Глава IV
729 Words
IV
— Ну что такое, милочка? — сочувственно спросила директор. — Пол-урока, однако, не продержалась, — прибавила она, глянув на часы. — Довели тебя, да? Довели? Ну а ты чего хотела! Говорила я тебе, бери пятый… Садись, а я тебе вот валерьяночки налью…
Людмила Григорьевна включила электрический чайник и, сняв с полки две чашки, действительно проворно накапала в одну из них несколько капель спиртовой настойки валерианы. Себе в чашку она бросила чайный пакетик.
— Мне не нужно, — пробормотала Саша, упрямо мотнув головой.
— Ты со мной не спорь, Александра Васильевна! Поживёшь с моё — будешь спорить. Как же не нужно, когда, вон, от слёз вся мордашка опухла. Ты икай, если икается, не стесняйся!
— Людмила Григорьевна, они пересказывали Достоевского! — сдавленно крикнула Саша.
— Ну! — слегка удивилась директор. — А должны были про Щорса петь, не пойму?
— А Вы бы слышали, к-а-к они пересказывали!
— Матерно, что ли?
— И это тоже… Нет, блатным языком!
— Блатным? — Саша с изумлением обнаружила, что директор как будто и не очень удивилась. — Это Болотов, небось?
— Кряж!
— Кряж? А что, Кряж — он тоже может, — согласилась Людмила Григорьевна. — Он у нас артист… разговорного жанра. Ты пей, пей валерьяночку-то…
— Людмила Григорьевна! — воскликнула Саша. — Не могу я слышать, когда Соню Мармеладову называют шалавой!
— Да? — директор подняла брови. — А кто ж она, по-твоему?
Саша осеклась. Обе уставились друг на друга.
— Но ведь это же не про то, — пробормотала студентка, отчего-то краснея. — Это же про вечную женственность…
— А я с тобой не спорю, — спокойно возразила директор. — Про неё про самую. Вечная женственность — вечной женственностью, а ш****а — шалавой. Посиди-ка…
Кряхтя, она выбралась из-за своего места и вышла из кабинета. Вернулась через десять минут, неся в руках том Достоевского.
— По рогам дала десятому и самостоятельную посадила писать, а то класс без надзора болтается, не дело, — скупо пояснила она и опустилась в соседнее с Сашей кресло. — Давай-ка, голубушка, глянем… Вот! «Весь этот позор, очевидно, коснулся её только механически; настоящий разврат ещё не проник ни одною каплей в её сердце», — с выражением, со смаком прочитала директор из книги. — Разврат и позор, слышишь?
— Но не проник же, Людмила Григорьевна!
— Но коснулся же, милая моя! И «ещё не проник», тебе сказали — так проник бы! Что ты, Сашенька: девка под мужиков ложилась одного за другим, а ты думала, она как — цветочки собирает? — Саша вдруг начала густо, неудержимо краснеть. — И сама краснеет как маков цвет, — прокомментировала директор. — Как будто я невесть что сейчас отчебучила. Ты мне, старухе, скажи: у тебя самой-то не было разве, что ты краснеешь как первоклассница? Нет? (Саша отрицательно помотала головой.) Ну?! Отчего так?
— Людмила Григорьевна, вот вопрос странный, правда? — с неудовольствием ответила Саша: ей было неприятно, что пожилой, уважаемый, симпатичный ей человек спрашивает её о таких вещах так же легко, как если бы он спросил, что она ела на завтрак. — Разве у всех обязательно должно быть в одно время? И разве это уж такая доблесть? Если Вы сами сказали, что «разврат» и что «коснулся бы» — я дура, пусть, согласна, признаю́, и про Соню Мармеладову я ничего не понимаю, но вот именно поэтому, потому что даже её в итоге коснулся бы — разве это доблесть?
— Милая моя девочка, хорошая, — проговорила директор растроганно, и всё же не могла не улыбнуться. — Всё правильно говоришь, только легче живи. Проще. Тебе ученик твой содержание романа отвечал — так ответил?
Саша приоткрыла рот: она вопроса этого не ждала, да и не думала, потому что искреннее негодование на «мастера разговорного жанра» перекрыло, конечно, содержание его речи. Затем, подумав, неуверенно кивнула.
— Так, значит, читал, знает, так? — продолжала допытываться директор.
— Значит, читал…
— Так что же ты, милочка, истерику устроила? Знаю уж, заходила когда к ним — повыспросила. Поставила б ему «трёшку» и сказала бы — дуй отсюда, оболтус, и всего-то делов. Надо тебе, деточка, научиться на них глядеть ровно-ровно, как статуя. Чтобы у тебя над головой бомбы взрывали, хлопушки дурацкие ихние, а ты и ухом не вела. Последний раз спрашиваю: пятый класс берёшь?
— Людмила Григорьевна, — проговорила Саша с убеждением, — оставьте мне, пожалуйста, десятый! Я попробую. Вот как Вы сейчас сказали: стану как старая кавалерийская кобыла. Можно, да? Можно? О, какой Вы человек чудный! А… где Вы чашки моете?
- Writer
