Черное солнце

Черное солнце. Испытания продолжаются

  Как всегда класс замер в ожидании появления директрисы. Вопрос о спектакле пока больше не поднимался, но зато на головы учеников обрушился целый пласт внеплановых сочинений, диктантов и зачетов, от которых школьники уже готовы были взорваться. Такой напряженной программы не выдерживал никто, даже отличница Ольга. В этот день ребята находились в тревожном ожидании очередной провальной контрольной.

  Директрису ждали каждую минуту, но никто не ждал, что она ворвется в класс настолько стремительно, как фурия, смерч, сметающий все на своем пути. Мальчишки и девчонки невольно согнулись над партами, пытаясь казаться менее заметными.

  Обведя собравшихся победоносным взором и остановив его на Серафиме, сообразив на лице некое подобие улыбки, которая была больше похожа на звериный оскал, директриса произнесла:

  - Тельцова. Скажи нам всем, будь добра, по какой такой причине ты с матерью переехала с теплого кубанского городка?

  - Вы уже спрашивали, - тихо ответила девочка и потупила взор.

  - Но ты нас обманула. Ты нас всех обманула! У вас, у верующих положено врать, верно? – видимо, прошлая тема разговора, в которой тринадцатилетняя девчушка оказалась внегласной победительницей, до сих пор не давала ей покоя, в принципе, эта тема всегда бесила ее, так что отцепляться от нее Бирюкова не собиралась.

  - В чем я вас обманула? – вопросом на вопрос ответила Серафима.

  - А в том… что вы не переехали в поисках крова, а вы бежали! А знаете, дети, почему они с матерью бежали с солнечного, хорошего городка, где, наверняка, жили порядочные честные люди?

  - Почему? – послышалось где-то с середины класса.

  - А потому, что они бежали, как бегут воры! Потому что ее папочка был объявлен злостным преступником, врагом народа, да и сами они проявили себя по полной программе. Их заклеймили позором в этом городке, вот они и вынуждены были бежать. А здесь королев из себя корчат! Из-за таких вот врагов и деток врагов мы еще и не можем построить наше государство благоденствия! Вот такие, как она и ее семейка, и разрушают наши крепкие устои, пытаясь сотрудничать с капиталистами, чтобы продать свою страну за три копейки, продать нас всех! Вот с кем мы вынуждены жить бок о бок ребята, вот беда-то какая приключилась, а мы только сейчас это узнали! Но лучше поздно, чем никогда!

  Реджеповна остановилась перевести дух. Речь вышла даже лучше, чем она готовила и произвела на класс должное впечатление. В сторону Серафимы были направлены полные брезгливости и презрения взгляды. Дети и без того, не желавшие навлекать на себя гнев директрисы из-за выходок одной ученицы, сейчас с радостью отвернулись от нее, узнав о таких ее «преступлениях».

  - Он не враг народа, - потупившись, как бычок, громко, чтобы слышали все, произнесла Серафима. – Он ученый. Замечательный ученый, очень умный и добрый человек. Он не враг народа! – повторила она еще громче.

  - Тогда почему, скажите, пожалуйста, его приговорили к расстрелу?

  - Потому что он высказал свое мнение… насчет правления новой власти. Он на партсобрании поднял ряд вопросов, которые не понравились чиновникам. Он говорил, что нельзя было подписывать невыгодное для нас соглашение с немцами, из-за которого в России начался голод. Он говорил, что соглашение подписалось очень странно, когда Россия должна была уже победить Германию. А после подписания этого мира, русские люди вынуждены были умирать от голода, потому что всё-все зерно, отправлялось за границу… и… кстати, среди ЦК, в то  время почему-то никто не умер и даже не похудел никто. Он сказал правду! Но за это его сначала отправили в лагерь, потом в другой лагерь, а потом приговорили к высшей мере. Он не виноват. Он не враг народа! Он просто сказал правду, то, что думал и видел. Но, видимо, не всем сегодня эта правда нравится, за нее и убивают теперь!

  - Поговори мне еще, - поставила точку в этом объяснении директриса. – Нам всем всё уже понятно. И хамство твое неуемное, и подлости ваши. Вот всех бы вас таких пересажать, тогда и страна очистилась бы, - сделав напускное брезгливое выражение лица: фу ты, гадость какая засела в школе моей. Была бы моя воля выбросила бы, как кошку шелудивую! – посмотрев на часы и возмущенно покачав головой: - Вот, ребята, из-за этой мы с вами потеряли столько времени. А это время было рассчитано на написание вами сложной контрольной. Теперь уж извините, но вы должны уложиться до звонка. Кто не уложится, тому незачет. Начинайте.

  В сторону застывшей каменным изваянием Серафимы посыпался град ненавидящих взглядов и мысленных проклятий, которые обретут словесную форму после звонка. Реджеповна перехватила один из таких взглядов, направленных в сторону своей оппонентки и не удержалась от довольной ухмылки. Дело было сделано.

  На следующий, и послеследующий дни травля Реджеповной продолжалась. Она находила тысячу способов, чтобы унизить девочку при всех, и миллионы способов, чтобы настроить класс против нее. Детей, которые итак были подобны флюгеру на крыше, крутящемуся от дуновения ветра в ту или иную сторону, ожесточить против бедняжки не стоило никакого труда. На второй недели мощной обработки при появлении Серафимы в школе, класс взрывался хохотом или колкими насмешками в ее адрес. Когда-то тоже самое было с Сашей, теперь ее оставили в покое и взялись за ее подругу.

  Саша очень переживала за Серафиму, но помочь чем-либо ей не могла. Она, конечно, успокаивала ее, поддерживала, но девочка стала все больше замыкаться в себе, уходя от ответов, избегая любого общения с кем бы то ни было. Ей было очень плохо, она чувствовала себя бесконечно несчастной, но всеми силами своими старалась не показывать этого горя при врагах, которых в одночасье появилось так много.

  Тянулся долгий, мрачный октябрьский день. Он должен был начаться уроком литературы, что еще более омрачало его. Серафима уже не ждала ничего хорошего от новой встречи с Реджеповной, хотя адская атмосфера уже была создана для нее и без директрисы, особенно старались ее дочери, которые быстро влились в новом обществе и стали заводилами общественного мнения. Ежесекундно нужно было держать кулаки и острые слова наготове.

  - Здравствуйте, ребята, - как всегда неожиданно прогремело с порога, как только прозвенел ненавистный звонок.

  - Здравствуйте, Динара Реджеповна, - хором прогудел класс.

  - Сегодня я хотела бы сделать небольшую рокировку в классе. Мне не нравится, как вы сидите. Некоторые пары отвлекаются на общение друг с другом. Пора положить этому безобразию конец.

  Школьники грустно переглянулись, они сидели так уже с первого класса, и менять свои места не хотелось никому, но если уж директрисе что-то пришло в голову, перечить бессмысленно.

  - Так… Егорова… ты бери вещи и садись вон, к Филимонову.

  - Не, я с ней не хочу, она дерется, - было, прогнусавил мальчишка, недовольный таким соседством.

  - Свои недовольства можешь высказывать за дверью, Филимонов. А потом с родителями у меня в кабинете. Успокоился? Егорова, тебя дважды приглашать? – недовольно передернув плечами, рявкнула Бирюкова.

  Егорова стремительной мышкой юркнула на указанное место, демонстративно отодвинувшись от рыжего конопатого мальчишки, которого на дух не выносила, впрочем, как и многие.

  - Идем дальше… Сидорчук… ты садись к Кравцовой, а ты, Лера, на место Сидорчука.

  Староста класса заметно скисла. Ее соседка по парте вполне устраивала, с кем же теперь посудачишь в перерывах между уроками. Скукотища!

  Теперь Реджеповна впилась полным ненависти взглядом в Серафиму и замерла, как кобра перед прыжком:

  - Тельцова. Тельцова! Я тебя назвала, чего мух считаешь? Быстро взяла свои вещи и пошла вон туда, на последнюю парту, сядешь с Наташенькой Афанасьевой.

  Директриса долго высматривала в классе тех, кто более других настроен враждебно к Серафиме. Самым яростным ее врагом стала белобрысая глупая и при этом очень злая девчонка Наташка, которая прежде задирала Сашку, а теперь всю свою энергию переключила на статную, серьезную Серафиму. И, если в первом случае ей нужно было хоть на ком-то оттачивать свое «остроумие» и реализовывать свою ущербную натуру, то Серафиму она невзлюбила по банальной причине: просто та была красивее, сильнее, умнее, а это было уже слишком много для такой змеюки как Наташка.

  Афанасьева встретила Серафиму испепеляющим взглядом и прошипела ей какую-то гадость, от которой щеки Серафимы заалели румянцем гнева. Но так как директриса голодным стервятником следила за ней, девочке пришлось смолчать, во всяком случае, пока. Атмосфера накалялась с каждой минутой и становилась всё более невыносимой.

  - Так… Сашенька, ты осталась у нас опять одна. Кого же к тебе подсадить? Ну, давай мы посадим к тебе Майю, она у нас девочка бойкая, и тебе поможет подтянуться по многим предметам, может быть, сдружитесь, а то, что же ты одна всё, да с кем нипоподя. Эрочка, ты посидишь тогда пока одна, а там посмотрим?

  - Конечно, конечно, - расплылась в хитрой улыбке ее дочь, поняв, какую игру задумала мать.

  Майя брезгливо села за один стол с Сашей и сделала отстраненное лицо. Саша бросила взгляд на Серафиму, которая теперь сидела далеко, та была белее мела, грустная и сосредоточенная, Наташка демонстративно выстукивала какой-то ритм карандашом, причем директриса упорно делала вид, что это ей нисколько не мешает. Урок начался.

  - Саш, а Саш, - окружили Сашку девчонки, чего в помине не было никогда, - а пойдем сегодня с нами прогуляешься хоть, а то действительно всё дома сидишь. Мы такую игру интересную придумали, как раз тебя не хватает. Ты уж нас извини, что так с тобой раньше обходились, но ты и сама хороша была, нос к верху и пошла. В обществе так нельзя. Нужно уметь дружить, общаться, ты нас понимаешь?

  - Конечно, конечно я вас понимаю. Вы полностью правы, девочки, я сама была виновата, дурочка такая. Это вы меня простите, если что не так было, - разулыбалась Сашка, не веря своему счастью, что в кое веки девчата сами подошли к ней и предлагают свою дружбу.

  - Вот и замечательно, вот и помирились, - весело затрещала Майя, это она была инициатором того, чтобы девчонки подошли к Сашке.

  - Тогда собирай вещи и пойдем с нами, а зимой будем на горку ходить, да? – защебетала Эра и быстро переглянулась с сестрой.

  - О! Это вообще замечательно! Я, если честно, всегда мимо проходила, когда вы там играли, и так подойти всегда хотела, да не решалась, думала прогоните, - пустилась в искренность Сашка.

  - Да и подошла бы! Мы были бы только рады! В общем, решено, теперь ты будешь с нами, - заключила Ольга и по-дружески взяла Сашку под руку. Толпа девчонок увлекла Сашку в свой кружок, делясь своими секретами и даже спрашивая у Беловой мнения относительно того или иного вопроса. Случайно, Шурка заметила удрученную Серафиму, медленно складывающую вещи в мешочек, сердце больно защемило от этой картины.

  - Девочки, давайте все вместе, с Серафимой пойдем, она подруга моя, - густо покраснев от волнения, протараторила Сашка, но ее с другой стороны под руку взяла Майя и театрально возмущенной интонацией голоса продекларировала:

  - Сашенька, ты что? Неужели тебе не стыдно общаться с такой, предательницей! Да она же наверняка заслана к нам, как шпион какой. Она не хорошая, хороших из города не выгоняют, хорошие не бегут, как воры, правильно Динара Реджеповна сказала, а она, уж поверь мне, умеет в людях разбираться. Вот о тебе она очень хорошо отзывается, говорит: «Какая Сашенька у нас умница, и тихая, и скромная, и учится прилежно», а за Тельцову даже слышать ничего не хочет. В общем, так, Саша, ты выбирай, либо ты с нами, либо против нас. Третьего не дано.

  Шурка потупилась. С одной стороны, было нестерпимо больно смотреть на Серафиму, девочку, которая поддержала ее в самое непростое для нее, для Сашки время, когда она была одна всеми брошена, всеми гонима. С другой стороны, малодушие, которое Сашка пока еще даже не пыталась выкорчевывать из своего сердца, подсказывало, что нужно выбрать позицию большинства. Да и идеология коммунизма учила быть стайным животным, не выделяясь из массы и делать так, как делает общество. Тот, кто выделяется, легко может стать изгоем, а потом уже и врагом.

  - Да, Саша, - подтвердила Ольга Кравец, - Серафима она вообще мутная какая-то, никогда не знаешь, что у нее в голове. А может, она и вовсе какая пришибленная, еще кинется неожиданно. Кто ее знает и вправду-то. Зря что ли Динара Реджеповна нас предупреждала, может быть, знает о ней что-нибудь недоброе, да только выдавать ее по доброте своей не хочет. Динара Реджеповна она строгая конечно, но правильная, слов на ветер не бросает, просто так худого не скажет, верно, девочки?

  Стайка девчонок как по команде закивала головешками. Саша продолжала молчать и еще сильнее опустила голову. Два чувства драли ее душу на части.

  - В общем, ладно, Саш, ты пока поразмысли, кто для тебя дороже и важнее, мы не будем на тебя давить. А пока пошли играть.

  Весь вечер девчонки делали вид, что мнение и присутствие Саши действительно важно для них, и Шурка начала верить, что действительно она для них что-то значит. Домой девочка вернулась в расстроенных смешанных чувствах. Сон долго не шел к ней, утром она чуть было не проспала, с трудом встав по оглушительный звон будильника.

  Как стремительно летят минуты, дни, недели, жизнь. Не удержать. Еще совсем недавно мир пребывал в смутном ожидании холодов зимы, и вот уже белая вьюга кружит по дворам в своем мистическом танце, заметая дорожки. Сашка с трудом борясь с мощным ледяным ветром, который поворачивал ее назад, к не такой уж теплой, но все таки не такой и промозглой, как этот день, избе, карабкалась по рыхлому, глубокому снегу, в школу. Тяжелый прабабкин полушубок клонил в стороны, непомерно большие валенки, местами прохудившиеся, казались неподъемными кандалами. Девочка оставляла позади себя глубокие неровные следы, кося подобно зайцу, загнанному голодным волком. Никогда еще поход в школу не был столь муторным, как в этот раз. Но все, и хорошее, и плохое когда-нибудь заканчивается. Остался позади и этот альпинистский подъем на снежные вершины.

  Класс активно готовился к новому году и череде мероприятий в эту честь. Первым делом должен был пройти спектакль на идеологическую тему, без которой теперь не обходилось ничего в стране, которая заполняла всю реальность страны, проникала в литературу и жизнь, подстерегала каждого на повороте. Спектакль «суд» был делом решенным. Поначалу Реджеповна требовала, чтобы Серафима участвовала в нем, но девочка со стойкостью оловянного солдатика с непроницаемым, твердым лицом сказала, что никогда не будет участвовать в таком балагане:

  - У меня хватит силы, мужества и достоинства не принимать участие в безумии, которое охватило столь многих! У кого есть хоть немного тут, - девочка указала на область сердца, и – и тут, - показала на голову, - тот никогда не будет бесноваться в таких вот спектаклях. У кого и там, и там пусто, и как вы нас учили про эволюцию-то, так вот, кто остался на нижайшей ступени этой эволюции, наравне с мартышками и орангутангами, те, пожалуйста, идите, прыгайте по сцене и получайте плюсики от городской комиссии. А я достаточно уважаю себя, чтобы не быть такой марионеткой!

  Разумеется, после такой речи ожесточенная травля на девочку стала еще более невыносимой. Каждый день до и после уроков одноклассники старались как-нибудь задеть, оскорбить Серафиму, не раз случались потасовки, после которых бедная, бедная девчушка возвращалась домой оборванная и избитая. Приходы матери в школу никакого результата не дали, но дали повод поставить на отверженной клеймо «стукачка». Состояние Серафимы день ото дня становилось все более плачевным, но она держалась, потому что была очень сильным человечком. Сашка, когда никто не видел, подходила к ней, пытаясь разговорить, но девочка стала сторониться и Сашки, поняв, что та боится навлечь гнев большинства на себя.

  - Ты иди, Саш, а то вдруг увидит кто, тебе еще хуже будет. Иди, я как-нибудь сама. Спасибо тебе за слова добрые. Ничего, справлюсь, - обычно отвечала Серафима на жалкие попытки Шурки сказать что-то в свое оправдание и поддержку бывшей подруги. Дружба трещала по швам, и виноватой в том была, конечно же Шурка, окончательно принявшая решение остаться с большинством, но не принимать участие в издевательствах над Тельцовой. После уроков она хвостиком убегала за Ольгой, Майей и Эрой, те, первое время такие учтивые и заботливые, принимали ее, как нечто неизбежное на данный момент, но с каждым днем все больше забывали про ее существование и все реже обращались к ней с какими-либо вопросами. Ее мнение девчонок вообще не интересовало, у них была своя задача, полученная от близняшек и директрисы, задача, которую они выполняли на отлично. Серафима осталась одна. Но и один в поле воин…

  Как-то раз директриса назначила дежурить по классу Сашку, Ольгу, Наташку Афанасьеву и Серафиму. Нужно было подготовить помещение перед приездом комиссии. За окном бушевала вьюга, отчего в классе было особенно тепло, но та чудовищная, зверская атмосфера, которая царила здесь, была в сто раз хуже любой вьюги. 

  - Девочки, я прямо не могу, - напустив на себя вид возмущенной и обиженной, развела руками Наташка. – Эта бездельница, похоже, надеется, что всю работу будем делать мы, а она так, посидит тут, покомандует может быть, - Афанасьева брезгливо указала тряпкой в сторону Серафимы, которая протирала цветы от пыли.

  - На вот тряпку и полы мой, чумазая, - Наташка остервенело запустила в Серафиму грязной, специально мокрой тряпкой. Черные брызги разлетелись по всему классу, оставив на партах и стенах огромные кляксы.

  - Ты чего наделала, Наташка, - повысила тон Ольга, - кто теперь это отмывать будет?

  - Вот эта и будет, - как ни в чем не бывало, прогнусавила Наташка.

  Серафима, до которой злосчастная тряпка так и не долетела, встала, скрестив руки на груди. Бросив на своих истязателей взгляд, полный укора и презрения, она сказала:

  - Вот сама подобрала и помыла. Со мной твои номера не пройдут, Афанасьева.

  - Во, обнаглела! Девочки, ну, вы видели, чего вытворяет, вот гадина-то! Я тебе сейчас покажу!

  Наташка взвилась гремучей змеей и накинулась на Серафиму, но той удалось ловко отбить удар. Схватив тяжелый стул, она замахнулась на нападающую:

  - Только подойди, пожалеешь! – взбешенной кошкой прошипела Серафима. Ее колдовские зеленые глаза сузились в состояния иголки, в них сверкала ненависть.

  - Наташа, отойди, ты чего делаешь?! – не зная, как заступиться за бывшую подругу, перепугалась Сашка. – Ты же сама гадость сделала и еще виноватых ищешь.

  Наташка медленно развернулась, вперив в Сашку испепеляющий взгляд:

  - А ты, недоразумение, вообще помолчи. Думаешь, с тобой возятся, потому что интересна ты хоть кому-то? Ошибаешься. Ты здесь никому не нужна, никому не интересна. Радуйся, что тебя хоть не задирают, как раньше… пока что!

  Девчонка сказала эти слова таким тоном, что Шурка почувствовала, как покрывается с головы до пят ярко-малиновыми пятнами стыда, боли, отвращения к самой себе и окружающей атмосфере. Конечно же, она не нашлась, что ответить обидчице, а только сконфуженно отвернулась и продолжила с еще большим остервенением драить стол.

  - Ладно, девочки, не будем скандалить. Понимаю, что присутствие некоторых не всех здесь устраивает, но будем же терпимей и мудрее, - скорчила из себя добренькую миротворицу староста.

  - Да как можно работать в одном помещении с этой? – не унималась Наташка. – Это невозможно! Это сущая пытка для меня.

  С горем пополам дежурство было закончено. Наташка вылетела первой, Ольга проверив порядок в классе следом, Сашка замешкалась, пытаясь заговорить с Серафимой, но, так и не добившись ее расположения, ушла третьей, последней класс покинула Серафима. Захлопнув дверь, чтобы сработал замок, она медленно, удрученно, с убитым взглядом поплелась домой.

  Оказавшись почти возле дома, Серафима стала невольной свидетельницей неприятного скандала ее мамы с председателем, Петрушиным Георгием Александровичем.

  - Убирайся отсюдова, и чтобы духа твоего поганого в моем доме не было, понял? Свинья недорезанная! – срывающимся голосом кричала мама Серафимы, Василиса, очень красивая тридцатипятилетняя женщина, старающаяся в любой ситуации держать лицо, за что ее не взлюбили соседки, завидующие ее красоте, дворянской осанке и молодости, которая не собиралась уходить.

  - Ты еще пожалеешь, Василиса, - хрипел Петрушин, подхватывая свои вещички, которыми, будто бы боевыми снарядами швыряла в него Василиса. – Ты еще ко мне на коленях приползешь, и потаскуха твоя маленькая, вы обе у меня запляшете, это я тебе обещаю!

  - Пошел прочь черт лысый! – зарычала Василиса. – И только попробуй к дочери подойти, я тебе все глазки твои заплывшие выцарапаю. Это я тебе тоже могу пообещать! Ненавижу!

  Когда Серафима добежала до матери, председатель уже был далеко. Василиса же плакала навзрыд, чего с ней не случалось никогда в жизни, даже страшную новость о смерти любимого мужа женщина встретила с железным лицом, хотя потом, Серафима слышала, как она рыдала в соседней комнате, но тихо, так чтобы дочь не слышала. Василиса хотела, чтобы дочка поняла: ни в какой ситуации нельзя проявлять слабости, особенно перед людьми. Никогда не стоит вымаливать у людей жалости, жалость унижает, а в новом жестоком веке у большинства и жалости нет, есть либо радость от созерцания чужого горя, либо безразличие. Так пусть лучше думают, что их не сломить, чем смеются за спиной и зубоскалят. Да, суровую правду бытия Василиса усвоила на сто процентов.

  - Мамочка, не плачь, миленькая моя, что случилось, скажи, ну, не плачь же так горько, а то и я сейчас расплачусь!

  Маленькое отважное сердечко Серафимы готово было разорваться на тысячи, миллионы крошечных кусочков от той нестерпимой боли, которая разъедала ее изнутри. Ей было невыносимо плохо, который год подряд, а ведь раньше так не было, раньше казалось, что если сейчас плохо, то очень скоро будет хорошо, ведь черная полоса не может длиться бесконечно. Оказалось, что может.

  - Мамочка, я с тобой, ты знай это. Мы вместе с тобой всё выдюжим. А папочка, он Там, с Боженькой, ты же это знаешь, и он помолится за нас и всё наладится. Сейчас тяжело, да, но всё со временем образуется, ты только держись, не сдавайся, ты же сама меня учила быть сильной, не плачь же! Прошу тебя!

  Василиса еще громче разрыдалась, уткнувшись в плечо дочери и сжав ее в стальных объятьях. Слишком долго эта красивая, сильная женщина сдерживала свою боль и скрывала свое горе, слишком долго она держала свои эмоции и слезы под семью замками, а теперь вся эта стихия вырвалась наружу. Чаша терпения была переполнена. Последнюю каплю добавил дебилеватый председатель, пришедший к Василисе с недвусмысленным предложением, стать его содержанткой за право нормального проживания в поселке. В противном случае он поклялся превратить жизнь матери и дочери в ад. И в этом можно было не сомневаться. Такие люди мстительны до ужаса.

  - Доченька, доченька моя, - продолжала плакать Василиса, но уже обрела дар речи. Всеобъемлющая волна гнева и ярости стала спадать, уступая место пустоте и горечи. – Миленькая моя. Как же такое в мире творится, какой же страшный, несправедливый этот мир! Сколько же зла здесь, сколько нелюдей здесь! Такие вот нелюди и Господа не пожалели две тысячи лет назад. Даже Господа такие вот сволочи мучили! И сейчас издеваются над верой Его. Над людьми Его. Почему же так, доченька моя?! Когда же им всем будет наказание? Когда же всё это зло паршивое уничтожено будет? Когда же, доченька!

  - Мамочка, родненькая, будет, обязательно будет. Всем по делам будет, мы же с тобой знаем. Ты не сомневайся даже.

  - Да. Я очень, очень надеюсь на это. Верю в это, иначе бы и жить не зачем было бы. Ох, Серафимушка моя хорошая!

  Долго еще мать и дочь просидели так, обнявшись, не замечая ни холодного, пронизывающего ветра, который пробирался сквозь худую одежку и продумал насквозь, ни надвигающейся ночи, ничего на свете. Только спустя сорок минут, когда все слезы были выплаканы, Василиса молча увела дочку домой и растопила небольшой кучкой хвороста большую беленую печь.

  Под ночь в дверь осторожно постучали. Один легкий удар, тишина, второй, третий, тишина, еще четыре удара подряд.

  - Отец Лука пришел, - оживилась Василиса и побежала открывать дверь.

  На пороге весь белый, как снеговик стоял уже знакомый нам батюшка. Поразительно, но в такой холодный вечер, на нем была одна только старенькая ряса из тонкого полотна, и казалось, будто бы он и не чувствовал холода, или старался не чувствовать, не замечать… он упорно заставлял себя привыкать к тяготам жизни, дабы потом враги этими тяготами не смогли бы сломить его духа... С этой же целью, ходил он, как правило, босиком. По снегу, по острому льду. Ел всего лишь раз в два-три дня, и то крошечными порциями. Никто из знающих этого удивительного человека близко не мог понять, как еще жизнь теплится в его теле, изможденном страшной, тяжелейшей жизнью, и такими вот самостоятельными проверками на прочность… никто другой не продержался бы и месяца, а он жил, трудился и никогда не жаловался ни на что. И лишь единицы понимали, в чем состоит секрет.

  - Да, дочки, сегодня погодка разбушевалась. Видать и природа уже гневится на происходящее вокруг, - тихонько прошелестел он очень мягким, приятным бархатным голосом. С его появлением в избе стало как-то необъяснимо светлее, теплее и уютнее. Даже Василиса, до этого ронявшая слезы украдкой, заулыбалась, ее движения приобрели живость, энергию. Из соседней комнатки выглянула Серафима:

  - Наконец-то вы пришли! У нас тут столько всего было, - на последнем слове голос девочки заметно погрустнел, что не укрылось от слуха всегда очень внимательного батюшки.

  - Так… я понимаю, пока меня не было, произошло что-то нехорошее? Рассказывайте, дочки.

  - Ох, батюшка, да люди злые такие, измотали нас совсем. Председатель сегодня приходил… угрожал мне… гадости всякие говорил, да такие, что и повторить стыдно. Серафимку в школе заклевали, последнюю подружку отвадили от нее. Тяжко нам, да так, что хоть в петлю, - скороговоркой прощебетала Василиса.

  - Какую еще петлю?! Вот удумали, - вступая в комнату и озаряя ее невидимым светом добра, обняв обеих, и мать, и дочь, шепнул батюшка. – За председателем вашим уже смерть ходит с косой. Я сегодня увидел. И нелепая такая, я вам скажу… - резко махнув своей мощной рукой: - Не горюйте, девчоночки мои, выдюжим, вот только не сдавайтесь, как бы ни было тяжело! Мы ведь с Богом, значит, выдержим! Конечно, зло сильно, очень сильно, оно и воцарилось на этой Земле, но Бог все равно сильнее, так всегда было, так всегда будет! Нужно бороться, хорошие мои, будем бороться, и всё образуется. Я вот вообще который год, то в бегах, то в ссылках, то в тюрьмах, и ничего, не горюю, становлюсь еще сильнее и мудрее. И час, когда мне доведется встретиться с Господом, для меня – радостное ожидание, тогда как всем этим угнетателям нашим этот час станет ой каким непростым.

  - А мне очень горько, батюшка, - всхлипнула Серафима.

  - Что же тебе горько, детушка моя хорошая? – ласково погладил ее по голове батюшка.

  - Да за всё горько. И то что папку нашего убили. Он такой хороший, а его убили. И то, что вы по ссылкам и тюрьмам, за что? Почему воры всякие и убийцы, такие, как председатель этот и другие, ходят на свободе, а хороших уничтожают, почему?

  - Девочка моя, милая моя, я же говорю вам, зло воцарилось на Земле. И Иисус говорил, что князь мира сего – дьявол. Это нечто и пытается души людские на свою сторону повернуть, кого посулами какими, деньгами и властью, кого страхом и люди от малодушия своего, от трусости, от слабости идут за злом в пропасть. Но и дьяволу придет конец, и тем, кто его пути избрал. А еще помните: не тот мертв, кого убили, а тот кто убил. Жизнь Там она продолжается, и вот Там уже начинается абсолютная справедливость. Она и здесь есть, просто в этом мире кара приходит со временем, но рано или поздно, она все равно приходит, тут можете не сомневаться, я немало пожил на этом свете, поэтому могу утверждать: еще ни одно злое дело не прошло человеку даром, спустя год, два года, пять, десять лет, но зло возвращается бумерангом, причем, чем дольше оно летит, тем больнее потом стукнет.  

  Девочки мои родные, знаете, когда меня на допросах в тюрьме пытали, многое претерпеть мне пришлось. И жгли меня, как в Средневековье, и били, и холодом, и голодом морили, лишь только для того, чтобы я от Христа отказался, аж в голове не укладывается, что такой ужас может происходить в двадцатом веке. И после всех этих истязаний я умер. Да, да, умер. Три дня я пролежал бездыханным, и чекисты, которые измывались надо мной, приказали охранникам выбросить меня, как мусор ненужный на помойку, чтобы закопать потом. Так, в эти три дня я видел Господа, я слышал Его. Он показал мне страшную битву, которая ведется вне этой Земли за жизнь этой Земли. Ангелы бьются с демонами, Свет борется с тьмой. Бог хочет спасти Землю, вытащить каждого человека, но люди не видят этого, не понимают, и своими поступками страшными встают вместе с демонами в один строй на разрушение мира, а потом сами страшно, глупо погибают, потому как выбрали не те пути. Зло оно всегда разрушает само себя, и это качество не дает ему править вечно.  

  Хорошие мои, эпоха зла закончится, и всем будет по делам его. Злым бедами, добрым наградой, миром, любовью. Сложен этот мир, девоньки мои, но если бы было всё так просто, и мира бы не было. И знайте, что Господь не хочет ваших страданий, не от Него это, но всё нужно выдержать, нужно выдержать эту битву со злом, чтобы нести в этот мир свет, правду, добро, искренность. В этом состоит наша с вами задача.

  - Батюшка, вы, наверное, голодный, а мы вас тут заговорили, - засуетилась Василиса, - пойдемте, я соберу на стол, что-нибудь.

  - Дочка, не беспокойся за меня. Ты же знаешь, я испытываю свое тело, чтобы материальное не брало вверх над духом. Я знаю, что впереди меня еще ждут испытания, суровые испытания, и чтобы они не стали для меня слишком тяжкой ношей, я не должен держаться ни за что земное, ни за еду, ни за одежду. Элементарное есть, и ладно. Тем более, что вы так хорошо накормили меня три дня назад. С меня пока хватит, - батюшка улыбнулся и присел на лавку у стены. – Спасибо вам, что приютили меня. А то где бы я маялся теперь…

  - Да, что вы, отец Лука, было бы за что благодарить! Такого человека и не приютить. Если честно, то у меня в сердце просто пламя горит, бушует. Хоть бы вас уже пощадили! Человек в восемьдесят семь лет должен скрываться по лесам и лугам от этой проклятой власти только лишь потому, что несет людям веру… - взбунтовалась Василиса и невольно крепко сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

  - Они служат злу, потому и ведут себя, как звери. Но слепой не может вести слепого, в таком случае, оба упадут в пропасть. Так происходит и с ними. Мне искренне их жаль, потому что теперь я знаю, какая страшная кара их ждет за всех их злодеяния. Но не будем о плохом. Давайте лучше почитаем, девоньки, мне понравилась наша с вами традиция.

  - Замечательно! – радостно всплеснула руками Серафима и побежала в комнату за книжкой рассказов. Она любила слушать, как отец Лука читал вслух, ему удавалось оживлять интонацией своего голоса каждый образ, каждую картину, изображенную автором на страницах его книги. И в эти минуты весь мир с его жестокостями и подлостями переставал существовать, и перед мысленным взором раскрывалась бесконечная Вселенная добра, чистоты и приключений. В эти минуты Серафима была абсолютно счастлива.