, - Григорий задумался, а Вольф не торопил его. Лишнее это все, пускай все восстановит в памяти. – И она вышла. Не со всеми, раньше, как чувствовала, что я её жду, что я около двери стою - из-за неё стою.

Кристина вышла из анатомической лаборатории, почувствовав, что нужна Григорию, что он нужен ей: нужны его глаза, его скрытое под маской лицо.

- Вы не меня ждете? – сразу спросила она у Григория.

- Вас! – воскликнул Григорий.

- Вот и хорошо.

- Вот так мы и познакомились Вольф, вот так все и было, - Григорий остановился, так как Вольф показал ему на речку, зажатую между скалами.

- Это самое смачное место для рыбалки, тут рыба сходиться на рыбьи дела. Вон, смотри, видишь, вода так и кипит форелью! – Вольф отвлекся от рассказа Григория, наслаждаясь предстоящей рыбалкой. – Тут беспроигрышное место, дивное, тут рыба сама на крючок надевается. Да и черви тут самые жирные, только копни. Видишь земля какая жирная? От неё червь и питается, превращаясь в наживку для жадной форели.

Вольф нагнулся и поднял кусок дерева. Он вкопался им в поверхность земли и вынул двух червей.

- На, держи. Насаживай на крючок, и айда рыбалить, и продолжай рассказ. Извини, что перебил.

- Да что там рассказывать, всё кончилось, - Григорий взял червя, и насадил его на крючок.

Через пару минут они забросили червяков в воду и в ожидании застыли над журчащей неровностью воды, пробившей путь среди скал.

Форель выпрыгивала из воды, охотясь на поверхностных мух, недовольно падала в воду, сожалея, что её лётная власть под водой совершенно не действенна над поверхностью.

Так длилось недолго, с пару минут, а может менее.

Вольф вытягивал первую форель, отходя в сторону кустарника. Он всё делал осторожно, плавно, боясь спешкой спугнуть сильное тело форели, могущее разорвать пасть, пренебрегая болью, чтобы остаться в мире плавания.

- Во какая, ты погляди! - Вольф взял за жабры килограммовую рыбину, трепещущуюся в руках. – Ты вот чего, у*у зажми ногами, а мне помоги достать крючок, а то рыбу выроню.

- Не, не могу, тут у меня рыба села. Обожди. Вот так, так! – Григорий как ребенок, полностью отдался впечатлениям рыбалки. Он хитрил, давая форели поглубже проглотить крючок с червяком, обманывая её пугливую суть.

- Вот видишь, самое дивное место. Я всегда сюда хожу, когда ловлю рыбу! Тут верняк! – произнес Вольф, опускаясь на колени, чтобы на земле придавить трепыхание рыбы и вынуть крючок из её тела.

Потуги Григория увенчались успехом, и он довольный, улыбающийся держал форель.

- Смотри, моя побольше твоей! – уверенно заявил Григорий, для которого это была первая форель, которую он поймал в жизни.

Вольф не стал оспаривать превосходства форели Григория. Он насаживал червя на крючок и, сделав взмах, плавно опустил наживку в воду. Он уперся взглядом в воду, надеясь на скорую удачу. Он решил выловить рыбу больше Григория, ему стало обидно, что Григорию повезло больше. И Григорий закинул новую наживку.

- Она тогда меня измотала. Твердила, что любит, жить без меня не может. На самом деле она была отзвуком меня, моих слов. Ты понимаешь Вольф?

- Я понимаю тебя Григорий, понимаю. Нам ещё по одной форели выловить, а там мы её прижарим на костре.

- Часто по ночам я просыпался, ощупывая её тело. Тогда меня возбуждало всё в ней: её дыхание, родинка на плече, нежное сопение, а когда она уставала на работе - похрапывала.  Я  будил её, нежно гладя груди, отчего сильнее возбуждался.

-  Люди прячут свои чувства, помни об этом. Не надо это рассказывать, это лишнее. – Вольф не просил - требовал.

«- Странно, - подумал Григорий, - обычно в компании мужчин тема женщин весьма распространена. Правда, на уровне простого обмена впечатлений о красоте женщины, а тут потянуло на откровения. Чувственные откровения…. И вот он меня прервал. Странно. У меня такое ощущение, что поезд ушел, а я продолжаю его ждать. Вот и Кристина смотрела на меня таким взглядом, ожидая, когда я отбуду. Нет, не так, она не ждала моего ухода, она помогала уйти, не пытаясь удержать. А мне, именно этого хотелось – её ожидания».

- Григорий, Григорий, у тебя клюет, подсекай! – вот и Вольф смотрит на меня тем же взглядом, что и Кристина.

- Уйдет рыба, не удержу.

- Всё равно секи её, - Вольф, наивный старец, проживший жизнь среди гор, с их прямолинейностью. Не хочу я её вытаскивать, пускай уплывёт, пускай живёт - это её второй шанс на жизнь.

- Упущу, - произнес Григорий, смотря на пустой крючок. – Эх, упустил.

- Я вижу. Ты нового червя копай, а ещё лучше муху поймай - на муху лучше берет.

- А что сам на червя ловишь? – «глупость спросил, и сам понимаю, - подумал Григорий, - он же ничего не видит, как же он поймает муху?»

Григорий наклонился, чтобы выкопать червя. Он нашел около берега сучок и стал раскапывать лунку, в которой копошились прибрежные черви.

- Вот на них форель и собирается - на этих береговых червей.

- Какой попался, посмотри, - Григорий протянул в сторону Вольфа червя-переростка, который извиваясь, попытался выкрутиться из пальцев.

- На такого червя двух рыб можно взять. Порви его, останется на потом, - посоветовал Вольф.

Бывает на рыбалке, одному везет, а второй смотрит на везение первого. Так бывает и в жизни, когда одному человеку везет, а второй глупо упирается, не желая наблюдать за чужим успехом.

Вкусы разные, суть одна - кто первый, тот не всегда лучший, кто имеет, тому не всегда достаётся по праву.

Странные люди, странная жизнь. Раздача везения совершенно непредсказуема, кто-то родился в рубашке, а кто-то всю жизнь собирает нити на покойное рубище.

Григорий закинул удочку, и как нарочно, червяка сразу заглотила жирная форель.

Жир к жиру, так было всегда, так устроен мир. Если ты крупный, то ты и пожираешь крупного. Всё как всегда, ничего нового.

-  Везёт тебе, Григорий. Пожалуй, смотаю удочку - пойду костер жечь, так от меня проку больше будет. А ты лови - тебе везёт.

Вольф ушёл, оставив на берегу форель, а Григорий вытащил полуторакилограммовую рыбину, сложив её рядом с первой добычей. Форель жадничала, заглатывая ртом большие порции воздуха. Жадная рыба, попавшаяся на жадного червя - всё как всегда, ничего нового.

Вольф разжег костер, стащив огромную кучу хвороста. Дымок от костра дошел до Григория.

- Ты лови, пригодиться, - посоветовал Вольф, забирая рыбу, и не чистя, наткнул её на заточенные прутики.

По две вряд, живую, трепещущуюся…

- Поди, готова, - позвал Вольф.

- Иду, - Григорий, сматывал леску.

Они сели, чинно расставив ноги вокруг костра. Ели жадно, разрывая руками плоть форели, которая потеряла плотность жизни, расщепившись белком жизни. Вольф ел чавкая,  отчего Григорию было неприятно, но он промолчал, так как и самому было приятно почавкать.

- Когда с утра пойдем, надо позавтракать рыбой, она сил дает, - передохнул Вольф.

- Я ещё три поймал.

-  С утра по две не съесть, много. Оставим двух жить, пусть плавают, - Вольф подошел к воде, выпуская двух спящих форелей. – Нам лишка не надо, пусть природа живет. Мы только своё возьмем, а там и на всех хватит.

- Верно. А спать где будем? Темнеет уже, - волновался Григорий.

- Спать в пещере, там спокойно, только холоднее чем на улице, зато, если костер разжечь, первобытным человеком себя ощущаешь, – ухмыльнулся Вольф, давая возможность воображению Григория представить себя человеком природы.

Вольф снял леску, поплавки и крючки с удочек, сложив их в карман, и не торопясь, побрел в сторону ночлега.

- Пещера древняя как мир. Чего только в ней нет, вот нас нет, - пошутил Вольф, пытаясь понять настроение Григория.

- Спать охота. Измотался. Сил много из меня рыбалка вытянула. Весь был во внимании, а сейчас так и вообще сморило. Не могу больше, спать охота, тут бы лёг и уснул.

- Нельзя Григорий, тут дикое место? Тут нельзя. Надо в пещере, там костёр разведём, он диких животных дымом отпугивает, а здесь нельзя. – Дай возможность Вольфу, он бы твердил запрет на ночлег под открытым небом бесконечно, но воля была не только его, но и слушателя, который отвернулся, показывая всем видом, - этот разговор не нужен.

2.

Ночь темна, ничего не видно, только пламя костра разрывает тьму ярким свечением. Вольф подбрасывает в костер веточки сухого валежника.  Григорий лежит рядом, свернувшись клубком, отвернувшись от костра, так как дым влетает в ноздри, не давая покоя, будоража слизистую оболочку ехидной едкостью.

Каждая минута для Григория - спрессованная вечность. Ему снятся мрачные сны, пещерные, первобытные. От этих снов Григорий подергивает, пытаясь отогнать пещерных страшилищ, пробирающихся из влаги пещерного воздуха. Сны пещерные штука особая, редкая, не всем данная для понимания. В пещере всё иначе, и жизнь и сон, всё имеет древний распорядок.

Вот и Григорий видит во сне древних мастодонтов, порожденных любовью земли к жизни. Он видит, как они пытаются втиснуться в пещеру, но не могут пробиться через низкие своды. От обиды они воют. Люто воют - хрипло. И страшно им от ночи, в которой водятся ещё большие чудища, чей хищный нрав и злоба, порождены любовью земли.

Запах пещеры, это тот запах, что вдыхали первые двуногие поселенцы земли, заявившие о своём праве на существование в стае. Им было спокойно в окружении яркого пламени костра. Они плясали в его ритме, они закрепили в музыке ритм полыхания огня.

Григорий ворочается. Сон жуткий, кровавая сцена. Охота на него. Охота, в которой надо спрятаться от врага - голодного, злого, огромного. Григорий бежит, спасая жизнь. Он видит пещеру, в которой горит огонь. Он входит в неё, и засыпает.

3.

- Просыпайся - уже утро, - Григорий разбудил Вольфа.

Время перевалило рассвет утра.

- Пора уходить. - Вольф лениво поднялся, разминая старые кости от ночной лежалости.

- Давно пора, - Григорий сокрушался по поводу упущенного рассвета, его дивной горной красоты, способной заставить городского жителя забыть о суете.

- Как спалось? – поинтересовался Вольф, собирая вещи, которые равномерно лежали под его телом.

- Сны ужасные снились, и мозг отказывается вновь их воспроизводить. Не мои сны -  пещерные.

- Да, тут место такое, здесь многое ты видишь по-особенному. Я часто сюда прихожу, ты, наверное, понял это.

- Понял. По валежнику, сразу, как только ты меня сюда привел.

- Эк, наблюдательный, - Вольф, вышел за пределы пещеры. -  Ну все, пора, - произнес он, выступая в бодрость утра.

Восход оставался над горами, он оставил зачаток воспоминания о ночи, то тут, то там прятавшейся в расщелинах. Григорию показалось, что его миропонимание изменилось. Утро оказалось не таким будоражащим, как раньше, когда он просыпался много позднее и свет солнечных лучей уже вовсю щеголял по уличным казематам, проникая в его спальню.

-  Далеко осталось? – нескладно спросил Григорий, разглядывая шишку на кривой сосне.

- Нет, как повезет. Тут ведь никогда не знаешь точно, сколько осталось. Бывает, внутренний голос ограждает путь, по которому собрался пройти, и приходиться идти кружным путем, - Вольф произносил слова, отпуская их на волю ветра, уносящего их в даль. Григорий ничего не понял, но согласно кивнул Вольфу, признавая право проводника избирать путь к дому.

Утерянная из воздуха влага, растекалась подножной росой, проникавшей в ботинки Григория, холодя его ноги, из-за чего он взбодрился и слегка замерз. Шел Григорий быстрее Вольфа, поэтому все время забегал вперед, останавливался, ожидая подхода Вольфа.

- Что-то ты не торопишься попасть домой, - произнес Григорий, в очередной раз ожидая Вольфа.

- А ты посмотри на красоту гор, ты оцени вид с этого места. Я ведь тебя непросто тут повел, тут особое место.

Григорий стал осматривать местность, поражаясь величию своего положения.

- Ты прав, дивное местечко, красивое, - похвалил Григорий вид открывающейся зелени долины с одной стороны и, повернувшись, уставился в заснеженные вершины гор, стоящих каменной грядой, и простирающихся в даль равномерной поддержкой неба.

- Что, нравиться? Ты посмотри вниз, вот где красота, - дал совет Вольф, подходя к краю отвесной скалы.

- Интересное место. Знакомое. Как будто во сне. - Григорий подошел к Вольфу и разделил  наслаждение видом долины.

- Отсюда около полутора километров. Чувствуешь, как шатко становится, когда смотришь вниз? – Вольф стоял на уступе каменной скалы, Григорий  стоял за ним, упираясь в него плечом.

- Шатко? Зыбко! – Григорий ощутил приступ панического страха и отступил вглубь ущелья.

Вольф, довольный, повернулся к Григорию  и, распластав руки, сделал вид что летит. Он размахивал руками, показывая, что с его места кажется, что он парит в воздухе.

- Ты вот что, ты штуки свои сворачивай - опасно, давай дальше, - волновался Григорий, опасаясь, что Вольф упадет вниз.

- Что, не терпится попасть в деревню? Или я тебя пугаю? – казалось, Вольф специально измывается над Григорием, показывая, что полёт никогда не кончиться, что он так и будет паясничать на скале, не собираясь трогаться дальше.

- Мне всё равно, упадёшь, не упадёшь, приду я в твою деревню или нет - всё равно, - взбесился Григорий, - мне всё равно оплатят экспедицию. Хочешь, я вообще вернусь в пещеру, сяду, и просижу в ней целую неделю? а потом спущусь вниз, сяду в поезд, и отправлюсь обратно, в город, подальше от твоего самодурства.

- Чего кипятишься? Чего нервничаешь? Глупо! Я пошутил! Просто мне хорошо! – голос Вольфа был протяжным, он смаковал каждое слово, каждый звук, возвращающийся эхом.

- Всё, давай обратно, вниз, - потребовал Григорий.

- Да ладно тебе, захочешь, сам спустишься, хотя вряд ли, ты ни за что не пойдешь обратно, тебе наверх надо. Это судьба! – Вольф улыбнулся Григорию, отчего тот рассмеялся.

- Ты прав, мне надо туда - меня туда тянет.

- Так пошли, коли тянет!

Вольф сделал шаг в направлении горного ручейка, спускавшегося сквозь каменные уступы. Родник давал немного воды, пожалуй, что обычный водопроводный кран бьёт с большим напором. Здесь, среди каменной пустыни, на высоте полутора тысяч метров его появление было странно.

- Из самой середки земли бьет, смотри, какая чистая, - Вольф поднёс руку к источнику, зачерпнул, и поднес ладонь ко рту. – А на вкус болотная. Попробуй.

Григорий присел на корточки, поднеся сложенные лодочкой ладони к воде, из которой он вычерпнул воду и поднес к лицу.

- Да, странно, пахнет болотом! – Григорий, выплеснул воду на скалу.

- Пойдем, здесь мы лишние, тут даже звери не пьют, - Вольф торопливо пошёл по узкой тропинке, ведущей вверх.

Григорий шёл за Вольфом, думая, что он больше в командировки ездить не будет, и в городе сумасшедших хватает, и его исследования, никому не нужны, ни ему, ни тем ученым, мечтающим о славе. Они и так получают славу, изучая повадки друг у друга, споря о развитии индивидуумов. Ему это всё незачем - это их дела.

Внезапно Григорий вспомнил, как Кристина брала рюкзак, складывая аккуратно вещи, чтобы они не натирали спину.

- Эй, Вольф…, кажется? Постой, там, в пещере я забыл рюкзак. Надо вернуться! – Григорий переполошился, в его ноше находились две книги, которые он никак не мог прочитать, и здесь, в горах, собирался это сделать. Книги были библиотечные, да к тому же весьма ценые.

-  Ты волнуешься из-за вещи? Успокойся, никто их не тронет. Через неделю, ты заберешь их в целости и сохранности, а спускаться нам нельзя, тут совсем нельзя спускаться, тут только вверх идти. А спускаются другим путем, так что это даже к лучшему - в облегчении идешь, так даже лучше.

Григорий успокоился, но всё равно, ему нужны были вещи, но этот упертый Вольф, он же ни за что не спустится, он так и будет переть вверх. «- Упрямый, гад, - зло подумал Григорий, но послушно пошёл за Вольфом».

Они вошли в полосу, отделяющую снег, от сухости скал. Вольф остановился, стараясь восстановить дыхание.

-  Стар я стал, очень стар, ты извини, но идти тяжело, крутой подъем, - оправдывался Вольф перед Григорием.

Григорий вдыхал холодный воздух.

Дальше шли не торопясь, вглядываясь под ноги. Начался лёд.

-  Тут осторожность нужна, самая настоящая осторожность. Неудобно потом тащить другого, если он ногу вывернет, - предупредил Вольф не отрываясь, следя за тропинкой. – А ты здоров, я тебя пожалуй не вытяну, так что следи за тем, куда наступаешь.

Григорий не ответил Вольфу, сосредоточившись на дороге. Он думал о дороге, понимая, иначе как ловушкой дьявола, он её назвать не мог. Всюду, везде в его жизни были эти ловушки, и всегда он в них попадал. И Кристина, по мнению Григория, была такой ловушкой, в которую он попал, не замечая её сетей. Вот и сейчас пошел в горы, не зная зачем, куда, да и за какой славой. Затея Вольфа с красотами горного мира, ему не нравилась. Он с удовольствием вернулся бы обратно, туда, где зелень, где нормальная высота не превышает многоэтажности дома. Он шёл, и проклинал неосмотрительность.

Вольф шёл, наслаждаясь видом открывающимся с горы, свободой горного простора.

- Ты узнаешь Григорий, отсюда, из гор понимается небо. Здесь, как ни где всё причиняет тебе смысл. Вдумайся, почему небесные знаки имеют очертания и головы? Не знаешь, а всё просто: шесть голов, соответствующие по достоинству светилам шести планет. Первая по достоинству содержит звезду или крест для Солнца. Вторая - для Юпитера круг. Третья - для Сатурна полукруг, треугольник, крючок округленный или остроконечный. Четвертая - для Марса запятую, проникающую линию, квадрат, прямой или косой. Пятая - для Венеры и Меркурия - запятая или точка, имеющая хвост, опущенный или поднятый. Шестая - для Луны зачерненная точка. Таковой смысл виднеющихся звезд. Но это ночью, а день дан в осмотрительность ближайшего камня. Вон там виднеется гора, это тоже камень, ты видишь, как он мал.

- Всё Вольф, этот бред ты неси кому-то постороннему, кто уже свихнулся, а мне не надо, я предпочту самостоятельно делать выводы обо всем увиденном, - Григорий разозлился на Вольфа. Вот ведь гад какой, ничего не делает, бродит, байки рассказывает, о треугольниках, о строении планетарной глупости. – Слышишь Вольф, долго осталось? Я ногу натер.

- Немудрено, при твоем злобствовании. Поддержал бы разговор, и что? От тебя убыло? Нет, а так ногу натер. Григорий, ты нехороший человек, злой и прямолинейный. Вот ногу и растираешь. А был бы добрым, не растер бы и выслушал мои размышления.

-  Да не твои они - они чьи-то. Откуда у тебя мысли? Ты ничего не знаешь, ты пустота. Я у тебя спрашиваю, долго нам осталось, а ты не отвечаешь. Не знаешь ты ни черта,

- Мои знания малы, ну и что? Что, разве чтобы чувствовать жизнь, надо обязательно знать устройство мира? Глупости! Это только мешает удивлению.

Вольф остановился, раздумывая над тем, стоит ему наступать на трещину во льду, но с досады на Григория наступил…

Лёд был тонким, и скрывал бесконечность каменного дна. Вольф так и не понял, что произошло. Он быстро слетел вниз, ударившись о выступающий сбоку пропасти камень, и сразу потерял сознание, а вместе с ним и право на жизнь. Дальше он летел ничего не чувствуя, без памяти, без последних мыслей о себе, о жизни.

Григорий стоял на краю образовавшейся пропасти и пытался понять, что произошло. Как такое может быть, чтобы человек был прямо перед тобой, и через миг, ты видишь его труп, разбившийся вдалеке снежной пропасти? Ты видишь, как он распластывает руки, как тело еще шевелится, пытаясь восстановить ход событий, но как-то глупо, бессознательно, так обреченно.

Григорий стоял у пропасти и дрожал. Но не от смерти Вольфа, а от представления, что он мог бы быть на его месте. Совсем недавно он опережал его, пытаясь быстрее добраться до места. Значит рассуждения Вольфа по поводу очертаний обозначений звезд, были не напрасны - он стремился к ним, к пониманию их безостановочного изменения своего рисунка…

Рябчик подошел к Григорию сзади и осторожно отвел его от пропасти.

- С возвращением? Пойдем вниз, в деревню, - сочувственно произнес Рябчик, забирая Григория.