Майюша

6

Дома, кроме родителей, были сестра Агаша и брат Степан. Майка представила всем Милослава, выложила на стол угощение. Матрена засуетилась и вместе с Агашей и Майкой отправилась хлопотать на кухню, а мужчины остались вести неспешные разговоры о видах на урожай, о все растущей мощи фашисткой Германии, о вероятности войны с ней. Да мало ли тем для разговора у мужчин? Это женщины заняты решением насущных проблем, а мужчины мыслят широко, в мировом масштабе. Милослав старался больше слушать, чем говорить, а, если и вставлял свое суждение, то делал это без суеты, веско, с достоинством. Антипу зять с каждой минутой нравился все больше и больше. Сразу видно, что не вертопрах какой-то, а серьезный мужчина, настоящий военный. Степан сидел погруженный в свои думы, и думы эти, судя по всему, были не очень веселыми.

   На кухне женщины нарезали хлеб, достали тарелки, стаканчики. Матрена из потаенного угла достала бутылку самогонки. Агаша сбегала в погреб, принесла соленых помидоров, огурцов, моченых яблок. Пока Агаши не было, Майка спросила мать:

  - А что это Степан не на работе? И хмурый какой-то.

  Матрена оглянулась на дверь и приложила палец к губам, призывая Майку к молчанию. А потом, нехотя, сказала:

  - Беда у нашего Степана. Эта тихоня Василиса загуляла с зоотехником. Жена у того на сносях, уехала к матери рожать, а эти двое стыд потеряли. Все село гудит, а Степка не верит. Я уж к ней, бесстыжей, ходила, да разве она меня послушает!

  - Ой, мамочки! - вырвалось у Майки. - Да как же так можно? У них же со Степой ребятишки малые, за ними догляд нужен. Может, мне с ней поговорить?

  - Поговори, милая! - отозвалась Матрена. - Может, тебя послушает. Боюсь я за Степу, как бы не натворил чего. Ладно, молчи пока, вон Агаша возвращается. Скажет, растрепала мать, не удержалась.

  - О чем шепчемся? - спросила вошедшая Агаша.

  - Уж и пошептаться нельзя, - лукаво прищурилась Майка.- Ни о чем особенном. Мама спрашивает, как мы ладим с Милославом.

  Она встала и направилась к выходу со словами:

  - Пойду, прогуляюсь до Степановой хаты, пока вы на стол накрываете.

   Она знала, что Василиса должна быть дома, поскольку близилось время обеда. Так оно и оказалось. Василиса была в избе одна. Она обрадовалась, увидев Майку:

  - Заходи, заходи, дорогая гостья! Степан не у вас?

  - У нас, - отозвалась Майка.- Пойдем и ты к нам. Я Милослава привела знакомиться.

  - Ишь, ты! И впрямь стала взрослой... Бежит времечко, бежит. Ну, пойдем, коль такое дело.

  - Подожди, Васенька. Я с тобой поговорить хочу. Говорят, ты брату моему Степе изменяешь. Правду говорят или брешут?

  Она ждала, что Василиса станет отнекиваться, но та, глядя Майке прямо в глаза, тихо молвила:

  - Правда, Маечка, правда. Закружила меня эта треклятая любовь так, что и вздохнуть полной грудью не могу. Глаза закрою, и его перед собой вижу, глаза его, которые насквозь прожигают. Знаю, что не дело затеяла, Степу обижаю, а ничего с собой поделать не могу. На детишек гляну - стыд обжигает с макушки до пяточек, а стоит ему меня поманить, я все забываю: и детей, и мужа, и стыд. Бегу к нему, словно на крыльях лечу. Приворожил он меня, окаянный! Пропала моя бедная головушка!

  Глаза у Василисы матово мерцали, щеки разгорелись. Майка смотрела на нее со смешанным чувством жалости и недоумения:

  - Ты же за Степу по любви выходила! Как же так вышло?

  - По любви... Да только к Степе у меня любовь была чистой и светлой, словно родниковая вода, а эта, как вода в половодье, удержу которой нет. Все на своем пути сметает и уносит. Того и гляди, меня саму накроет с головой и дом мой разорит.

  - Что же теперь будет, Василисушка? Может, вам со Степой уехать куда?

  - Куда от себя денешься? Боюсь я, Майка, саму себя, боюсь беды натворить.

  - Может, тебе к знахарке сходить?

  Василиса горько рассмеялась:

  - К какой знахарке? Я сама - знахарка, почище любой другой. Нет, Маечка, никто мне не поможет, никто! Ну, пойдем к вашим, а то, поди, заждались.

  Она легко поднялась и пошла к выходу. Майка смотрела на нее и не узнавала своей золовки: в глазах у Василисы горел недобрый огонь, голова высоко поднята. "Так, наверное, сильные люди на казнь идут", - промелькнуло у Майки в голове. Ей стало тревожно за Василису и Степана. Брата она любила и считала, что он не заслужил предательства со стороны жены. И Василису ей было жалко, видела, что не в радость ей ворованная любовь, а в муку. И не знала она, как и чем им помочь. Зоотехника она видела несколько раз и не находила в нем ничего особенного. Чем мог он приворожить Василису? Но, видно, не зря говорят: "Любовь зла, полюбишь и козла". Никто не знает, как и отчего вспыхивает это чувство, как с ним бороться и нужно ли.

   Матрена недобро посмотрела на вошедшую Василису и притворно накинулась на Майку:

  - И где ты, доченька, запропастилась? Муж твой все глазоньки проглядел, и еда простывает.

  - Не шуми, мать! Садитесь, бабоньки, к столу! - урезонил жену Антип.

  Он неспешно взял в руку рюмку и, поднявшись, произнес здравицу в честь молодых:

  - Доченька моя разлюбезная Майя Антиповна, и зятек мой нежданный, негаданный Милослав Авдеевич, не так мы с матерью думали выдать меньшую дочку замуж. Но у молодых нынче свои резоны. Много говорить не буду: совет вам, да любовь!

  Майка и Милослав слушали его речь стоя. Антип неспешно отхлебнул из своей рюмки и сморщился:

  - Горько, инда, горько!

  Майка и Милослав смущенно потянулись друг к другу губами и поцеловались. Антип недовольно загудел:

  - Нешто так целуются? Ты обойми ее, чтобы косточки затрещали, да поцелуй по-нашему, дальневосточному.

  Милослав, словно ждал этого приглашения. Он обнял Майку и приник к ее губам так, что у нее перехватило дыхание. Все вокруг заулыбались, а Антип удовлетворенно крякнул и сел:

  - Вот теперь все по правилам.

  Почти весь день пробыли молодые у родителей. Милослав все порывался домой, а Майка его уговаривала побыть еще. Ее страшило уединение с мужем, и она всеми силами старалась оттянуть возвращение домой. Первой из-за стола поднялась Василиса:

  - Спасибо, дорогие хозяева, за угощение. Мне пора на работу.

  - Я тебя провожу, - вслед за ней поднялся Степан.

  - Не нужно, Степа. Оставайся, ведь тебе еще рано. Я сама дойду, а ты с Маечкой пообщайся, с мужем ее. Не разрушай доброе застолье.

  Василиса ушла. Антип проводил ее тяжелым взглядом, тяжело вздохнул, словно хотел что-то сказать, но промолчал. Матрена сочувственно посмотрела на Степана. Тот сидел хмурый и молчаливый. Агаша быстро заговорила, чтобы заполнить паузу:

  - А кто ваши родители, Милослав?

  - У меня нет родителей, погибли в гражданскую. Тетка меня воспитывала, а потом, когда она умерла, я подался в военное училище. А после училища меня откомандировали сюда. Я в финскую войну несколько раз подавал рапорта, чтобы меня отправили на фронт, но приходил отказ. Здесь тоже обстановка не очень спокойная, опасаются нового нападения японцев.

  Мужчины заговорили о политике, а женщины, собрав посуду, ушли на кухню. Там Агаша в сердцах сказала, передразнивая Василису:

  - Не нужно меня провожать, я сама дойду. Опять, небось, побежала к своему хахалю. У, рожа бесстыжая! А на Степана смотреть жалко.

  Майка вступилась за Василису:

  - Не спеши осуждать, Агаша. Она и сама не рада этой своей любви.

  - Любви? - изумилась Агаша. - Да, какая же это любовь? Как собачки сойдутся, где придется. Где их только люди не видели: и в кустах у речки, и на сеновале колхозном, и в подсобке. Тьфу, срамота! И ведь не девчонка малолетняя, а мать, жена. А этот кобель тоже хорош! Не успел жену отправить на сторону, как тут же утешился. И как Василиса не поймет, что не любит он ее, а просто использует.

  - А мне Василису жалко, - призналась Майка. - Я с ней говорила. Она все понимает, а совладать со своим сердцем не может. Она на самом краешке своих сил. Я боюсь, как бы чего не вышло нехорошего.

  Женщины долго обсуждали сложившуюся ситуацию, но так и не пришли к единому мнению. Агаша и Матрена сурово осуждали Василису, а Майка от всего сердца жалела ее.

   Домой молодые возвращались под вечер. Милослав родным пришелся ко двору. Он был настроен на лирический лад, и всю дорогу до дома обнимал свою молодую жену и пытался затащить ее то к одиноко стоявшему стогу сена, то в придорожные кусты. Майке с трудом удавалось отговорить его от подобных подвигов. Дома, едва закрыв за собой дверь, Милослав подхватил Майку на руки и отнес на кровать, не слушая ее слабых возражений. И снова для нее близость с мужем не стала желанной, и она с нетерпением ждала наступления утра. Майка не понимала сама себя. Она скучала в разлуке с Милославом, ждала его возвращения с работы. Ей было сладко, когда он обнимал ее, целовал. И все было бы просто замечательно, если бы не нужно было каждый вечер отдавать свое тело на терзание и муку.

   Майка вышла на работу. Все в столовой и в буфете уже знали о ее замужестве и преподнесли ей свадебный подарок - никелированную кастрюлю. Эта кастрюля была предметом ее давнишних мечтаний. Она приняла ее из рук Николая Игнатьевича со словами благодарности и в течение дня то и дело взглядывала на блестящую зеркальную поверхность. Она представляла, как поставит на стол это сияющее чудо, полное ароматного борща, как удивится и обрадуется вместе с ней Милослав новому приобретению. Майка была неравнодушна ко всему красивому и блестящему, ей нравилось украшать свой новый дом, нравилось, когда ее называли отличной хозяйкой. В этом она видела свое жизненное предназначение и женское счастье. После работы она спешила домой, чтобы до прихода мужа приготовить что-нибудь вкусненькое и накрыть стол. Милослав приходил в разное время, иногда приводил своих друзей. В такие вечера Майке было приятно слышать похвалы в свой адрес. Ей хотелось сходить в клуб на танцы или в кино, но Милослав оказался, на редкость, домоседом. Несколько раз за ней заходила сестра Татьяна, чтобы вместе пойти на занятия в ансамбль, но Милослав решительно противился Майкиному уходу, и Татьяна перестала заходить. И у родителей они бывали нечасто. Все это начинало Майку неприметно тяготить. К тому же, вскоре она почувствовала ухудшение здоровья: по утрам ее мучила дурнота, подступающая тошнота, на еду она не могла смотреть без содрогания. А, когда на работе она неожиданно потеряла сознание, Николай Игнатьевич решительно отправил ее к врачу. Врач, осмотрев ее, бодренько сказал:

  - Поздравляю вас, мамочка! Будем соблюдать режим: не перегружаться, не волноваться, больше бывать на свежем воздухе и витамины, витамины!

  - Доктор, что со мной? - осмелилась задать вопрос Майка. - Что-нибудь серьезное?

  - Серьезнее не бывает! В положенный срок вы станете мамочкой, разве непонятно?

  - Я беременна?

  - Что же вы удивляетесь? Ведь, насколько я знаю, вы месяца два тому назад вышли замуж, так?

  - Так, - смущенно подтвердила Майка.

  - Могу засвидетельствовать, что у вас с мужем все в порядке, и вы станете родителями.

  - А я так и буду себя плохо чувствовать?

  - У всех беременность протекает по-разному. Вы - молодая, здоровая женщина, и все ваши недомогания скоро пройдут.

   От доктора Майка вышла ошеломленная. Она знала, что женщины рожают, но как-то не связывала все это с собой. Она фактически сама была еще ребенком, никто ее к роли матери не готовил. Но она привыкла с детства к самостоятельности и ответственности, и отнеслась к своему положению со всей серьезностью, на какую была способна. Она пошла по коридору обновленной походкой, полной величавости, степенности и достоинства. Она не шла, а несла свое хрупкое тело, словно хрустальный сосуд, полный драгоценного вина. И в выражении ее глаз появилась какая-то устремленность в себя, а лицо приобрело мягкое и затаенное выражение удивления чудом новой, зародившейся в ней жизни. Она еле дождалась возвращения Милослава домой. Ей хотелось поделиться с ним этой потрясающей новостью и разделить свое погружение в новые ощущения материнства. Новая жизнь еще только обозначилась, только зародилась, а Майка уже переживала неразделимую с ней связь, чутко прислушиваясь к происходящим изменениям в своем организме. Она подошла к зеркалу, внимательно всмотрелась в свое отражение и отметила необычную припухлость губ, легкие тени, залегшие под глазами. Потом она расстегнула халатик, задрала сорочку и обнажила плоский живот. Осторожно погладила его, и счастливая улыбка тронула ее губы:

  - Сыночек мой, расти здоровеньким! Я уже люблю тебя!

  Сама засмущалась своего порыва и отошла от зеркала. Ей не сиделось на месте. Она подошла к комоду, достала купленный по случаю ситец и стала прикидывать, сколько из отреза выйдет пеленок. Она решила, что сама приготовит своему сыну приданое. Милослав застал ее за этим занятием и очень удивился:

  - Ты, на ночь глядя, решила взяться за шитье? А ужинать будем?

  Майка, не спеша, отложила отрез в сторону и, глядя Милославу в глаза, сказала:

  - Милочка, присядь, пожалуйста. Мне нужно тебе сказать что-то очень важное.

  Милослав тревожно посмотрел на жену. Никогда он еще не видел ее такой сосредоточенной и серьезной:

  - Что-то случилось?

  - Случилось. У нас с тобой будет ребенок.

  Глаза Милослава широко распахнулись, и он, враз осевшим голосом, переспросил:

  - Что ты сказала, Маечка? Повтори!

  - У нас будет ребенок.

  Милослав сорвался с места, подхватил Майку на руки и закружил.

  - Сумасшедший, поставь меня на место! У меня и так все плывет перед глазами, - смеясь, кричала Майка.

  Милослав осторожно опустил ее на пол, обнял и стал нежно и ласково целовать, приговаривая:

  - Ах, ты, моя любушка! Как же ты меня порадовала! У нас непременно будет сын, и мы назовем его Андрейкой.

  Беременность Майка переносила тяжело. Работать ей приходилось по десять с лишним часов в сутки, все время на ногах. Запахи пищи вызывали у нее стойкое отвращение, а ноги к вечеру наливались свинцовой тяжестью и ломили. К тому же, ей все время хотелось спать. Майка похудела, подурнела, и только живот нахально торчал вперед, оповещая всех о новой растущей жизни, отбирающей силы и жизненные соки у своей матери. О танцах и походах в клуб пришлось на время забыть. Одно утешало: Милослав с сочувствием относился к ее страданиям и не докучал ей своими мужскими ласками. В гарнизоне прошел слух, что молодых толковых офицеров скоро пошлют на переподготовку на "большую землю". Вскоре слух подтвердился. В канун нового года Милослав пришел донельзя расстроенным. У Майки тревожно сжалось сердце:

  - Милочка, что случилось?

  Он подошел к ней, обнял и молча бережно прижал к себе. Майка терпеливо ждала, когда он, наконец, заговорит. Она почувствовала, что сейчас случится что-то ужасное, непоправимое, что изменит их жизнь. Никогда она еще не видела своего мужа таким смятенным, взбудораженным. Голос Милослава был глухим:

  - Маечка, меня посылают в город Молотов на два года на учебу. Буду осваивать новую летную технику. Я пробовал отказаться, но меня даже слушать не стали. Как же ты останешься здесь одна? Я с ума схожу от тревоги за тебя и нашего мальчика.

  - А мне с тобой нельзя разве поехать?

  - Я буду жить в казармах при училище, и нам было твердо сказано, что семьи остаются здесь. После окончания училища мы вернемся к прежнему месту службы. Я не представляю, как буду жить без тебя. Вот она, судьба военного, - выполнять приказы беспрекословно.

   Майка прислушивалась к себе и внутренне недоумевала. Вместо огорчения в душе тихо разгоралась радость. Ей было, конечно, и тревожно, и жалко, что муж уезжает так надолго, но в то же время она будет избавлена от необходимости угождать ему по ночам, она будет свободна в своих желаниях и поступках. Можно будет чаще навещать родителей, ходить в клуб на киносеансы, на концерты. А, когда она родит, можно будет и на танцы выпроситься у сестер. Сделав притворно скорбное лицо, Майка покорно сказала:

  - Раз нельзя мне поехать, что ж! Ничего не попишешь. Будем писать друг другу часто, часто.

  - Разве могут письма заменить мне тебя?

  - Когда ты уедешь?

  - Сразу после нового года. Хорошо еще, что праздники мы проведем вместе. Невезучий я, Маечка. Только, только жизнь стала налаживаться и - на тебе!

  - Это не ты, это я невезучая. Кто же теперь заберет нас с сыночком из роддома? Кто будет заботиться о нас? Кто запасет дрова на зиму?

  Голос у нее дрогнул, и ей вдруг стало до слез жалко саму себя. Она представила, как выходит из роддома одна, с ребенком на руках, и предательские слезы готовы были брызнуть из глаз, но она сдержалась. Она вдруг ощутила, что остается в доме за главную, и ее теперь заботы и о дровах, и о сыночке, которого носит под сердцем. Детство кончилось, и теперь она ответственна за все, что будет с ее семьей. Милослав должен уехать спокойным и за нее, и за сына. Она высвободилась из объятий мужа, не спеша, прошла к столу, ладонью расправила несуществующие и только ей одной видимые складочки на скатерти и строго произнесла:

  - Что это я такое говорю? Ты за нас не волнуйся, Милочка! Все у нас будет хорошо.

  - Это ты не волнуйся. Я договорился с Михаилом и Юрием. Они будут тебя навещать и помогут и с дровами, и с продуктами, и из роддома встретят. Они ребята душевные и ответственные. Раз пообещали, значит сделают.