ВОСЕМЬ ДНЕЙ МИЛОСЕРДИЯ

День шестой, вечер.

- Во всем есть причина, и в небе, и в земле, я промолчу об огне, из которого все образовалось.

- Нет Нил, ты не молчи, ты говори, говори. Ты приятно говоришь, ласково и нежно. Нам приятно.

- Да ерунду говорит Нил, мир состоит из черепах, птиц и камней. Вот истинные атомы мироздания! – Рябчик возмущенно встал, направившись к столу, на котором лежала тушка вороны, разрезанной пополам. – Вот, посмотрите, у ней есть крылья. Они образованы из омертвевшей плоти, как у черепахи, но та летать не умеет, а этот журавль умел летать, и я хоть и убил его, всё равно остаюсь Рябчиком, верующим в едино-разобщенного Бога отца.

- И именно из огня произошел наш мир - мир страстей человеческих, и какое нам дело до страстей божественных, если нам в них не гореть? - Нил не обращал внимания на Рябчика, в руках которого оказался орел, отделенный от самого себя второй половиной.

- Скажи отец, а так было всегда? Всегда огонь горел или когда-то все было холодом? – спросил сын Нила, хотя знал его ответ, но он считал важным, чтобы и Кристина и Вольф приобщились мудрости Нила.

- Да сынок, всё перемежается. Когда-то давно, холод и тепло были одним целым, лежащим вон на той горе. В её темноте не видно, но они там, и мы это знаем, и мы можем посмотреть на них, утром, в первых лучах Солнца, и убедиться, что они намного больше Солнца. Они и есть постамент, на котором покоилось единство холода и жара. Да положи же ты сокола, Рябчик! И вот тогда, когда самая маленькая пташка, прилетающая к горе, раз в столетие, полностью разберет эту гору, тогда и вечность сольется в единое целое.

- Что вам не нравится? Ну играюсь я с воробушком, ну и что? Кому от этого плохо?

В отсветах костра, горящего посередине круга, вокруг которого сидели страждущие знаний, появлялись тени, пришедшие сюда, чтобы послушать от Нила, узнать его таинств, и он отдавался полностью, подбрасывая в костер страсти, куски тела знаний. Постепенно они сплачивались вокруг Нила, пытаясь залезть к нему в глаза, тогда он отряхивал рукой-плавником нежить, отгоняя её от себя.

Нил был величественен, словно древний сфинкс, разгадывающий загадки гостей, которых с удовольствием облагодетельствовал от своей милости. И всё же что-то было такого, что рвало нить времени, окружавшей сидящих перед костром людей.

- Это ваше неверие! – воскликнул человек-растение, - вы не верите. Вот ты Вольф, ты же не веришь в то, что происходит, а виной всему Кристина, которая постоянно твердит, всё что происходит, её галлюцинация, как сказал ей профессор С-кий. Даже Вольф, и тот проникся неверием. Но посмотри на меня, посмотри! Я живу верой. Я и есть вера, объединяющая людей и растения, а точнее, живой мир, и тем, чем все живые питаются. И всё это дал Господь. Он  слышал мои молитвы, и не мудрости я у него просил, а знания, и я так счастлив в своём состоянии, что хочу разделить его со всеми вами, но вы - вы не верите мне. Вы верите Нилу…, я знаю. – Человек-растение встал, повернувшись к Кристине роскошной зеленью, в которой спали соловьи. – Вот, посмотри, они спят, они мне верят, а я верю в Него. Ты понимаешь, Кристина?

- Да, я понимаю, я не сомневалась, - насторожилась Кристина, и на всякий случай стала оправдываться перед человеком-растением. Зачем она это делала, что её заставляло? Деревья не могут причинить боль, они сами её покорно терпят.

- Так было всегда, - неожиданно для всех вступил Вольф. Он был громким. Чистым, как трубный глас агнца, приветствующего десять всадников. – Так и есть, всё повторяется, и нет разницы, сколько дней прошло - если ты мертв. И нет разницы, сколько тебе предстоит жить - если ты мертв. И нет разницы, есть ли ты или тебя нет - если ты мертв. Вот я, обычный, низменный человек, всю жизнь стремящийся поведать тайну, которую познал в детстве, но мне не удавалось. Было некому…, да и никто не хотел меня слушать. Вот сейчас - сейчас, все накопленное будет вынесено, и вам всем предстоит разделить между собой мою ношу - ношу, которую я пронес через всю жизнь, сберегая её для Нила. Сейчас я понимаю - он не сможет вынести её один - слишком она тяжела – слишком! - для одного человека. Нил, ты сильный, ты всемогущий, и ты ничуть не изменился, когда я сидел рядом с домом и рассказывал тебе свои мысли. Я знал! Я всегда знал, что ты всегда был рядом со мной, и с Григорием, и с Кристиной - только мы не могли тебя увидеть. Мы не могли обратить на тебя внимание. Нам было некогда, и тогда, в детстве, я так и не смог собраться и вынести из себя свою мысль, но и ты был не готов её принять. Всему свое время, время пиру, и время нищете. Да, да, я хочу стать нашим, но во имя всех, я хочу отдать свою драгоценную ношу, потому что её примут! – Вольф прервался, взяв от огня костра воды, которой удовлетворил жажду. – Ты, ты Нил всегда был со мной, за мной, поэтому я тебя не видел. Я поэтому и стал туристом, чтобы вновь найти тебя, чтобы приблизиться к тебе, также как в детстве, доверяясь тебе полностью, и вот я тебя встретил, и где? В месте, где нет ни одного храма,  в месте, где человек предоставлен воле природы, и я понял, ты можешь быть только здесь! Да, да, именно так - тут твоё место, тут ты счастлив! Тогда в детстве я познал разумом то, что потом познавал телом, но всё было ничто по сравнению с тем, что я узнал тебя. Как же я тебя искал! Всю жизнь я искал встречи с тобой. Вот, возьми мою ношу, я отдаю её. И раздели её среди всех – раздели!

Тень Вольфа протянулась к Нилу, и он принял её, деля поровну между всеми присутствующими. Досталось и Рябчику, склонившемуся перед тельцом птички, которая  прилетает к горе милосердия раз в столетие, и уносит самую маленькую песчинку от неё в сторону ветра времени.

Тень Вольфа вернулась к Вольфу. Она обмякла, став легкой как пух, в котором живут птицы, поднимаясь к небу, паря в потоках воздуха.

-  Ты понял то, что и Бог кается перед своими созданиями! Ты принял, что ничего в мире нет такого, что нельзя изменить и трансформировать! Ты принял от Бога дар, который принёс сюда, чтобы отдать нам! Ты всё принял, и ты нёс знание, готовясь вернуть его тому, кто тебе его дал, зная, что и ему не вынести этой ноши - знания о покаянии Бога!

Стихло. Огонь замер слушая голос Нила, через который шло признание человеку от человека, переданное от Бога.

- Да, ты всё знал, - пел ветер.

- Да, ты всё понимал, - пела тишина ночи.

- Да, ты всё помнил, - шумели безмолвием камни.

- То, что ты узнал, то, что ты вынес, нельзя оставить в себе. Ты всё время метался, пытаясь найти того, кому смог бы всё рассказать. И вот ты здесь, среди нас, среди меня, и ты отдаешь от себя, совершенно не зная, зачем ты это делаешь. – Все слышали голос, но в мыслях, ненавязчиво, не громко, в тишине, и только так они могли прочувствовать голос.

Шёл ли он с неба?

Шёл ли он от земли?

Шёл ли он вообще от чего-нибудь?

На этот вопрос никто не мог ответить. В этом голосе была такая искренность, такое раскаяние, что все слушали это признание, который сидел тише всех остальных, так как он слышал этот голос всю жизнь.

И это было покаяние…

Рябчик взял тушу горного оленя, от рогов которого текло вино жизни, и налил его в чаши, и пили они от вина жизни, понимая его силу, понимая его мощь. Непримиримую мощь жизни, с которой не в праве состязаться ни жар, ни холод, ни огонь, ни вода, ни тела наполненные жизнью.

         7         День седьмой.Разумеется, я был недоволен всем, что происходило в поезде. Вагоны тряслись, словно ехали не по ровным рельсам, а по ухабам деревенского бездорожья. Чай оказался гадостью, подслащенной хинином. Пить его совершенно не представлялось возможным. Рядом постоянно ныл двухлетний ребенок, с головой в два раза превышающей все разумные размеры. Я бы на его месте орал бы непрерывно, требуя от родителей, чтобы меня прикончили, и чем быстрее они это сделали, тем более счастливым я был.

Боже, как противно орут твои малолетние создания…, и мне за что всё это слушать? Я молодой, спортивный, всюду побывавший, стремлюсь узнать новые места, насладиться прелестями созданного Богом мира, совершенно не желающий встречаться с отродьем, которое беспрерывно ноет, требуя от матери соску-грудь. Боже, какие у него зубы! Как у вампира. Он похож на перерождающегося вампира, сосущего из матери кровь. Кто бы его заткнул, маленького шарлатана, кичащегося детством, размахивающим им, как щитом, защищающим его от всех напастей судьбы.

- Проводник! Да, ты! Подойди ко мне. Что, не понимаешь меня? Ну плиз или на каком языке ты разговариваешь? Перестань улыбаться, идиот! Слушай, там ребёнок! Если не переведешь в другой вагон, я его придушу, - я показал проводнику решимость, сжав в руках воздух, показав перед этим в сторону нытика.

Кажется, проводник понял, но ничего не сделал. Он  развернулся и ушел. Я подумал, что он идет в другое купе, чтобы узнать, есть ли у них свободное место. А ребенок исторг протяжный вой, который бы смог заглушить взрыв звезды средней величины. Я опустился на пол купе.

Не уйду я отсюда, не уйду, и не просите. Только в другой вагон, только туда, где никто не орет. Да что же это такое?

- Дай ты ему что он просит, стерва! – а она на него орет.

Этот паршивец сто процентов выпрашивает конфету, а она боится ему её дать, как будто с девственностью расстается. Зараза. Не мать - ехидна. Адово племя.

- Дай ему конфету! –  Я подошел вплотную к страшной аборигенке, нахально взяв со столика конфету. Я всунул её в пасть ненасытного Гаргантуа или Пантагрюэля.

Да какая разница? Что те, что этот выродок родились страшилищами, обречённым  вечно выпрашивать у матери конфету, а потом будут выпрашивать у Бога, противно скуля, «ну дай мне Боже, всего, да побольше», и главное, этот засранец в комбинезоне будет верить, что все должны и обязаны. Вот Господь, услышав его противное скуление, даст то, что просит, лишь бы отвязался. Вот таково оно таинство Божьей раздачи счастья, одному большую голову, но без мозгов, другому мозги, упакованные в маленькую коробочку, которой он кумекает, как бы сдержать визжавшего монстра. А конфета не вечная! Она кончается. Этот маленький упырь разгрызает её, словно она сделана из желе, а тем не менее, это полноценный леденец на палочке, застывший со времен раннего мезозоя, и спрессовавшийся временем, в ожидании того момента, когда я всуну его в пасть юного троглодита.

Боже, как он быстро жрет несчастную сахарную падалицу, а его мать ругает меня, так как я лишил её последнее шантажного устройства, на которое этого выблядка можно было подцепить, да выкинуть из окна.

- Отстань женщина, я в трауре по твоему ребенку. Не понимаешь? Я оплакиваю твоего дурака сына, к которому даже ты относишься как к выблядку. Да, именно так, а вдобавок ты переживешь этого паршивца, и будешь потом всем рассказывать, каким хорошим был твой сынуля. Мать твою, и тебя, и его, ко всем чертям, в пекло. В ад поднебесный! Я убью вас , всех вместе! Вычислю твою мать, и её убью, как тварь порождающую тварей. С ума меня сводите!

Пришел проводник, стал тянуть меня за руку.

- Подожди, подожди, тут сумка, которую надо забрать.

Проводник, ещё одна непонятливая тварь, которая тыча стодолларовой купюрой показала мне, сколько стоит спокойствие.

- Не слишком тебе будет, хорек ты такой сякой?  Босяк ты колейный, на возьми полтинник и иди, катайся на своих рельсах, вместо паровоза!

Больше ничего ему не дам, пусть довольствуется малым, ибо так познает многое.

Я ушел из сумасшедшего вагона, по которому разнесся запах детской неожиданности, пущенной маленьким дебилом, нагадившим под себя в комбинезон, на радость мамаше.

Нет, он не замолчал, это я перешел в другой вагон, где рёв гидроцефала терялся в разрыве между вагонами.

Проводник шёл дальше. Мы миновали ещё один тамбур, и ещё один, и оказались в роскоши первого класса. В необычной красоте вагона, предназначенного для персон высшего света, к коим я не отношусь, но могу вкусить от их благ. Даже ребенок, в этом вагоне понимающе оценил мою внешность.

- Что малыш, будешь попутчиком?

- Буду! – ответило очаровательное существо разряженное в платьице в рюшечках.

- Ого, ты понимаешь меня?! Вот это чудо! Где твои родители? – девочка указала в купе напротив.

Проводник указал моё место, и быстро ушел в собственный ад на колесах.

- Ну и иди, и спасибо тебе аггел поезда, за временное счастье!

Я расположился в роскошном купе первого класса. С собственным туалетом, в котором не воняло! Я со злорадством вытянул язык, направив его в сторону злорадного колдуна-ребенка, сидящего в том, давно забытом купе, откуда я сбежал. Я помыл руки, умылся, и отправился изучать фауну, населяющую вагон первого класса. Тех, кого встречал - приветствовал, тех, кого не встретил - поприветствовал заочно.

- Я - мистер Лайнс, из пароходной компании, с кем имею честь? – представился папаша очаровательной девочки.

- Григорий, я невропатолог, еду в экспедицию.

- О, так вы служите не на море? – встряла миссис Лайнс, которая не представилась, сочтя, что это участь отдана навечно её мужу. Уж если он посчитает, то она будет им представлена.

- Нет, не на море, у меня от воды дурнота в области шеи, такое ощущение, что я раньше тонул, только не припомню когда.

- А куда вы направляетесь? – мистер Лайнс заинтересовался словом экспедиция, так как искренне считал, что экспедиции могут быть только морскими.

- В горы.

- В горы? – переспросил мистер Лайнс.

- Да, в горы. Туда, где камни соприкасаются с небом, заставляя птиц думать, что они жители земли.

- Ха, мне нравится ваша шутка, вы наверно образованный человек?

Образованный, какое точное слово! Одно не могу понять, где, кем и когда? Я всё помню из своей жизни, вот только ничего не помню! Да и как это объяснить, что меня просто затаскивает неведомая сила, пульсируя в черепушке навязчивостью, от которой не спасают ни транквилизаторы, ни наркотики.

- Да, очень удачная, а как вам миссис Лайнс?

- Извините, но я не миссис Лайнс, я мадемуазель Лайнс, а это мой брат, мистер Лайнс. Я не замужем.

Ахпроститекакаяважностьонанезамужем!

- Простите, я ошибся, подумав - вы женаты. Извините, оплошность, но вы знаете, муж и жена обычно походят друг на друга, особенно… - почему я растерялся? Почему слова не склеиваются?

- Ничего страшного, оставьте. Так куда вы едите? – мистер Лайнс растянул лицо в притворной, первоклассной улыбке богача.

- В Б-ну!

- Туда? А вам не кажется, что вам пора оставить нас в покое? – тон мистера Лайнса переменился внезапно, став грубым, чужим, невежливым…

Я спал в купе на одного, с собственным, его величеством поездным сортиром первого класса на колёсах. Снов не было, они накапливались, откладываясь про запас на потом, когда совесть растревожит снотворные способности, проигрывая в голове какие-нибудь давно забытые пакости, совершенные не мной или мной, но не тогда когда я спал.

Проснулся. В поезде. Рядом хлопали раздвигающимися дверьми. Вышел в проход, в котором сидела девочка. Она посмотрела на меня таким взглядом, как будто я привидение.

- Что так смотришь? Девочка, ну что ты так на меня смотришь?

- Я вас не понимаю, - девочка испугавшись, забежала в купе, где стала жаловаться на меня.

Вот так бывает, кто-то злит тебя, как тот уродливый мальчик из того вагона, кого-то злишь ты, как я этих людей, сидящих в роскошном вагоне, где мне, в общем-то, не место.

А тем временем я посмотрел на часы. Была половина чего-то близкого к остановке. Так близко, что  я немного испугался неожиданности прибытия.

Господи, не крест я хочу нести, а радость твою, не покаяние я хочу принести тебе, а вернуть тебе твою радость, данную тобой, в сопутствие жизни!

И время скашивалось. Травинки-секунды сметались в прошлое, в котором не разницы, событие было только что или тысячу лет назад, главное это игра фантазии, впрессованной в память человека. Вот, скосилось триста секунд, еще пятьдесят, и быстро сто шестнадцать, после чего я выходил из поезда, прощаясь с королевскими условиями первого класса. Девочка выглянула из-за шторки, проводив меня с вздохом облегчения.

Ну и запугали тебя девочка! Привидений нет - есть безумные люди, в голове которых прячется призрачная надежда, что у них есть душа. А что это такое? Зачем она нужна? Неужели среди жирных нервных клеток прячется еще что-то, кроме тел нейронов, по которым проходят нервные импульсы, соединяясь в пучки, которые понимаются как мысли. Мало ли этого?

Да, наверное, мало.

- Вот и вы! Как доехали? – спросил меня мужичонка, лица которого я не смог разглядеть из-за мрачного капюшоне, натянутого на нос.

- Ужасно! Спасибо, всё было плохо! Вначале раздражал маленький жлоб, с головой тираннозавра,  и с приспособлением для перемалывания костей. Не ребенок, кишки с зубами, которые постоянно требуют пищи! А потом ехал в нормальных условиях, но уже меня считали пришельцем из прошлого.

- Да, все когда узнают, что люди едут сюда, перестают с ними общаться.

Я вспомнил, что об этом предупреждал профессор С-кий, инструктируя перед поездкой.

- А что здесь такого, что отпугивает людей? – спросил я, хотя и сам имел кое-какую информацию об этом месте.

Дело в том, что люди прибывшие из этих мест, вели себя странно, приобретая способность проходить сквозь стены, и нависать над тобой, когда ты сидишь в кабинете. Мы проводили исследования мозга этих людей, и обнаруживали в их головах пустоты. Я сам сидел за томографом, рассматривая, как выходит фотография мозга прибывших отсюда людей, и видел пустое место, незаполненное веществом. Что самое удивительное, потом, когда они умирали (а они умирали!), я сам делал вскрытие их голов, рассекая костную ткань электроскальпелем, а точнее пилой на электрическом приводе…, и ничего там не находил, кроме мозгов. Хоть бы одна дырочка была! Так нет, всё заполнено!

- Сам увидишь. Я - Вольф, - представился человек, протягивая худощавую ладонь, сразу снимая барьер официальности.

- Григорий.

- В вещах есть электричество?

- Что?

- Приборы на батарейках есть?

- Нет.

- Дай посмотрю.

- Смотри, и если хочешь, можешь нести мою сумку!

Какой дотошный человек, всё осмотрел, проверил.

- Пойдем.

Он пошел впереди меня, уводя от противной станции, где пахло вагонными испражнениями.

- А что в вашей местности, девахи есть? – поинтересовался я, зная, что тема женщин всегда располагает к общению.

- А каких тебе надо?

- Ну не тех приспособлений для полового удовлетворения, а настоящих понимающих, способных вдохновить заурядного невропатолога на поиски души в клетках мозга, отделяя миелиновую оболочку от тела нейрона.

- Есть. У нас все такие.

-  И что, всем дают?

- Дают душу, Григорий! Они помогают её рождать!

- Как будто ты прав. Я в поезде встретился с маленьким оболтусом, совершенно лишенным души.

- Что компенсировалось размерами головы?

- Да! именно так.

- Бездушные они…, и у них у всех большие и умные головы, только они злые, и всего им мало, - Вольф говорил как истина последней инстанции, не допускающая возражений.

- А ты откуда знаешь, что они родились без души?

- А зачем им она? Она давно не стоит денег. В ад поставляется такое количество безумцев, что дьявол отказывается их принимать. Выход один - не давать им душ, они их не заслуживают с самого рождения.

- Ну положим душу не надо заслуживать - это всем известный факт.

- Глупости, душа - это именно тот объект собственности, который человек приобретает раздумьями.

- Нас не так учили…, мы не того опасались. И знаешь что Вольф, мне надоели все рассуждения о душах человеческих. Есть серое вещество, есть белое, связанное между собой связями, отношениями, и этого достаточно.

- Возможно, ты прав.

- Так бабы у вас есть? – решил сменить тему, хотя тем и кончил, чем и начал.

- Есть. У нас всё есть, - Вольф повел меня вдоль перрона.

Он шёл быстро, даже чересчур быстро, я за ним не поспевал, несмотря на то, что я выше его сантиметров на тридцать.

Вокруг толпились какие-то люди, в глазах которых светилась издевка пониманием того, куда я иду. Вольф всем кивал, показывая, что он всех знает, и его здесь все знают. Только ни одной симпатичной женской мордашки я так и не увидел, среди всей толпы его знакомств.

- Да, плохо у вас тут с красивыми девушками, очень плохо, - заявил я Вольфу, когда мы вошли в лес.

- А что ты ожидал?

- Ну, как-то думал, что будут посимпатичнее.

- Напрасно думал, здесь нет симпатичных женщин, а вот у нас, наверху…, там есть, - Вольф был серьезен. Настолько серьезен, что я стал ему верить, что действительно наверху сосредоточены все красавицы мира.

А Вольф вёл вверх, заставляя преодолевать препятствия в виде камней, рассыпанных по дороге.

- А машин, как я понимаю, у вас тут вообще не водится? – попробовал вновь вступить я в разговор с Вольфом.

- Не водится. Да и что им тут делать? У нас ближайшая заправка в пятистах километрах отсюда.

- Черт бы вас побрал, в глухомани живете!

- Зачем мы черту? Тут чертей не водятся - они боятся этого места. Их отсюда сдувает!

- Чего может черт бояться? Только ладана!

- Так и церквей у нас нет - незачем они нам. Здесь везде храм природы, так что поаккуратнее, и не надо ногами камни откидывать, не ты положил, не тебе передвигать! – Вольф остановился в паре шагов от скалы. – Вот посмотри, раньше эта скала была в трех шагах левее, чем сейчас, а тут бил ручей. А сейчас она передвинулась.

Я не стал отвечать Вольфу, понимая, что на самом деле он или шутит или сумасшедший, и в том, и в другом случае мне оставалось только молчать.

- Из этого ручья я набирал воду, для того, чтобы пить. Сейчас ручей иссяк. Пришлось наверху набирать воду, - пожаловался Вольф, что дало мне право подумать о нем, как о человеке любящем пошутить, а не как о сумасшедшем.

- Кто же, по-твоему, его передвинул? – поинтересовался я, понимая, что Вольф постарается отшутиться и на этот раз.

- Жизнь - жизнь его заставила двигаться.

- Это как во время ледникового периода?

- Тогда, именно тогда!

- Послушай Вольф, я ценю твой юмор, но тебе не кажется, что всё, о чем ты говоришь трудно отличать от истины? Всё как-то размазано, спутано. Я перестал тебя понимать.

- Понимать..., гм, а зачем тебе понимать меня, ты иди и слушай меня, как музыку.

Вольф замолчал, а я лишился его голоса, и как бы я не старался вновь услышать его, ответом была тишина горного леса, в котором кто-то из зверей ухал, кто-то скребся, кто-то искал себе подобного, для того, чтобы произвести потомство. Но Вольф молчал.

- Послушай Вольф, ну перестань обижаться, право слово, я совершенно не хотел тебя обидеть.

- Меня? Обидеть? Ты? Нет, я думал о тебе. Ты разве не слышал моих мыслей?

Опять он ведет себя так, как сумасшедшие, а мне надо понять, что здесь происходит. Мне надо всё выяснить, а он пытается шутить. А потом он говорит как сумасшедший. Я совершенно потерялся от всего этого безобразия, но кто знает, может здесь так принято - говорить загадками?

Вольф вёл в деревню. Он шёл спокойно, никуда не торопясь, позволив мне идти рядом с ним, а не сзади него, и это, по его мнению, было высшим проявлением доверия, с которым я не знал что делать.

Вольф указывал на растения, произрастающие в этой местности.

- Ты понимаешь, Григорий, тут горная местность, а растения как на болотах. Они принесены сюда ветром из болот долины, и чувствуют себя вольготно. Ума не приложу, что делать с болотами долины, они мне нравятся, но с другой стороны, от них одни неприятности.

Я понимающе посмотрел на проблему Вольфа, определив её как заблуждения, и подумав, что скорее это с гор слетают семена растений в болота, засевая там всю площадь. Но и об этом я не стал говорить Вольфу. Я не понимал, как он отнесется к моим размышлениям.

В какой-то момент стало не по себе от Вольфа, и я предпочел пойти за ним, а не вместе с ним, чтобы он не смог делиться со мной размышлениями.

- Ты что устал? – спросил Вольф. – Давай сделаем остановку.

Он рассуждал вслух, так как и я. Да не я это устал, он сам устал от дороги. Да и от себя он тоже, наверное, устал.

- Вот мой сын, тот никогда не устает, разве что изредка закроет глаза, а потом вновь откроет, - неизвестно почему сказал Вольф, смотря в долину.

С этой площадки, открывался прекрасный вид на долину, на то, что в ней происходит. Но болот я там не увидел, скорее всего, они были дальше, в глубине.

- Мой сын…,  он всё понимает - понимает, как может двигаться скала, стоящая на одном и том же месте. Он понимает, как вода находит источник, и почему стремиться убежать от него. Он очень мудрый - мой сын.

Разумеется! Он же понимает, почему здесь нет ни одного храма! – я издевался над Вольфом, над его видением мира. Хотя кто его знает, может через восемь дней, я стану петь также как и он, рассказывая всем байки про своего сына. Мне показалось, что где-то я их уже слышал.

Напрасно ты так…, иронизируешь, напрасно. Мне жаль людей живущих не здесь, не в горах, не в долине. Они странные. Они живут в городах, толкаются, оттирая подобных себе на другое место, где нет лучей Солнца. Да и на Солнце они не смотрят, только под ноги, и на таких же, как и они, копируя их поведение, для того чтобы замаскироваться в тени несвойственных движений. Они всегда были такими?

Разумеется, были. Всё человеческое им присуще. Вот, пример подтверждающий твою точку зрения - человечество жрало себе подобных. Еще со времен неолита, когда каннибализм был повсеместно распространен, и более того, поощрялся первыми шаманами или жрецами. Черт знает, кто у них был, не важно. Они и самого черта бы съели, попался бы он им на охоте!

И потом, позже, когда они получили возможность не есть себе подобных, они стали убивать друг друга, прикрываясь мнимыми понятиями веры, принося жертвы варварским представлениям о жизни. И началось это за много лет до исхода, тогда, на много лет назад, они искали жертв во имя божков, думая, что именно это позволит им жить вечно, наслаждаясь божьей благодатью.

Вера…, что это? В кого? Во что? В справедливость? В некий баланс высшей силы? Глупости! – Вольф остановился, взял меня за руку. – Ты - ты же всё понимаешь, Григорий, ты же видишь всё это, и что? Почему не отстаиваешь эту справедливость?