вЖвЖ или жизнь сознания хомяка

Глава восьмая. И это, ну не про это.

Напрасно санитары пытались уговорить хомяка отпустить дверной косяк - он понял зачём даны руки женщине и изо всех сил удерживал приобретенную ценность в виде возможности задержаться в квартире Алексея Олеговича, который изо всех сил помогал санитарам, отдирать цепкие лапки Ираиды Исхаковны от  двери. Он думал, что же такое он наделал, и как ему выкручиваться. А хомяк ничего не думал - он спасался.

-  Да отпусти ты дверь, чего так вцепилась? Ты смотри, казалось спокойной, а тут вишь совсем одичала. Давай Семеныч тяни её получше. Ну а вы хозяин отгибайте ей пальцы. Ишь какая цепкая, прям как моя кошка, – комментировал происходящее санитар Петрович, которому изрядно надоела вся эта котовасия с безумной женщиной.

Алексей Олегович последовательно отогнул пальцы Ираиды Исхаковны. Хомяк временно успокоился, и совершенно не сопротивляясь спустился вниз поддерживаемый санитарами. Во дворе собрались все имеющиеся в доме старушки, любопытствующие происходящим изолированием умалишенной барышни, околечившей колено всем известной Антонины Филипповны. Откуда они прознали за происходящее, остается тайной, так как ни мобильных телефонов, ни каких иных современных средств связи они не признавали. Они пользовались исключительно припомоешном соседским обменом информацией. Есть, правда, одна догадка: в это утро у них скопилось со вчерашнего вечера необычное количество мусора, который по старой примете - не выносить сор из дома вечером, бо денег не будет, -  выносился исключительно с утра или днём, в обычных мусорных ведёрках-авоськах. Да и не важно это, равно как и то знание, которое они приобрели об исходе Ираиды Исхаковны из подъезда. Тем более, по большому счету в каждом старушечьем семействе водился собственный сумасшедший, который или пил, или чем более наркотическим баловался, или детей и жену дубасил, или мужей, или их -  старушек - потчевал регулярными тумаками. Но…, но - то ж свой, то родной - а тут такой позор, такой ужас! Да ещё в присутствии мужа ейного, допустившего умопомешательство, ставшей уже у старушек родимой, Ираиды Исхаковны.

Последнее, что видел на воле хомяк через глаза Ираиды Исхаковны, это была старушка, разъясняющая другим старушенциям, права сумасшедшего, и что без его на то согласия, его не могут вот так упекать в далекое клиническое благополучие дурдома.

- …И подпись должна поставить, – убежденно заключила старуха, внимательно следя за действиями врача, усаживающегося в машину.

- Так как же она её поставит, если умалишенная? – озадачилась другая старуха.

- Вот так и поставит, неушто она совсем с ума спрыгнула? Быть того не может - не верю. Уж больно сострадательна была.

- А что, знали болезную?

- Да как не знать – знали. Она с третьего этажа. Собака её давеча покусала, так она от укуса и сбрендила.

- Чумка?

- Нет, бешенство.

- Вот и моя собака чумкой болела. Я её отвела к ветеринару, в сто тридцатый, там ветеринар живёт, он её усыпил.

- Что, и нашу усыпят?

- Да нет, не усыпят, растение сделают. Я слышала, таких - буйно-помешанных сопротивленцев, сразу растениями делают.

- Эт как?

-  А вот так - укол делают такой силы, после него не живешь - а произрастаешь. Как кактус. Понятно?

Алексей Олегович послушал беседу старушенций, посмотрев во след уезжающей машине, и сплюнув пошел домой, думая, что неплохо было бы Ираиду Исхаковну пересадить в кактус, и пусть бы она в нём обитала. Потом, дома переодеваясь в рабочий серый костюм, он подумал, что неплохая идея придумать пересадочный реактор в растения.

«- А что? Не плохая идея, спасибо бабушка, воспользуюсь! - решил Алексей Олегович, и как ни в чем небывало отправился на работу, где его разыскивало руководство института, справляясь о нём во всех отделах и лабораториях».

Такая нужда в Алексее Олеговиче возникла с раннего утра, как директор института позвонил в Пароварск, доложиться о свершении, что сильно заинтересовало начальство в столице, и оно потребовало всех имеющихся материалов в виде доклада. Степан Альфредович самостоятельно бродил по институту, что случалось крайне редко, и честно говоря, все его знания о своем хозяйстве сводились к пожарному плану, висевшему в его кабинете, да личным знакомством со всеми завотделами, завлабами, и с замами замов. Степан Альфредович всех любил и уважал, но ввиду своей дряхлости, не мог знать всего остального, и надо признать, что и дряхлости в нём не было, была только постоянная забота о бухгалтерии и отчетах в Пароварск, которые изматывали чрезвычайно и полностью. Но тут  такая новость…, да что новость - событие мировой значимости!..

И все он, провидец, да, все он!

…и теперь, он желал самолично во всем разобраться и справиться. По его достоверным представлениям, Алексей Олегович появлялся на работе рано, даже весьма рано, что лично он – руководитель - приветствовал. Надо отметить и тот факт, что не только к ранней работе Степан Альфредович относился с пониманием, но также и к отсутствию подчиненных. Он всегда закрывал глаза, на отсутствие творческой части института, считая, что творец творит не тогда, когда присутствует на работе, а априори всегда, а посему он разрешительно относился к отсутствию завлабов и творческих лаборантов. Но всё же сегодня как не терпелось увидеть Алексея Олеговича, ой как не терпелось.

А тот запаздывал, ой как запаздывал.

Степан Альфредович вошел в лабораторию к зоопсихологам, понаблюдать за имеющимися экземплярами пересаженцев, дабы самолично засвидетельствовать имеющийся сверхъестественный факт. Клавдия Ивановна встретила начальника любезно, но холодновато, не до него ей было, ей самой было интересно поведение кошки Ляпы в мышином обличии, и мыша в кошачьей шкуре.

- А всё-таки интересные вещи творятся, Степан Альфредович, очень любопытные. Я тут с шести часов утра, всё время смотрю за ними и смотрю, наблюдаю.

- И что, много странного увидели?

- Да как сказать? Мы раньше мало внимания уделяли мышам и их поведению, все по лабиринтам их гоняли, а так вот, в естественных, так сказать условиях, практически ничего не знаем. Но по тем сведениям, что у меня имеются, могу сказать одно: кошка, ведет себя как мышка. Это точно, я и на лабиринте её проверила, все сходиться, те же повадки, и от кота спасается, считая себя мышкой. Вот так!

- Интересно, и что, совершенно не воспринимает габариты своего тела?

- Не воспринимает!

- Интересно…, а что мышка, то есть кошка в мышке?

- Грустит, Степан Альфредович, сильно грустит, да ещё все время облизывается. Это инстинкт кошачий срабатывает, это точно. Больше, ничего не могу сказать, пока мало наблюдений.

- Да, дела, – важно произнес Степан Альфредович и так посмотрел на Клавдию Ивановну, что той сразу стало понятно, что ему нужен до необходимости отчет о проделанной работе.

Степан Альфредович мельком осмотрел животных, и сделав кое-какие заметки пошел дальше по лаборатории зоопсихологов, проходя мимо всех её подотделов, в которых сидели сотрудники, внимательно наблюдая и записывая поведенческие особенности питомцев. Некоторые из них просматривали ночные видео съемки, так как подчас их животные вели ночной образ жизни. А так как все знали о присутствии директора института, то делали работу с повышенным энтузиазмом, совершая не по десять поворотов глазами, а все шестьдесят, и не только по горизонтали, но и по вертикали, выпучивая глаза, словно они были профессиональными крокодилами, а не учеными зоопсихологами. Их старательность и внимательность, были по достоинству отмечены директором, который поверил в то, что институтские паразиты так и сидят все восемь рабочих часов, и таращится в клетки, отмечая все движения подопытных организмов.

Как было на самом деле, вы догадываетесь. Большинство, если не все из сотрудников лаборатории плевать хотели на подопечных, считая их необходимым, но недостаточным условием своего благоденствия, и часто устраивали совместные чаепития, где переговаривались на любые темы, исключая темы связанные с зоопсихологией. Даже адепт зоопсихологического движения, Клавдия Ивановна принимала участие в ритуальных времяпровождениях, рассказывая о своем легендарном внуке – Петюнчике. Тому исполнилось семь лет, и он упорно продолжал ходить в подгузнике, так как его родители были сторонниками мягкого воспитания ребенка, веря в то, что в жизни человека, всё само собой происходит и образуется, а по большому счету ставя эксперимент на собственном сыне. Клавдия Ивановна понимала это, считая долгом психолога вести политику невмешательства в семейные дела детей.

Вчера, перед тем, как получить материал от Алексея Олеговича, она рассказала историю самостоятельного подгузникоснятия Петюнчиком, который всё-таки вывозился в собственных испражнениях, чему крайне удивился, так как когда это делала его мама, то его руки, зад, голова и ноги оставались чистыми. В этот раз, его самостоятельное «я сам» закончилось плачевным ужасом совместного «отмытия».

Петюнчик был уверен в том, что весь мир делится на две пространственные  категории - тама и тута.  Он свято полагал, что тама - это там где нет мамы, а тута, - это там где присутствует он сам, поэтому тама он старательно гадил, а тута получал возмездие. Это диалектическое разделение мира, радовало бабушку, которая в два приема отмывала задницу проказника, надеясь на то, что в будущем её доброта компенсируется стабильной психикой подросшего Петюнчика. Так что не вкусившие с утра чаю сотрудники отдела зоопсихологии, надеялись, что когда Степан Альфредович покинет питомник психологии, они узнают продолжение жизненного сериала Петюнчика, с обязательным наказанием тута, потому что тама Петюнчик нагадил. Переживания сотрудников можно было понять и даже разделить, так как сочувствие малолетнему разбойнику куда интереснее кропотливой деятельности, не связанной ни с коррупцией, ни с расследованиями каких либо социальных происшествий. А тут всё преподносилось в готовом виде, так сказать, на блюдечке, да ещё в прикуску с чаем, с моральными и организационными выводами, что позволяло самим сотрудникам имеющим детей не задумываться по поводу воспитания своих чад, и перенимать опыт взятый с опытного экземпляра. Если вы думаете, что появление в лаборатории невиданных до сих пор пересаженцев изменило круг интересов сотрудников, то заблуждаетесь, так как не изменило: их по-прежнему распирало желание знать историю Петюнчика, с его определением тута и тама.

Только Степан Альфредович покинул покои зоопсихологов, раздался всеобщий вздох облегчения. Первым делом включили три чайника и достали сдобные плюшки для утреннего чаепития. А Степан Альфредович прошествовал с отсутствующим взглядом далее, раздумывая о том, какой у психологов тяжелый труд: сидеть и смотреть за подопечными животными, совершенно игнорируя нормально человеческое общение. Сам он редко когда пропускал возможность общения с подчиненными замами, и тоже устраивал мероприятия, торжественно именуемые обедами и банкетами, в которых принимали участие все его замы с женами. Таковых насчитывалось аж двенадцать человек, разумеется, без жен. Все, как один предпочитали отличный коньяк, гусиные потрошки…, эх, да чего там - любили вкусить вкусностей, отобранных из финансирования институтских животных. Но согласитесь, на это Степан Альфредович имел право, так как его контора всё делала для счастья человечества, абсолютно всё. И в этом он ещё раз убедился, посетив зоопсихологов, что позволило ему с чистой совестью погрузиться в раздумья по поводу торжественного банкета, учрежденного в честь открытия Алексея Олеговича.

Раздумья привели его в собственный кабинет, где он попросил секретаршу Милочку проследить за появлением Алексея Олеговича, и тут же: «сразу же Милочка, сразу же, немедля ко мне его - героя».

Мысли о предстоящем празднике радовали Степана Альфредовича, радовали особенно, так как он был тщеславен, жаждал хвалы и одобрения, со стороны разлюбезнейших коллег, подчиненных и руководства, которое он обзванивал весь вчерашний вечер, информируя о достигнутых результатах. Те в свою очередь изумлялись его прозорливости, веря в его сообщение, и полностью располагаясь в его сторону. Это расположение проявилось в виде звонка самого мистера Абырштейна, из самого Нового Йорика. Он, изумляясь, поздравил Степана Альфредовича с достигнутым успехом, а мистер Абырштейн кое-что понимал в открытиях, и в их коммерческом успехе, и, по мнению мистера Абырштейна, проект Степана Альфредовича был обречён на успех, что он и высказал Степану Альфредовичу, чем необыкновенно обрадовал старика. Надо заметить, что их вечерний разговор переводила мадам Помпа, являющаяся переводчицей мистера Абырштейна…

К огромному прискорбию хлебосольного Степана Альфредовича, мистер Абырштейн не мог прибыть в П-нск из Нового Йорика, так как был стар, да и путь был не близкий, но он заверил Степана Альфредовича, что душой будет с ним.

Душа, душой, а представитель мистера Абырштейна в институте имелся, и под видом доцента по обмену, внимательно наблюдал за деятельностью института, о чем сам Степан Альфредович вряд ли имел преставление, и посчитал, что мистер Абырштейн получил информацию об открытии из официальных источников. Но согласитесь, зачем переплачивать официальным источникам, когда дешевле иметь собственную крысу в мешке с зерном? Разумеется вы понимаете о чем речь. Так вот, плюгавый доцентик Лозинский, ничем не приметный, но весьма общительный, вел собственное наблюдение, не имеющее прямого отношения к науке, зато полностью ей подчиненное. Таких прикормышей Лозинских, у мистера Абырштейна было много, и поставляли они информацию гораздо дешевле, нежели другие каналы.

На счастье Степана Альфредовича, Алексей Олегович не вел никаких записей и чертежей, что упрощало его деятельность, и усложняло деятельность доцентика. Это, разумеется, совсем запутывало дело, давая ему некую официозность и официальность, так как нельзя украсть то, чего нет, а то, что было, красть не имело смысла, так как понять, что, куда, и главное зачем, в лаборатории Алексея Олеговича, не мог даже он сам. Точнее не помнил. А ему это и не надо было. Вот всем остальным стало вдруг интересно, так что пришлось мистеру Абырштейну самому взяться за дело, поставив Степана Альфредовича в известность о наличии у него  информации. Вот так перед Степаном Альфредовичем возник доцентик, точнее знание о нем, и соответственно теперь, он вынужден был пригласить его на торжественный банкет.  Этот персонаж стал первым кого внес Степан Альфредович в список.

Держась за седую голову, любезнейший Степан Альфредович приписывал второго кандидата на банкет - первого заместителя министра сельского хозяйства, господина Головотяпкина, который всегда повторял, что тяпать надо с головой, и тяпал регулярно, в основном наличностью. Пропускать сего деятеля никак было нельзя. Слишком он был важным гусем в иерархии начальства. Пожалуй, важнее самого министра, который тоже тяпал, но в несоизмеримо меньших количествах, и в основном собственный огород, чем сильно умилялся господин Головотяпкин, и говорил младшему помощнику министра, Репкину, что лучше быть Тяпкиным, чем огородником, и если и обрабатывать пашни, то исключительно плодородные и масштабные, так как с них больше убирается, собирается, и откапывается. Репкин, стал четвертым в списке Степана Альфредовича, после министра, но не министра сельского хозяйства, а министра коммунального хозяйства, и не федерального, а пароварского. Этот хмырь, ой простите, этот важный госдеятель понимал толк в нуждах института, и регулярно отписывал на них водоупорные краны, безбашенные противопожарные устройства, тонны несуществующих капустных листов, превращающихся в листы капусты иностранного производства, если вы правильно всё понимаете... Далее Степан Альфредович рассудил справедливо, обозначив в списке приглашенных Пароварскую знать, то есть элиту, а точнее мэра, то есть губернатора, с его командой нахлебников и приспешников, в числе легиона, а точнее двадцати обезжененных персон, которых не пригласить было нельзя до невозможности.  Умножив их число на два, Степан Альфредович временно успокоился, и в образовавшейся паузе поинтересовался у Милочки, есть ли сведения по поводу Алексея Олеговича. На свой интерес он получил отрицательный ответ, чем слегка расстроился, но не надолго, так как дел было невпроворот, и предстояло выявить и выделить всех причастных к научному открытию лиц и персон, важных и очень важных, деятельных и очень деятельных, властных, и сами понимаете насколько властных.

Увлеченный составлением списка, Степан Альфредович погрузился в некое подобие летаргического сна, в котором увидел лица приглашенных мужчин, с расплывчато-обобщенным лицом, одной единственной на всех жены. Из-за этого у него приключилось головокружение и он прилег на диванчик, стоящий во вспомогательном помещении, попросив Милочку его не беспокоить, разве что в случае появления самого Алексея Олеговича.

Что Милочка неукоснительно соблюла, и когда возникла персона первого заместителя Степана Альфредовича, она отправила его в лабораторию к зоопсихологам, сославшись на то, что «сам» пришел оттуда уставший, искал самого Алексея Олеговича, и непременно звал его к себе.

- Да…, странные дела происходят Милочка. Не правда ли? Ну хорошо, проверим чем увлечены вивисекторы от психологии, – пошутил Арнольд Степанович, и отправился к зоопсихологам.

Когда он подходил к дверям лаборатории, то не подозревал об интенсивности чаепития в данном месте, где все успокоились, и не от раннего присутствия Степана Альфредовича, нет, а от того что теперь после получения кошкомышки и мышекота, все они обеспечены работой, научными званиями, а самое главное перспективой роста. Эта перспектива не озвучивалась, не проговаривалась вслух, так как затейливый рассказ Клавдии Ивановны превзошел все давешние события по своей интересности и чрезвычайности.

Дело в том, что юный натуралист без стажа, изловил десяток тараканов, и утверждая что они его детки, решил повторить карьеру бабушки в один присест за вечер. Его мама, дочь Клавдии Ивановны, сочла поведение детки достойным, и увлекшись трехчасовым телефонным разговором с подругой, совершенно забыла про мальчугана, ну а тот развернул бурную экспериментальную деятельность, с привлечением живущего в доме кота Мурлыки. Но по порядку: итак, изловив тама тараканов, Петюнчик посадил их в очищенную от консервированных фруктов банку, и по началу стал наблюдать за их поведением. После пяти минут упорного наблюдения за степенным сучением тараканов лапками по скользкой баночной поверхности, Петюнчик решил внести изменения в эксперимент, разбавив его водными условиями. Но брать воду показалось паразиту недостаточно, и он взял склянку с чернилами, и немного слил их в банку. Естественно, таракашки отреагировали ускоренным сучением лапок, с оставлением следов на поверхности банки. Сообразительные твари решили, что так чернила быстрее испарятся, и соответственно жить им станет легче когда они вытопчут все чернила. Но Петюнчик пресек их попытки справиться с заболачиванием местности, подлив в банку ещё чернил. Из ползающих, тараканы превратились в плавающих, что тоже устраивало юного экспериментатора. Тараканы плавали, выясняя друг у друга направление призрачного брега, ссылаясь на отсутствие попутного ветра, да и много о чем успели они обменяться за время своего плавания, пока Петюнчик вносил коррективы в опыт. Маленькая гадость поглаживала Мурлыку,  советуясь с ним, как лучше поступить в создавшейся ситуации, ведь право слово, мучаются таракашата, топнут, правда, коллега? Верно, все так, всё верно, и вы коллега готовы принять участие в опыте? Да, мурчите? это хорошо!

После  переговоров, Петюнчик связал лапки коту Мурлыку, нежно поглаживая его по шерстке. Ласка да любовь сделали свое дело, кот закрыв глаза, полностью доверился Петюнчику, позволив тому делать все, что тому заблагорассудиться, чем быстро и воспользовался сообразительный Петюня. Через пару минут Петюнчик всовывал замусоленного чернилами таракана в пасть к ни в чём неповинному котяре. Вначале кот гордо прикрывал рот, надеясь проскочить мимо этого удовольствия, но он не подозревал о знаниях Петюнчика в области челюстиоткрытия, воспользовавшись коими Петюнчик разжал пасть Мурлыки и запустил туда прыткого таракана, который моментально воспользовался свободой, и стал щекотать перебирающимися лапками рецепторы пасти кота.

Кот взвыл. Он попытался сдрыснуть, но предусмотрительно перевязанные лапы основательно подвели подопытного. От невозможности покинуть стены комнаты вивисектора Петюнчика и от щекотки во рту котяра совершенно озверел, издав истошный гортанный звук, напоминающий угрозу смешанную с признанием поражения. Петюнчик не оценил истошного вопля, продолжил экзерсисы с тараканами, котом и чернилами. Поскольку считать Петюнчик не умел, то и знаний о точном количестве тараканов у него не было, и он взяв в руку «много тараканов», решил всех скормить котяре, глаза которого налились кровью, обещая вот-вот вылезти из орбит, на что Петюнчик не обратил внимания, и всунул «много тараканов» котяре в пасть. Тот пассивно отплевывался, надеясь на то, что тараканы не дураки, и тоже как бы жить хотят….

Как он заблуждался, в том-то и дело, что тараканы дураками не были, и прытко сообразили - единственное безопасное место - пасть кота. Они дружно рванули в убежище, спасаясь от пальчонков Петюнчика. К сожалению, Петюнчик достал не всех тараканов из банки, и неосторожно положил её боком, что позволило трем беженцам побыстрому прыснуть в трех направлениях, а один из них бежал прямо под дверь комнаты Петюнчика. В это время с работы пришла радостная Клавдия Ивановна, не подозревающая об опытах внука, и первым делом направилась в комнату Петюни. Открыв дверь, Клавдия Ивановна увидела потрясшую зоопсихологическое воображение картину: таракан, движущийся прямиком ей под ноги оставлял длинный чернильный след; Кота, старательно вопящего и отплевывающегося тараканами; Разлитые чернила, следы которых имелись повсеместно; Сам Петюнчик перемазанный чернилами, впихивающий коту в рот тараканов, периодически пытающийся чернильными руками залезть в нос, где отложилась прежирная детская сопелька.

- Бабушка! – завопил Петюнчик, думая рассказать бабушке об эксперименте.

Бабушка этого обращения не слышала, так как поднявшееся давление, не давало такой возможности. Она слышала пульсацию крови, и сообщение о том, какого монстра она растит. От ужаса, Клавдия Ивановна растерялась, сделавшись совершенно недееспособной, что оценил Петюнчик, извергая из своих недр взрослый пук в подгузник.

Именно на моменте пука внука, дверь в лабораторию зоопсихологов открылась, и на пороге появился Арнольд Степанович собственной персоной. Зачарованный дружным молчанием сотрудников лаборатории, коих там присутствовало двадцать четыре человека, он подошел к ним, молча сев на свободный стул. Молчание стало ещё молчаливее.