Весна раньше календаря

Глава XII

XII

Саша заболела. Точней, она р-е-ш-и-л-а заболеть и целыми днями лежала на своём диванчике, натянув плед до подбородка. Впрочем, градусник честно показал все тридцать семь. Может быть, она его сжимала сильней обычного?

К счастью, можно было теперь не ехать в Чернопрудье в пятницу, но пришлось звонить Людмиле Григорьевне и предупреждать её о своей болезни. (В поликлинику за справкой Саша не пошла, уверена была, что директор поверит ей на слово.)

— Это тебя всё-таки Кряж расстроил, стервец! — по телефону проницательно догадалась директор, — Что в голову-то забрала глупость какую? Потрясла головой и забыла. Экая важность — х*р летающий! Слушай-ка: давай я тебе его пришлю, а? Кряжа, в смысле.

— Зачем это? — поразилась Саша.

— За извинением, как же. Приедет к тебе, покается, глядишь, и повеселеешь. Коробку там конфет купит, цветочки…

— Нет! — истерически вскрикнула Саша. — Ох, извините пожалуйста, Людмила Григорьевна, но нет, нет! Ни в коем случае!

Ах, Людмила Григорьевна, добрая душа! Она ведь ещё ни о чём не догадывалась, ничего не видела. А другие — другие могли видеть? Хоть бы и одноклассники? Эти беспечные прогулки до остановки однажды плохо кончатся…

Отец зашёл к ней и, помолчав, посидев на краю кушетки, медленно, грустно погладил её по голове. У Саши от этой ласки вдруг появились слезы в глазах, и она, всхлипнув, отвернулась к стене.

— Ну-ну, — неловко пробормотал отец. — Это всё проходит.

Догадывался ли он хотя бы приблизительно и чувствовал ли?

Заходила к ней, конечно, и Изольда (после своего короткого брака она теперь снова жила с семьёй), старшая сестра, похожая на слегка увеличенную и более рельефную, в смысле фигуры, Сашину копию, копию класса люкс, так сказать. Волосы она не оставляла прямыми, а завивала, ей это шло, делая в самом деле похожей на героиню скандинавских мифов. Изольда, как до того отец, сидела рядом, долго, молча, вглядываясь в Сашу внимательно.

— У тебя случилось что-то, Синичка, — наконец заключила она.

Саша пожала плечами, укутываясь лучше.

— Я написала Дмитрию Сергеевичу письмо, — сказала она, чтобы только сказать что-нибудь и избавиться от этого пристального, прохладного родственного сочувствия. Если быть совсем честной, она об этом письме уже подзабыла, верней, уже не придавала особого значения. Она очень ждала ответа первые три дня, и даже не ответа, а какого-то действия, поступка! Не было ни поступка, ни даже лаконичной строчки в почте.

— Какое письмо, зачем? — удивилась Изольда.

— Я сомневаюсь, что нужна ему, и что… мы друг другу вообще подходим. Я надеялась на что-то отчётливое, подлинное, ясное, а это отчётливое оказывается какой-то картонной стенкой, а за ней ещё одна стенка, и ещё одна…

— Вы поссорились, нет? — уточнила сестра.

— Нет, нет! Не о чем ссориться! Я просто мучаюсь. От своей глупости, наверное…

— Ну конечно: он старше…

— Оля, да при чём здесь «старше»! (В быту Изольду называли просто Олей.) Я хочу искренности, полной, во всём, всегда!

— Мужчины полностью никогда не открываются, — нравоучительно заметила сестра, — а он тебя, наверное, ещё и боится.

— Меня?! Почему?

— Мало ли… Но ведь ещё ничего не решено, нет? Ты себе могла просто всё придумать, — безжалостно сообщила Изольда. — Всего твоего Дмитрия Сергеевича, от пят до макушки. Я не говорю, конечно, что с его стороны никакой симпатии не заметно, очень даже заметно, но, знаешь… «Анну Каренину» ты читала, наверное? Помнишь, как Вронский ухаживал за Китти, а та всё равно осталась с носом. Тоже заболела. Ты не от этого ли, душенька, заболела?

— Нет! — воскликнула Саша. — Нет, а Китти, если хочешь знать, вовсе не осталась с носом!

— Это как посмотреть… Я, пожалуй, позвоню ему, а? Если ты хочешь, конечно. Чтобы побольше было определённости, правда?

— Вот уж спасибо…

— То есть ты не хочешь? А почему? Из девичьей стыдливости? Я ведь способна и сама от себя позвонить и просто высказать ему свои мысли: не могу же я спокойно глядеть, как родная сестра лежит и, — Изольда с неопределённым видом повела рукой в воздухе, — угасает тут…

Саша улыбнулась:

— «Угасает…» У меня даже температуры нет, если хочешь знать. Нет, Оля, спасибо тебе большое, но не надо: я не хочу ему ничего даже намекать ради «определённости». Я молодая девушка! — вдруг выкрикнула она горько, неистово. — Я хочу, чтобы меня к сердцу прижимали, чтобы покрывали поцелуями, а не «определённости»! Понятно тебе?

Изольда даже откинулась назад и с интересом глядела на сестру из-под длинных ресниц, с трудом удерживая улыбку. «Вот так Синичка! — подумала она. — Вот так тихоня! Перетомилась девочка без мужика, одно слово…»

Уже прошли выходные, завершался понедельник, за окном стемнело, и следовало не болеть дальше, а решать что-то с педагогической практикой. Кстати, помочь решить мог бы именно Дмитрий Сергеевич. Он мог бы позвонить любому знакомому директору и договориться о переводе студентки Синицыной на оставшиеся две недели в другую школу. Вероятно, мог бы даже, наступив на горло своим принципам, попросить написать для Саши «липовую» характеристику: уж будто такое великое преступление! Но почему-то думать об этой помощи было особенно неприятно. Нет, а что если… Саша не успела продумать про «если»: в коридоре раздались голоса, вот в её дверь уже постучали, затем и открыли на пол-ладони.

— Входите, — растерянно сказала Саша, садясь на кушетке. На секунду ей вообразилось, будто Людмила Григорьевна действительно разузнала её адрес и действительно направила к ней Максима с букетом и коробкой конфет.

Но это, конечно, был Дмитрий Сергеевич, собственной персоной. Так Саша после и не узнала, позвонила ли ему старшая сестра или он пришёл по своей доброй воле.

Саша вспрыгнула, зябко кутаясь в плед. Так она и стояла перед ним, закутанная в этот плед, прижимая его край к щеке, словно каменная Ута из собора в немецком Наумбурге.

— Я не вовремя? — испугался Терехов.

— Нет… То есть, конечно, вовремя, я очень рада! — отозвалась Саша почти искренне.

Дмитрий Сергеевич вошёл, опасливо озираясь, и сел за письменный стол. (Саша села тоже.)

— В любом случае, я ненадолго. Я должен… — начал он с трудом. — Меня напугало твоё письмо, Сашенька, потому что я не могу поверить, что ты писала его всерьёз и сама веришь во всё, что написала, — чётко, почти внушительно проговорил жених.

Саша молчала, грустно сидя на краю своей кушетки, водя большим пальцем ноги́ по узорам ковра, хотя, казалось бы, должна была радоваться: какое ещё свидетельство основательности намерений ей было нужно? Наверняка тот, кто тебе стремится доказать, что вы — половинки одной разбитой тарелки, а не разных, имеет основательные намерения, но это почему-то не радовало. «Если так тебя напугало моё письмо, что же ты молчал целую неделю? — думала она. — Где ты был неделю назад, Митя?»

— Я понимаю и совершенно согласен с тобой, — продолжал излагать Дмитрий Сергеевич заранее заготовленное, — что все эти мысли у тебя могли возникнуть на пустом месте, то есть буквально на пустом, из воздуха, от… праздности, я мог бы сказать, если бы не знал, что ты у меня большая труженица. Но соглашусь, что в этом есть и моя вина, наверное, даже моей вины больше…

«Значит, “его вины даже больше”, — отметила в уме Саша. — Как ужасно благородно. А если всё между нами — ложь, на что мне его благородство?»

— И моя вина, видимо, в неопределённости твоего положения, то есть… — Дмитрий Сергеевич совсем смешался. С трудом он договорил: — К твоему Дню рождения на следующей неделе я хотел бы… Верней, я его вижу как повод, как прекрасный повод для того, чтобы в кругу семьи объявить… предложить…

— Подожди, Митя, подожди, — испуганно шепнула Саша. — Я понимаю тебя, не договаривай, но так быстро!

— Но почему же быстро? — смутился Терехов. — Почему же быстро, если прошлый раз мне, наоборот, казалось, что… Я, если хочешь, винил себя, да! Я винил себя за то, что твоё нетерпение или, лучше сказать, твоя досада заставляет тебя заговаривать о вещах, которые нет необходимости…

— Ох, да ты не понял ничего, ничего! — воскликнула Саша с сердцем. — Ты думал, я от нетерпения или от досады заговаривала об этих вещах?

Дмитрий Сергеевич поднёс руки к вискам, будто пытаясь справиться с головной болью.

— Не кричи на меня, Сашенька, пожалуйста, — попросил он. — Может быть, я как-то виноват, не так уж много, согласись, но я точно не виноват в том, что ничего не понимаю в женской психологии и в том, что ты на шестнадцать лет меня моложе. Если, кстати, э-т-о для тебя является препятствием…

— Митя, Митя, перестань, — перебила Саша. — Я заплáчу сейчас! И не от обиды, а от твоего непонимания! Ты похож на «Тайны звёзд», Митя!

— На какие «Тайны звёзд»?! — поразился Мелехов.

— На такие! На те самые! «Стас Садальский: Как хрупка жизнь, как прозрачен и беспомощен человек! Филипп Киркоров. Зачем он отвёл своих маленьких детей в секту?» Зачем он это сделал, в самом деле? Дятел…

— Я не понимаю! — испугался жених.

— И не нужно, — ответила Саша. — И ты не виноват ни в чём.

— Ты, наверное, очень устала, — сострадательно проговорил Дмитрий Сергеевич. — Настолько устала, что… Не исключаю, что это всё от твоей практики: у тебя артистическая натура, Саша, а эта… грубость местных нравов на тебя наверняка действует, ты уже рассказывала… Кстати, хочешь, я поговорю с Волковым, директором двадцать восьмой школы? Я даже думаю, что, учитывая уже прошедшие две недели и факт болезни…

— Нет! — Саша решительно мотнула головой. Села глубже, полулегла, будто после этого энергичного жеста все силы у неё иссякли, а затем и вовсе легла на кушетке, закутавшись в плед и уже мало думая, насколько вежливо это выглядит.

— Я вижу, вижу… Я тогда… пойду? — неуверенно предположил Дмитрий Сергеевич.

Саша кивнула.

— И ты… не против Дня рождения? — уточнил он. — То есть…

— Как я могу быть против дня рождения? — тонким голосом возразила Саша. — Я ведь уже родилась, невозможно теперь его отменить или сдвинуть. — Она поняла, разумеется, что жених её говорит не о календарном дне рождения, а о своих намерениях в кругу семьи сделать предложение о браке, но не хотелось ни в чём сейчас никого убеждать и ничего выяснять. Бог даст, будет новый день.

Дмитрий Сергеевич, подойдя к кушетке, стыдливо погладил девушку по руке, лежавшей поверх пледа. Потрогал у Саши лоб, как делают у больных, проверяя температуру, и осторожно коснулся её волос. Он желал бы выразить и нежность, и заботу, и любовь, да, любовь, но он не знал, как в такой ситуации сделать это, оставшись в рамках приличия. Вот ведь странно! Он всегда тщательно избегал неловких ситуаций, но отчего же так устроено в жизни, подумалось ему, что, избегая с молодой девушкой неловких ситуаций, постоянно оказываешься в них? Наконец попрощался, пожелал выздоровления и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

А Саша, едва он ушёл, дотянулась до телефона, набрала номер Людмилы Григорьевны и сообщила, что с завтрашнего дня возвращается на практику.

— Только Людмилочка Григорьевна… можно я буду русский вести все уроки, сколько мне осталось? — попросила она жалобным голоском.

Директор хмыкнула в трубку:

— Эко ж тебя, бедненькая, впечатлило! Конечно, можно.