Весна раньше календаря

Глава XIV

XIV

— Тебя, я погляжу, поклонники на руках носят? — спросил отец, выехав на шоссе. Спросил добродушно, но нотку тревоги в его голосе Саша тоже расслышала.

— Что ты! — отозвалась она так беззаботно, как только могла. — Это… крестьянин местный.

— Крестьянин? — Василий Аркадьевич поднял брови, она заметила это недовольно-барственное выражение в зеркале заднего вида.

— Да это фермер молоденький, шёл с фермы за сигаретами, — продолжила она беспечно щебетать. — Я, понимаешь, ушла гулять по парку и заблудилась, а он мне встретился и дорогу показал. О чём ты вообще беспокоишься? Папа, а ты знаешь, что Дмитрий Сергеевич как будто собирается сделать мне предложение в следующую среду?

Саша была в приподнятом настроении, когда есть вера в свои силы и хочется начинать новое, а потому решила выяснить сомнительный вопрос, не откладывая его в долгий ящик.

— Нет, я ничего не знаю, — с интересом отозвался отец. — Он тебе, значит, уже сказал? А что же сразу и не сделал? Странная манера заранее предупреждать, да?

(«А ведь и верно, странная», — мысленно согласилась Саша.)

— Я в плохом настроении была… — пояснила она.

— В плохом настроении для того, чтобы услышать предложение идти замуж?

— Да, так тоже бывает, представь себе.

— Дозрел наконец, значит, в среду, значит… — продолжал отец, отбросив в уме последнее Сашино предложение как словесный мусор. — Ну, и славненько. Или что, нет? — Василий Аркадьевич бросил взгляд в зеркало заднего вида, скорей чтобы обозначить внимательного отца, чем чтобы действительно приглядываться к дочери. Как главный режиссёр театра, он хорошо знал социальные роли и предписанные ими жесты (или, по крайней мере, полагал, что знает), любил и умел их практиковать. — Не славненько?

— Я сама не уверена, если честно…

— Вот как! Это неожиданно звучит, знаешь ли… А почему не уверена?

— Мне двадцать два всего, и я ведь ещё учусь… — уклончиво пробормотала девушка.

— И учись на здоровье. Считай, что двадцать три. Перезреть не боишься? — он сделал ударение на слове «перезреть».

(«“Дозреть”, “перезреть”… — подумала Саша с лёгким раздражением. — Что мы, фрукты-овощи?»)

— Тебя что именно беспокоит? — продолжал допытываться Василий Аркадьевич.

— То, что… — Саша замялась. Как это было всё объяснить? То, что любящий жених, е-ё жених должен был её хоть раз стиснуть в объятиях, а не говорить про нормы нашей православной веры? Это — отцу? — Просто червячок сомнения, понимаешь ли, — принялась она оправдываться. — И вот он меня гложет, этот червячок. И…

— Саша, ты очень умная девица, только это всё называется названием русской сказки, уж не обижайся, — подвёл черту отец.

— Какой сказки?

— «Поди туда не знаю куда, принеси то не знаю что», вот какой. Кому суп жидок, а кому жемчуг мелок. Не понимаю я тебя, честное слово, не по-ни-ма-ю! Могу я быть спокоен насчёт среды? Или мне позвонить Дмитрию Сергеевичу и ему деликатно намекнуть, что его невеста белены объелась?

— Нет, звонить не надо, — отозвалась Саша тихо, без выражения. — Я тебя огорчила, пап, прости.

Приподнятое настроение улетучилось: вот и поговорили. Василий Аркадьевич под конец, впрочем, развеселился: рассказал пару смешных случаев с работы и сочно хохотал. Девушка улыбалась из вежливости.

Высадив её у подъезда, отец домой даже не стал заходить, а сразу уехал дальше по своим делам. Нет, пожалуй, другой ей нужен был собеседник.

Не зажигая света, Саша прошла через пустую квартиру, окликая:

— Есть кто дома?

Старшей сестры в её комнате не было, но под дверью ванной комнаты светилась щёлка. Саша негромко кашлянула, стоя у двери.

— Тут открыто, — раздался спокойный, с ленцой голос Изольды. — Ты можешь войти.

Сестра принимала ванну с пеной и морской солью, она любила иногда побаловать себя.

— Синичка пришла, — произнесла она чуть насмешливо, не открывая глаз. — Молочка принесла?

Саша, подумав немного, присела на перевёрнутый вверх дном короб для белья. Общались они всегда приветливо и дружелюбно, пожалуй, как лучшие подруги, но настоящей душевной близости между сёстрами не было: в тоне старшей нет-нет да и проскальзывала снисходительная нотка, а Саша, младшая, порой себя ловила на неприязни к Изольде, на чувстве, которого она стыдилась и ни за что бы не позволила себе обнаружить. Но кого же ещё сейчас искать другого для разговора? Вот рядом живое и близкое существо, а главное, женское.

— Мне Митя хочет сделать предложение, в среду, — пробормотала Саша с места в карьер.

— М-м-м? — отозвалась Изольда. — Долго же ты его ждала! И что, почему такой кислый вид? Отчего Синичка нос повесила?

— Потому, что, говоря по правде, не знаю, очень ли ждала.

— Вот как, у-у! — Изольда весело округлила глаза. — А три месяца назад не так было! Ты ему осанну пела три месяца назад!

— Я и сейчас не отказываюсь от этой «осанны», как ты назвала, я его очень уважаю…

— …Но пить не буду, — закончила Изольда фразой из «Бриллиантовой руки».

— Что? Нет, почему не буду… Я не решила, Оленька. Я сомневаюсь, мне тесно, душно… Вот и не знаю, как сказать, слова невпопад ставлю… Можно это объяснение отложить, как ты думаешь?

— А почему ты именно меня спрашиваешь? — с почти неприметной тревогой уточнила Изольда.

— Но кого же, кого мне ещё спросить? Я ему даже письмо написала, — призналась Саша.

— Да, ты говорила… Слушай, расскажи-ка подробней про твоё письмо! — оживилась старшая сестра. — Про сомнения, да? А он?

— Сказал, что я сошла с ума, и всё такое прочее.

— Видимо, уверен в себе очень, если говорит так и если не боится в среду публично опозориться, — обозначила старшая сестра. — Да, они дурные, мужики: ты им говоришь в глаза — а им Божья роса.

— И что же мне делать, Оля?

— Я могла бы поговорить с ним… — протянула Изольда. — Он мне, конечно, никто, или почти никто, но всё-таки… Только вот чтó я ему скажу, а? Аргументировать-то мне чем, Синичка? Твоим богатым внутренним миром? Это, знаешь, на мужчин не действует, то есть когда им надо, действует, а когда не надо, и побоку. Я тебе говорю: они на внутренний мир туповатые существа.

— Я заметила, — грустно отозвалась Саша. — Сегодня мне отец, когда я с ним поделилась этими сомнениями, едва не сказал: «Тебе чего ещё надо, глупая баба?»

— Ну, папа не мог такого сказать! — рассудительно заметила Изольда. Плеснув водой, она почти высунулась из ванны, одной рукой прикрывая роскошную грудь, но делая это, впрочем, достаточно небрежно, только чтобы подать знак соблюдения приличий. — Ты мне скажи честно, Синичка: у тебя только душевные терзания на постном масле или… другие причины?

Саша отчаянно замотала головой, краснея:

— Нет, Оля, нет никаких других причин!

Странно: а ведь перед началом разговора она почти думала признаться в «других причинах»! Но не превозмогла себя: не нашла сил этой роскошной, опытной даме с холёным телом рассказывать о «других причинах». Да и о чём было рассказывать? О том жутком и чудесном чувстве, которое она испытала, когда «молодой фермер» поднял её на руки? И ради чего рассказывать: чтобы услышать в ответ про «детский сад» и «телячьи нежности»? Чего доброго, ещё и справедливо услышать?

— Ну, нет так нет, — прохладно отозвалась Изольда, всем своим видом показывая: «Я на откровенность не напрашиваюсь». — На нет и суда нет. Но вот если бы б-ы-л-о… Ты на День рождения подруг пригласишь, да?

— Да, пожалуй, одну-двух, — согласилась Саша. — Ещё не решила…

— А вот если бы среди этих подруг оказался друг мужского пола? — предложила Изольда. — И если бы этот друг тебе оказывал знаки внимания, такие, знаешь, в рамках приличия, но всё-таки?.. Ты бы и отложила свою проблему на недельку-другую.

— Почему — отложила?

— Потому что нормальный мужик не будет при таком раскладе делать предложение.

— Нормальный не будет, а Митя, то есть Дмитрий Сергеевич — но это же особый человек! — воскликнула Саша. — Это же собрание добродетелей! Скопище достоинств!

— О как, о как ты его! — отозвалась Изольда с весёлым изумлением. — Глазки-то, гляди, так и горят! Тебе с таким настроем, подруга, под венец точно не надо…

— Он ведь может проигнорировать! — продолжала Саша. — Он себе скажет: «Ревность — низменное чувство, у меня нет для него оснований, и тем более сегодня, в такой важный день, когда…»

— Ну, если он непробиваемый дурак или очень высокого мнения о себе, он и скажет, — согласилась Изольда. — Только знаешь что? Он с другим самцом из-за тебя бодаться не будет. Отойдёт в сторонку.

— Фу! — возмутилась Саша. — Как ты грубо говоришь!

— Уж как умею, извини. Он себя очень бережёт, потому что вечно боится вляпаться в глупую историю, твой Дмитрий Сергеич. Тем более что мы будем действовать с двух сторон. Ты приведёшь кавалера, а я с твоим Митей до того поговорю и объясню, что у тебя, ну, увлечение, лёгкий роман, голова по весне закружилась…

— Да, да, — произнесла Саша с серьёзным лицом. Это её серьёзное лицо втайне очень повеселило Изольду, окончательно убедив в том, что Синичка с ней не вполне откровенна и что в тихом омуте завсегда заводятся самые крупные черти. Внешне она только улыбнулась краешком рта.

— Тем более что другого плана-то и нет, — спокойно заключила она. — Выход есть всегда, конечно. Можно убежать из дому, заставив родителей хвататься за сердце и пить таблетки. Можно устроить грандиозный скандал с хлопанием дверей и срыванием одежд…

— Каких одежд? — не поняла Саша.

— Это я так, фигурально. Какие-нибудь одежды всегда найдутся. Так что договорились, Синичка: за мной разговор, а за тобой мальчик. Даже если хмырёнка какого-нибудь приведёшь, и то ладно будет. Любовь зла, — хохотнула Изольда и встала в ванной, нимало не заботясь о том, чтобы прикрыться, и заставив младшую сестру зажмуриться.

— Оля, сумасшедшая! — поразилась Саша. — Хоть бы жалюзи опустила!

В ванной комнате Синицыных было окно, так как дом был дореволюционным, а до революции господствовали другие стандарты жилья. Жалюзи Изольда перед тем, как купаться, подняла.

— А я люблю, когда на меня смотрят, — невозмутимо сообщила старшая сестра. — Пусть их. Пусть побалуются.