Весна раньше календаря

Глава X

X

Саша спросила у Людмилы Григорьевны о возможности посвятить часть урока литературы «презентации», посвящённой жизни и творчеству советского актёра, и та загорелась идеей:

— Да, да, и хорошо! Этот Кряж вообще парень очень неглупый. Дурной, конечно, дурно-ой! Но неглупый! Ты заметила?

— Да, — тихо призналась Саша. — Я заметила…

— И почему только Кряж? — продолжала развивать директор свою мысль. — Дай задания: пусть все делают доклады. Уж с этой балалайкой или нет, неважно. («Балалайкой» она называла мультимедиа-проектор для демонстрации слайдов компьютерной презентации. В её кабинете отыскалось такое устройство, долго стоявшее без дела.) Как открытый урок пойдёт.

— Людмила Григорьевна, миленькая, за что же открытым уроком?! — взмолилась Саша.

— Ну ты посуди, — резонно заметила директор, — я ведь у тебя как методист хоть на одном уроке побывать обязана, так? В отчёте, опять же, запишем.

— Вы лучше ко мне на русский приходите!

— Ай! — отмахнулась директор. — Сдался мне твой русский! Чего я там не видела?

— У меня же дисциплина аховая, на литературе особенно! Только что в карты не играют! Да и играют уже! — продолжала жаловаться Саша.

— А я их приструню, — ничтоже сумняшеся заявила Людмила Григорьевна. — Как мыши будут сидеть. Что ты, Сашенька Васильевна, что ты хлопочешь? Раздай задания и думать забудь.

Так и получилось, что на новой неделе в четверг «открытый урок» действительно состоялся. Представить презентации об актёрах, исполнивших роли в экранизациях Достоевского, заявились, помимо Максима, ещё три человека: Алёша Ромашов (о его выборе мы уже знаем), его сестра (об Ольге Будиной, сыгравшей Аглаю в сериале Бортко 2003 года по роману «Идиот») и Маша Кац (об Иннокентии Смоктуновском, блестяще изобразившем Порфирия Петровича в фильме Льва Кулиджанова, снятом в конце семидесятых). «Балалайка» совместными усилиями Саши и учительницы информатики Ирины Юрьевны была установлена, подключена и, за неимением белого экрана, давала картинку на стену. Начинал презентации, конечно, Максим Кряж, проявивший инициативу. Директор и Саша сели на заднюю парту.

Максим, раздобывший где-то для случая пиджачок (отцовский, вероятно, но сидевший на нём как влитой), вышел к доске и заговорил уверенно, свободно, на хорошем русском языке. В его речи, впрочем, слышалась еле заметная ирония, будто он не всерьёз читал доклад, а представлял пародию на примерного ученика. Людмила Григорьевна то и дело легонько толкала Сашу в плечо.

— Смотри, смотри, как поёт стервец, а? — шептала она. — Артист!

Да, артист, действительно (это относилось к Максиму не меньше, чем к почившему Никите). Богатая мимика, блестящая пластика. И со своими талантами — валяет дурака, дуется в картишки на задней парте. Саша ёрзала на своём месте, ей было неспокойно. Эту иронию докладчика к самому себе директор не слышала, а она, Саша, — слышала. Всё, впрочем, шло хорошо. Максим рассказал биографию актёра, умершего в двадцать семь лет, продемонстрировал добрых два десятка кадров из разных фильмов и вспомнил полдюжины как смешных, так и трогательных случаев на съёмочной площадке, записанных друзьями и родственниками Никиты. Слушая рассказ десятиклассника о роли Михайловского в «Вам и не снилось», Саша подумала на секунду, что это, пожалуй, не ирония, что сейчас — его задушевное, искреннее. Экранизация Достоевского в фильмографии актёра, как ни странно, тоже нашлась: «Записки из подполья», никому не известная короткометражка 1989 года. Было видно, впрочем, что о ней вспомнили и целый слайд посвятили ей просто так, чтобы совсем не выпасть из темы урока.

— Ах, да, — спохватился Максим на последней минуте доклада. — Никита Александрович был очень одарённым человеком в разных областях. Он, к примеру, блестяще рисовал. Я бы хотел теперь познакомить вас с его творчеством, показать несколько его графических работ. Если вы не против, конечно. Никто не против? Итак, следующий слайд, — он щёлкнул по клавише ноутбука.

Как назло, у Саши в этот момент упала ручка, и она нагнулась, чтобы её поднять. Ещё не успев взять ручку, она услышала смех, вначале сдержанный. Девушка поскорей выпрямилась.

На потолке класса красовалась теперь картинка, выполненная в нарочито примитивном стиле, но на самом деле мастерски, этакая блестящая стилизация под русский лубок, только чёрно-белый. Под картинкой была подпись, выполненная в дореформенной орфографии:

Иванъ Мудакъ удъ точитъ.

Содержание картинки было соответствующим, и н***й уд развесёлого Ивана в картузе, поддёвке и смазных сапогах был представлен достаточно рельефно.

Саша почувствовала, как вся кровь тела приливает ей к лицу, а волосы встают дыбом от ужаса. «Вот… — затрепыхали бессвязные мысли. — Доигрались… С демократией… И с интерактивными средствами обучения…»

Людмила Григорьевна усиленно вглядывалась в картинку: она была не только глуховата, но и подслеповата. А картинка уже сменилась. Надпись под новым изображением была:

А Егоръ солдатъ бабу хочитъ.

Нечего и говорить, что орган невинного желания художник тоже прорисовал детально. Смех усилился.

— Батюшки мои, что за срамотища! — воскликнула Людмила Григорьевна, наконец всё разглядевшая.

— Ещё два слайда! — безмятежно воскликнул Максим и включил новую картинку с подписью

Этотъ съ голымъ удомъ гуляетъ.

Класс повалился от смеха: смеялась даже Маша Кац, обычно не разделявшая общего веселья, и даже примерный мальчик Алёша Ромашов. Одна только Амина, не очень хорошо понимающая русский язык, сидела без улыбки в том же ужасе и оцепенении, в каком только что была Саша сама. У Максима на лице и мускул не дрогнул.

— И самый последний слайд! — поторопился он, видя, как Саша решительно пробирается к аппаратуре. — Иллюстрация взглядов Никиты Александровича на воздухоплавание.

Под «воздухоплаванием» докладчик, очевидно, имел в виду лубок с надписью «А этотъ на ёмъ летаѣтъ», вызвавший новый взрыв неудержимого смеха. Саша, добравшаяся до проектора, с резким звуком задвинула его защёлку.

— Всё, — объявила она подрагивающими губами. — Садись, Кряж. Цирк уехал.

— А клоуны остались! — выкрикнул Болотов под общее веселье.

— Да, — горько согласилась Саша. — Клоуны остались.

— Ты, Кряж, садись, в самом деле, — неожиданно миролюбиво (миролюбиво?!) подала со своего места голос директор. — И так уже одиннадцать минут говоришь, дай и другим выступить.

«Я схожу с ума, — подумалось бедной девушке. — Людмила Григорьевна не видела, что ли, ничего? Или просто выжила из ума?» Что-то происходило дальше, более того, урок, кажется, продолжался, будто и не случилось ничего особенного, новый докладчик готовился к выступлению. Но Саша, раскрыв рот, вдохнув воздуху что было объёма лёгких, стремительно вышла из кабинета.

Кабинет директора оказался незапертым. Саша присела в почти уже родное ей низкое кресло для посетителей и так сидела верных полчаса, с некоторым удивлением слушая своё широкое, как кузнечные меха, дыхание, но не наблюдая ни одной мысли в голове. Прозвенел звонок; вот наконец и Людмила Григорьевна, грузно ступая, вошла в свой кабинет и закрыла дверь за собой.

— Что ты, деточка, сидишь, будто тебя пыльным мешком пришибли? — обратилась она к своей практикантке.

— Стыдно, Людмила Григорьевна, ужасно стыдно! — воскликнула Саша и спрятала в ладонях красное лицо.

— Да, — согласилась директор, спокойно, впрочем. — Конфуз вышел.

Саша отняла ладони от лица и уставилась на неё круглыми от изумления глазами:

— Конфуз?! Это вот Вы называете просто «конфуз»? Людмила Григорьевна?! Нет у Вас другого слова? Вы эти… фаллосы летающие видели?!

Людмила Григорьевна неожиданно залилась мелким старческим смехом, смахнула соринку из глаза, махнула рукой:

— И-и-и, голубушка, я в своей жизни чего только не видела… Ты не беспокойся, я уж с Кряжом поговорила про его озорование, повинился. Хотя, если подумать, чем уж он и виноват…

— Как это?

— А так это, что советский актёр Никита Михайловский оставил после себя графические работы, а ученик десятого класса их представил в докладе. С позволения педагога, заметь!

— Так эту похабщину не сам Кряж нарисовал? — поразилась Саша.

— Помилуй, Сашенька, что ты: тут нужно руку иметь, глаз, чувство стиля. Знания, как при царе писали. «Летаѣтъ»-то через «ять» изобразил, по всем правилам. Я потом рассмотрела…

— Какое это «летает»?

— Ну как же: «А этотъ на х*ю летаѣтъ».

— Людмила Григорьевна!

— Александра Васильевна! — отозвалась директор тем же возмущённым тоном, потешно округлив глаза.

— Людмила Григорьевна, Вы не понимаете, — воскликнула Саша, чувствуя, что ещё немного — и заплачет. — У меня был светлый, незапятнанный образ этой советской сказки и её героев, этих Ромео и Джульетты нашего времени, а теперь я узнаю́, что Ромео…

— …Фаллосы рисует, — закончила за неё директор. — Понимаю, что ж тут непонятного. А знаешь, кто больше всех виноват?

— Кто? — испугалась Саша.

— Ты! Ты, милочка! Тебе, как только услышала, что Кряж доклад хочет сделать, нужно было в Сеть забраться и информацию найти по этому актёру самую подробную. Он ведь, стервец, сразу мог придумать учудить такое! А ты прошляпила!

— Здорово, — пробормотала Саша. — Я же ещё и виновата. А Кряж? Мне ему, может быть, пятёрку поставить?

Директор развела руками:

— Пятёрку я бы не стала, за озорство, и четвёрку бы даже не стала, а «трёшечку» вполне можно…