Черное солнце

Черное солнце. Отец Лука

  На следующий день в школе был устроен настоящий переполох. Директриса метала гром и молнии, и немного опоздавшая на урок Серафима не сразу смогла понять, что собственно произошло.

  - Так! Ты еще и опаздывать вздумала, ну, это уже хамство крайней степени, я этого не допущу! Мало того что всякие отбросы общества ходят в мою школу, так эти отбросы еще и ведут себя, как короли мира! Встала, Тельцова! Она еще и садится вальяжно, императрица нашлась недобитая!

  - Я не отброс общества, - как всегда тихо, но уверенно, прошелестела Серафима и поймала десятка два уничижительных взглядов одноклассников, уже немало настроенных директрисой.

  - В самом деле?! – протянула Реджеповна. – А, скажи, на милость, кто же ты тогда, если после твоего дежурства из класса пропадают вещи и деньги? Не отброс, или может быть герой нового времени? – директриса все больше повышала голос, и к концу фразы уже орала во всю мощь.

  - Какие еще вещи и деньги? – недоумевала девочка.

  - Такие! Вчера я по наивности своей решила в классе оставить дорогой аккордеон, который нашей школе подарили к праздникам и крупную сумму денег, думала, что на своих детей можно положиться. Деньги эти на ремонт были выделены из поселкового бюджета, понимаешь ли, а теперь их нет. У меня нет других подозреваемых. Или, может быть, ты хочешь сказать, что воровка у нас Ольга Кравец, староста класса?!

  Ольга яростно встрепенулась и развернулась на Серафиму с видом нескрываемой угрозы.

  - Или, может быть, это сделала Наташа Афанасьева?

  Афанасьева, сидящая рядом с Серафимой, как бы невзначай со всей силы пнула ее ногой. Ответить Серафима при директрисе не могла, а только лишь посмотрела на ту, как мусор, не стоящий внимания и уважения. Девчонка поняла смысл этого взгляда и затаила на соседку по парте еще большую ненависть.

  - Хотя нет, как же я сразу не подумала! Украсть могла ведь и твоя подруга Саша Белова? Так, Белова?

  Шурка аж подскочила на своем месте от неожиданности. Этот вопрос был задан так неожиданно, девчушка надеялась, что вся эта буря пройдет как-то мимо, а тут прямо в лоб. Она покраснела с головы до пят, как рак и не нашлась, что сказать, а только лишь энергично отрицательно замотала головой.

  - Не ты, Сашенька украла? – с напускной заботой пропела директриса.

  - Не… нет. Конечно, это не я, - зазаикалась Шурка.

  - Сашенька, ну, надо как-то в этом деле разбираться. Что ты думаешь по этому поводу? – не унималась Бирюкова.

  - Я не… не знаю. Мы убирались. Потом ушли. Всё.

  - Кто уходил последним?

  - Я не знаю, - фраза «я не знаю» уже стала кодовой в сознании Шурки, ей казалось, что ее голова сейчас разлетится на части от чрезмерного напряжения, которого она уже не выдерживала. Мало было всего, так еще и эта кража, которую директриса странным образом перекидывает с одного на другого.

  Тут подняла руку Ольга:

  - Как я помню, первой у нас ушла Наташка. Она что-то не в духе была. Потом, всё проверив ушла я. Дальше уже оставались Тельцова и Белова. Это кто-то из них.

  - Так, так, так. Картина потихоньку проясняется. Двое уже не четверо. Ну, на мой взгляд, это уже преступный сговор. Пойдете обе по статье, как воровки. Это лет на десять-пятнадцать, если не больше. Так, Белова?!

  - Я… я ничего не знаю. Я ничего… ничего не брала! Я даже не знала, что в классе какие-то деньги лежат, и аккордеона я не видела! – Шурка уже чуть не плакала, чем наслаждались, как одноклассники, так и директриса.

  - Белова, ну ты же понимаешь, что оставить я такое без наказания не могу?

  - П…п…понимаю.

  - Я должна разобраться с этим вопросом.

  - Угу.

  - Тогда ответь мне на другой вопрос. Вы с Тельцовой по-прежнему подруги, как было раньше, делитесь секретами, общаетесь? Если да, то наверняка, что-то ты должна знать. Если ты будешь выгораживать воровку, помни, пойдешь в тюрьму вместе с ней! Вот родителям твоим будет стыдобища за тебя, ты только представь эту картину!

  Сашка представила на мгновенье всегда перекошенное злостью лицо Натальи, такое же лицо Егора, и почувствовала, как начинает терять сознание от страха и отчаяния. Она не смела поднять голову, она не могла уже думать, все мысли разбежались в разные стороны, оставив несчастную девочку в беспомощном состоянии.

  - Ну, отвечай же! – не желая затягивать этот разговор до бесконечности, рявкнула директриса.

  - Я… мы… мы уже давно не общаемся… - промямлила Сашка.

  - Это не тот ответ, который я хотела получить от тебя. Вы дружите или нет?!

  - Да так… немножко…

  - Что значит немножко, Белова, хватит юлить! Да или нет, отвечай по существу.

  - Нет, - еле слышным шепотом ответила Шурка и услышала, как странно булькнув рухнуло сердце, на миг остановив свой ход. Шурка случайно подняла голову и увидела лицо Серафимы, это лицо она потом будет вспоминать всю свою жизнь, как укор совести.

  - На нет и суда нет, - как-то быстро успокоилась директриса и потеряла интерес к затравленной Шурке. – Садись Белова. А ты, Серафима, пойдем за мной. Будем разбираться дальше, куда ты казенные деньги дела и кому дорогой музыкальный инструмент перепродала. Это надо же! Никогда на моем веку такого безобразия не происходило. Чтобы воры и в школе! Позор какой!

  - Я не брала ничего! - громко отчеканила Серафима. С бледным лицом, на котором черными пятнами выделялись огромные почерневшие от боли, обиды и негодования глаза, с трясущимися руками от чрезмерного волнения, она сейчас воплощала собой само страдание, но всеми своими силенками, девочка старалась не выдавать своей слабости и всей степени своего горя. Она уяснила истину: нельзя показывать страха врагу, иначе ты пропал. – Может быть, вы сами взяли? – чуть тише произнесла Серафима, но не успела она сказать этой фразы, как была вышвырнута из класса вмиг озверевшей директрисой под дружный вой и улюлюкание класса. Сашка забилась в свой угол и старалась не смотреть вслед своей подруге… бывшей подруге, от которой она сейчас так подло отказалась в самый тяжелый для нее момент. Чувствовать себя предательницей – самое страшное, что только может быть на свете. Это чувство сжигает постепенно, в итоге, выжигая душу дотла. Все это ждало Сашку впереди.

  А Серафиму ждала настоящая экзекуция с театрализованным представлением с вызовом всех, кого только можно было вызвать. После трехчасового обсуждения, было решено подавать на девочку дело в город, что обычно занимало дня два три, не больше, после чего подсудимый отправлялся в лагеря на долгие годы, либо навечно.  

  Скольких вот так, по навету, по доносу, просто так сгнобили в советских лагерях! В лагерях, куда сажали уже с девятилетнего возраста, причем сажали не куда-то отдельно, а вместе со всеми, где были как люди невиновные, раздавленные своим горем, так и матерые зэки, которые пользовались привилегиями социально-близких элементов, в отличие от социально-чуждых, «неисправимых врагов», сидящих по политической статье (если пользоваться терминологией Макаренко). В стране в пору расцвета коммунизма социально-чуждыми, «истинными врагами народа» считались ученые, писатели, священники, просто тихие верующие, и просто случайно выловленные за смелое словцо люди. И пока социально-чуждые загибались от непомерного труда, социально-близкие (воры и убийцы) убивали новоприбывших, издевались по полной… насиловали бедных детишек, которых закидывали к ним, как собачек в клетки диких зверей для развлечения, и всё это творилось с подачи охраны советских лагерей![1] [2] Вот такая страна справедливая! Вот такие законы, и власть ее хорошие!!! В их честь памятники и парады!!!

  Вернулась Серафима домой лишь под ночь, изможденная, заплаканная, униженная, она не знала, что сказать маме и как, вообще дальше жить.

  Сашка вернулась домой хуже побитой собаки. Каким-то неведомым чувством она ощущала, что невидимый защитный щит, прикрывавший ее все эти годы, рассыпался в труху, и она осталась одна на ледяном ветру жизни, беззащитная перед злом этого мира. Судьба будто бы отвернулась от глупой, малодушной девчонки, которая могла выбрать между предательством и геройством, но на этот раз выбрала предательство.

  Дома ее ждала мощная взбучка и мысли о веревке, как единственном выходе, из такого кошмарного положения. С этими мыслями она уснула, мысли развеялись в долгом странствии средь туманных лабиринтов снов. Иногда в этих снах проблеском света появлялся Иван, лицо которого Шурка уже стала забывать, так как не видела его уже очень давно.

  А Иван тем временем собирался к соседям, наконец-таки отдать долг: матери заплатили немного за предыдущий месяц, так что можно было поблагодарить своих благодетелей, выручивших семейство в трудный час. Елена Дмитриевна ликовала:

  - Сыночек, я так рада! А то уже сердце изболелось, так не люблю когда в долгу перед кем-то, особенно, перед такими хорошими людьми. Тем более, что им сейчас самим туго стало. Ты подожди меня минутку, я сейчас доварю кашу и с тобой соберусь, вместе пойдем, а то темно, не хотела бы я тебя отпускать в такую ночь одного.

  - Да о чем ты, мам, - с бравадой махнул рукой Ванька:- что я, маленький что ли, не дойду чай? Я у тебя уже защитник, а ты во мне до сих пор ребенка видишь.

  Елена Дмитриевна улыбнулась:

  - Ты прав, Ванюшка, мать всегда переживает за сына своего или дочь, как за малое дитя, и здесь уже без разницы, сколько этому дитю лет, десять, двадцать или сорок. Но может быть, все-таки вместе… и тебе веселее будет, а?

  - Мама! – смешно нахмурив нос, твердым голосом отчеканил он:- Я обернусь в одно мгновение, ты даже доварить еще не успеешь. Одна нога здесь, другая там, а руки и голова тоже здесь.

  - Ну, ты наговоришь еще, жуть такую! – засмеялась Елена Дмитриевна. – Но тогда, чтобы мигом, быстрее ветра. Хорошо? Быстренько тете Вале сверточек с денюжками отдай и назад. А я приготовлю пока что-нибудь еще вкусненькое к твоему приходу. Я тебя жду.

  - Хорошо, мам, я мигом, - одевая на ходу свою неизменную старенькую курточку и пряча сверток с деньгами в потайной карман, пришитый на внутренней части рубахи, крикнул с порога Иван. Тихонько хлопнула дверь, в дом ворвался резкий холодный ветер. Сделав по дому круг, он улегся тонким слоем инея и тут же поспешил растаять под лучами домашнего солнышка уюта, любви и тепла.

  Иван поднял воротник и постарался не замечать промозглого, пробирающего до костей зимнего ветра. Как же не хотелось выходить в такой ненастный вечер из дому, но что поделать! Отдать долг – дело чести, а то завтра Валентина собиралась уезжать, а там опять какие-нибудь дела, проблемы, заботы, и деньги улетучатся. Так что уж лучше не лениться, тем более, что Валентина с мужем жила совсем не далеко, в десяти минутах ходьбы быстрым шагом. А маму тянуть за собой в такой мороз и метель, последнее дело. Все-таки, кто мужик в доме?

  Иван ускорил шаг. Пройдя пару километров и выйдя на пустынную дорогу, соединявшую две части поселка, верхнюю и нижнюю он вдруг заметил, как две тени юркнули со стороны моста, прямо к дороге. Иван не придал этому никакого значения, но, на всякий случай, пошел еще быстрее. На протяжении минуты он, то терял тени из виду, то вновь замечал их, когда полноликая луна выглядывала сквозь снежные тучи.  

  Дорога свернула к небольшому перелеску. Осталось только пройти его и минуть ряд домов, пятый по счету – дом Валентины. Но неожиданно что-то тяжелое навалилось на Ивана сзади и повалило наземь. Град оглушительных ударов посыпался с двух сторон. Мальчишка растерялся и, не успев поставить блок защиты, стал доступной мишенью для убийственных ударов.

  - Деньги отдавай! – приказным тоном прохрипел первый нападающий и дополнил свои слова мощнейшим пинком, от которого в глазах Ивана замелькали все звезды галактики.

  - Какие деньги? – с трудом переводя дыхание, прошептал Ваня.

  - Такие, какие ты сейчас несешь с собой, - еще яростнее зарычал первый, второй решил, что парня нужно постоянно держать в страхе болевого шока и выламывал ему руку.

  - Оставьте меня в покое, - забрыкался парнишка, - нет у меня никаких денег. Помогите! – громко прокричал он в пустоту, но в ответ услышал только заунывное завывание метели и омерзительный смех воров.

  - Кричи, кричи, так уж тебя здесь и услышат, конечно. А если и услышат, то убегут побыстрее. Время сейчас вон какое, хорошее! – оскалился второй бандит, выворачивая карманы Ваньки наизнанку. Повернувшись к подельнику: - Эй, Степка, а денег и вправду нет никаких, одни дыры в карманах.

 - Чё, вообще ничего нету? – не поверил первый и бросился шарить по карманам сам, бедный мальчишка в это время извивался как уж, стараясь вырваться из цепких лап негодяев.

  - Действительно нет. Вот сволочь! Падла такая! Мы тут его на морозе караулим, а этот недоносок просто разгуливать вздумал! И сколько мне без выпивки маяться? – мужик бросил на бедного парня полный дикой ярости взгляд. Но Иван не собирался выслушивать проклятия в свой адрес от каких-то маргиналов и решил вырваться хитростью: он замер, как пойманный зайчонок, дождался, когда хватка двух алкашей ослабнет, и, ощутив, что они уже не так крепко держат его, сделал резкий разворот против часовой. Сработало. Теперь главное было бежать быстро, чтобы не догнали.

  С криком «люди, помогите», он бросился вперед. Нужно пробежать совсем немного, и там уже будет жилое поселение, может быть, кто-нибудь вступится за мальчишку.

  Череда густых елок осталась позади. Бандиты страшно ругаясь гнались следом. Никогда еще Ивану не было так страшно. Даже когда тонул в речке, он не испытывал такой жути, ощущения стремительно приближающейся смерти, как сейчас. Кожей он ощущал ее ледяное, смрадное дыхание.

  «Еще немного, только еще немного продержаться», - мысленно говорил он сам себе, минуя еще один зигзаг еловой поросли. Через десяток шагов он должен выбраться на открытую площадку, а оттуда уже видны дома. Там уже не так страшно, и бандиты вряд ли рискнут напасть на доступной обозрению площадке, хотя, как знать…

  «Хорошо, что мамку дома оставил», - вдруг подумал Ванька и, не заметив спрятанного под толстым слоем снега крючковатого корня, споткнулся об него и растянулся во весь рост. Падая на землю, он осознал, что пропал. Хотя нет, рухнув в пушистый снег, Иван сумел быстро подняться, и когда бандиты почти нагнали его, он уже вставал с колен. Еще один прыжок, ах, если бы он мог прыгать, как хищник, а еще лучше, сражаться, как хищник, тогда мало места было бы этим подонкам, промышлявшим на ночных улицах городов, а теперь перебравшихся и на проселки малых населенных пунктов.

  Ванька оттолкнулся от места своего падения, как бегуны с положения низкого старта срываются в стремительный полет, но вдруг почувствовал сильнейшую, разрывающую на части, острую боль в левом боку, но все-таки сорвавшись с места, он побежал вперед. Боль становилась невыносимой, разливной. Казалось, что тысячи острых жал вонзились в него и рвут на мелкие кусочки. Все поплыло перед глазами, белый снег внезапно стал пестрым, а потом красным. На автомате Ванька делал шаг за шагом, хотя не понимал куда идет, что происходит вокруг, и кто он сам. Он не видел, что сорвавшаяся с привязи собака, вылетела из первого дома и кинулась за бандитами с оглушительным лаем. Он не слышал, как скрипнула чья-то дверь, и кто-то с тихим причитанием бросился в его сторону. Сердце, забившись быстро-быстро, что, казалось, сейчас вылетит из груди, вдруг пропустило удар и, судорожно сжавшись, остановилось. Сознание отключилось, и Иван полетел куда-то в бездонную бездну, по спирали, летя сначала с пугающей скоростью, давящей всей ужасающей силой космических перегрузок, потом скорость стала спадать, и мальчишка стал успокаиваться. Страх от погони бандитов ушел, как и не было. Он забыл, кем был на Земле, и от этого становилось легче. Скорость полета стала медленнее.

  - Батюшка, батюшка, что с ним?! – в ужасе причитала Серафима, видя, как отец Лука с матерью тащат бездыханное тело парнишки. Вся курточка была насквозь пропитана кровью, в боку торчал обломок ржавого ножа.

  Отец Лука впервые не ответил своей любимице и сосредоточенно всматривался в белую, будто бы вылитую из воска маску лица мальчишки. Василиса с трудом сдерживала слезы.

  - Серафимочка, дочка, закрой дверь на засов, - быстро проговорил отец Лука. Серафима поспешила выполнить приказ. Закрывая дверь, она заметила, как серым облачком летит со стороны перелеска назад домой, ее дружок и защитник Бим, отважный дворовый пес. Это он спугнул бандитов, желавших добить парнишку. Удивительно, всегда такой добрый и ласковый, в критическую минуту Бим стал сущим чудовищем: в нем проснулась дремавшая до этого волчья кровь. Будучи помесью от волка и собаки, Бим обладал страшной мощью, и в этот вечер она пробудилась от долгого сна, чтобы вылиться вспышкой праведной ярости против алкашей воров. Неизвестно, что сталось с этими негодяями, но по окровавленной морде пса, можно было представить самые жуткие картины. Ну, и поделом им.

  Серафима подумав, что прежде стоит привязать Бима, выбежала во двор. Пес устало вильнул хвостом и подбежал к хозяйке, которую любил до умопомрачения.

  - Молодец, Бимка. Ты человека сейчас спас. Умничка мой, хороший. Пойдем со мной. Как же ты сорвался-то у нас?

  Бим послушно опустил голову и слушал тихий, окрашенный богатой эмоциональной окраской голос девочки. Без труда Серафима отвела волкособа к его будке и повязала вокруг шеи веревку. Так все-таки спокойнее. А то мало ли что…

  Быстро воротившись домой, Серафима, как и просил отец Лука, закрыла дверь на засов.

  Пока девочка ходила, отец Лука готовил парня к операции. В себя он так и не пришел, дыхание то останавливалось, то снова вздымало его грудь, но с каждым судорожным вздохом оно становилось все слабее и реже. Василиса спешно растапливала печь и грела воду.

  - Серафима, - в голосе отца Луки, а по совместительству еще и профессионального хирурга с богатейшим стажем[1], послышались знакомые жесткие нотки. Сейчас из мягкого, добрейшего человека он превращался в сурового хирурга, которому лучше не перечить, - скорей принеси какие-нибудь тряпицы, чистые тряпицы и нитки, а еще тащи мой чемоданчик, он под кроватью был запрятан.

  Серафима порывом ветра юркнула в комнату и с молниеносной скоростью собрала все требуемое. Молча положив чемоданчик с инструментами и материю, девочка удалилась, зная: если что, отец Лука сам позовет, сейчас ему лучше не мешаться под ногами. Василиса нагрела воду и также тихо, без лишних расспросов, поставила на старенькую табуретку возле профессора.

  Отец Лука осторожно снял куртку и рубаху с Ваньки. И куртка, и рубаха отяжелели от впитавшейся крови, приобретя грязно-бордовый цвет, батюшка отложил их в сторону и принялся за осмотр раны. Рана была глубокой, и самое плохое было то, что в боку торчал осколок от сломавшегося ржавого ножа. Осколок мог внести заражение, а это уже серьезно, опасно. Кровь быстрой струйкой стекала и тяжелыми каплями падала на пол.

  Пододвинув тазик с горячей водой, и подготовив свои инструменты, отец Лука поднял глаза к потолку в искренней мысленной молитве. Через полминуты он быстрым движением опытного хирурга, зажав осколок кусочками белой простыни, вытащил нож. Бросив осколок в таз, от чего вода сразу же окрасилась в ярко-малиновый цвет, отец Лука, омыл рану, наложил на нее руки и начал тихо, размеренно читать древние, обладающие огромной силой, молитвы. Иногда он говорил чуть громче, растягивая слова в однотонный, вибрирующий звук, потом снова сходил на еле различимый шепот. Кровь под руками потихоньку сворачивалась. Кровотечение затухало. Уже реже и реже на пол капали тяжелые кровяные капли, дыхание Ивана из судорожно-останавливающегося становилось просто ослабленным, он задышал.

  Серафима из-за угла, чтобы не попасться на глаза отцу Луке, следила за происходящим с расширенными от удивления глазами: батюшка потихоньку приподнимал руки над раной, как бы стягивая ее, продолжая пребывать в глубокой молитве. И когда он поднял руки на расстояние ладони, Серафима увидела, что рваная рана начала потихоньку сращиваться. Клеточка хваталась за клеточку, и вот уже вместо кровавого месива остался красноватый рубец. От раны не осталось и следа. О каком-то заражении после такой чуда не могло идти даже речи.

  Размашисто перекрестившись и встав на колени, отец Лука устало прошептал:

  - Спасибо Тебе, Господи!

  С трудом поднявшись, он обессилено сел на скамью, что стояла у стены. Было видно, что остатки сил он отдал раненному парнишке. Ничего в этом мире не приходит просто так, и, исцеляя других, нужно отдавать собственную энергию. Батюшка знал это, но иначе поступить не мог.

  А Ванька… почти остановив свой полет и успев разглядеть бесконечность звезд, растелившихся вокруг на многие километры, вдруг был сброшен назад. И снова спираль набирала обороты, снося голову. Он летел вниз, как подбитая птица, и каким мучительным было это возвращение! Опять пришлось испытать космические перегрузки, довольно неприятное чувство. Но иначе не возвращаются. Дальше удар, словно он упал с десятого этажа, но почему-то не разбился. Болезненный удар возвращения в тело. Ванька открыл глаза.

  Он находился в чужом доме, в боку немного жалило, словно обожгло крапивой, но той разрывной боли, которая выключила его сознание, уже не было. Иван приподнялся. В углу лежали его вещи, окровавленные, мокрые. У стены полусидел, полулежал бледный человек в черной рясе. Веки под густыми седыми бровями тревожно вздрагивали, морщинки на лбу были стянуты в суровую складку.

  - Отец Лука, - побежала к батюшке Серафимка, - вам помочь чем?

  - Серафима, не мешай, - тихонько окликнула дочь Василиса, она уже не первый раз присутствовала на операции отца Луки и знала, что это состояние ему нужно перетерпеть, пережить. Бережно укутав сначала его одеяльцем, а потом и Ваньку, который, не зная еще, куда попал, прикинулся спящим, Василиса удалилась прочь, забрав с собой грязные вещи Ивана и таз с окровавленным ржавым осколком. Закрыв за собой дверь, Василиса поймала пытливый взгляд дочери:

  - Мама, мамочка, ты видела как он! Руками! Это же невероятно! Как это он так? Разве такое возможно? – Серафима завалила мать вопросами, эмоции переполняли ее.

  - Всё в этом мире возможно, Серафимочка, как видишь, - задумавшись: жаль, что мы не встретили этого удивительного человека, когда еще папа наш жив был. Уверена, что он смог бы что-нибудь сделать и для его спасения. Это такой человек! Замечательный. Божий человек, каких мало.

  - Да… - протянула Серафима и опустила голову. Она вспомнила отца, его лицо, перекошенное ужасом и болью, когда его уводили от семьи комиссары. Грустно Серафиме стало и от того, что такого человека, как отца Луку гнала новая власть ни за что, за веру. А может быть, потому и гнала, что служила тем силам, которые не выносят имени Господа. Да. Так оно и было. Опечалилась девочка и, вспомнив свое нынешнее положение и страшный скандал в школе накануне. Но жизнь продолжалась, продолжалась и борьба. Вот только куда еще заведет эта борьба? Серафима этого не знала, и от того, ей было совсем не по себе.

  А Иван… то, полностью возвращаясь в сознание, то погружаясь в тревожную дремоту, одновременно терзался навязчивым образом, который не покидал его уже которую минуту. Перед мысленным взором прорисовывалось идеальное, как будто высеченное из слоновой кости гениальным скульптором лицо, колдовские огромные зеленые глаза, смотрящие с тревогой и состраданием, слегка вьющиеся, длинные черные волосы, собранные в густую косу. Никогда еще Иван не думал так долго о девчонке. Но эта была другой, совсем не похожей на тех, которых он видел вокруг всю свою жизнь.

  Глубокой ночью, когда все уже давно заснули, Серафимка на цыпочках, чтобы никого не разбудить пошла зачем-то в комнату, где так и остался лежать раненый. Накануне Василиса бережно укутала парнишку одеяльцем и подоткнула ему под голову подушку. «Совсем, как мама», - подумал он, не открывая глаз, и неожиданно для себя погрузился в глубокий исцеляющий сон, который был ему сейчас так нужен. Отца Луку Василиса с Серафимкой перетащили в его комнатку, у печки, он тоже уснул сном младенца. Походив немного в тревоге за судьбу дочки, боясь встретить завтрашний день, Василиса потушила керосиновую лампу и легла спать. И только одна Серафима, так и не сумевшая рассказать матери страшных событий минувшего дня, ворочалась с бока на бок. В итоге, не зная, как себя отвлечь от тяжелых мыслей, она пошлепала по дому. Ноги сами привели ее к заветной комнате.

  Похоже, что парнишка тоже бодрствовал. В ночном сумраке неестественно сверкали его глаза. Услышав шорох в коридоре, он резко поднялся.

  - Не делай резких движений, - шепотом запричитала девочка, - тебе сейчас нельзя.

  - Кто здесь? – еще не понимая, как себя вести, задал вопрос Иван.

  - Это я, Серафима, - заходя в комнату и присаживаясь в сторонке на лавку, бросила она.

  - Серафима, - Иван нахмурился, - а что произошло, где я? У меня какие-то провалы в памяти, и мне никак не удается связать одно событие с другим.

  - Ой! – взмахнула руками девчушка. – Да тут такое было! Кто-то напал на тебя, серьезно ранили, похоже, и вовсе у***ь хотели. Мы тебя на дороге нашли. И хорошо, Бимка спугнул бандитов этих, он их, судя по всему, хорошо потрепал потом. Так им и надо, подлюки поганые! Ну, так вот. Когда тебя притащили, ты уже и не дышал почти. И отец Лука операцию делал, молитвы над тобой читал. Только после этого ты стал в себя приходить, - голос Серафимы срывался, ей одновременно хотелось рассказать много, и не говорить ничего. Странное чувство… никогда с ней еще такого не было. Закончив на полуслове, она резко замолчала и опустила глаза в пол. Но уходить, почему-то, совсем не хотелось. Пусть бы он сказал что-нибудь… что-нибудь хорошее…

  - А кто такой отец Лука? – заинтересованно развернувшись к ней, переспросил Иван.

  - Батюшка. Он очень, очень хороший человек. Мы с ним познакомились недавно. Как раз мы с мамой прибыли сюда, и по дороге его встретили. Он скитался после того, как отбыл длиннющий срок в лагере, и представляешь, его посадили ни за что, за веру. Ужас какой-то! Так вот, мы его встретили, разговорились, и мама предложила ему пожить у нас. Вот только, чтобы на нас не навести подозрений, отец Лука старается не попадаться никому на глаза, и домой возвращается только в темное время суток. Вот какой человек. Ему самому тяжело как, а он о других всегда думает!

  - Да… сегодня таких и гнобят, всячески уничтожить стараются. Кто честный, чистый, добрый и мудрый, тех и сметают ураганом. Страшно подумать.

  - Страшно, - подтвердила Серафима. Впервые за долгое, долгое время ей было интересно и легко говорить с человеком приблизительно ее возраста. Странно, раньше ей казалось, что с мальчишками и говорить не о чем, а этот вон какой… не такой, как все. – А как звать-то тебя? – оживилась Серафима, вспомнив, что даже не знает имени своего собеседника.

  - Ванькой, - улыбнувшись, ответил Иван, украдкой вглядываясь в ее зеленые глаза, которые по необъяснимой причине манили, притягивали, как магниты. Но вдруг память стрелой прожгла его сознание:- Ох! Меня ведь мамка ждет! Уже, наверное, поздно совсем. Представляю, как она убивается сейчас! Ванька заметался в поисках своих вещей, в поисках верного решения.

  Серафима тоже встревожилась.

  - А как же ты пойдешь? Ведь после такой операции тебе надобно отлежаться. Знаешь… а давай мы сходим к твоей маме и расскажем всё, приведем ее сюда, хочешь?

  - Да как же… ведь спят все давно.

  - У меня мамка хорошая, она поймет. Она и хотела тебя разбудить, да потом передумала, тебе тогда сон был очень нужен.

  - Спасибо тебе Серафима… а можно называть тебя просто Сима?

  - Можно, - снова опустила глаза она. Никому еще она не позволяла сокращать свое имя. И на этот раз ей это почему-то жутко нравилось.

   - Мам, - тихонько потрясла за плечи маму Серафимка, - мамочка, проснись, пожалуйста.

  - А? Что? – в последнее время при пробуждении Василиса долго приходила в себя. Сначала ей казалось, что она дома, в своем любимом маленьком южном городке, рядом муж… потом вспоминался арест, расстрел, отъезд в северный край… затем приходило отчаяние. Сейчас развиться вспышке горя и боли помешала дочка. Она легонько взяла ее за руку и прошептала:

  - Мамочка, раненый проснулся. Говорит, его мама очень переживает, нужно как-то к ней сходить. Или его отвести.

  - Да, да, конечно, - еще полусонная, на автомате отчеканила Василиса и быстро встав, начала одеваться.

  - Какая ты у меня хорошая, - замурлыкала Серафима и поймала себя на том, что беспричинно улыбается. Нужно срочно спрятать эту улыбку, ни к чему она сейчас, не уместна. Но добрая, мудрая мама боковым зрением уловила эту перемену в дочери, и в душе своей порадовалась за нее. «Пусть хоть какое-то время ей будет легче, а то и так на девчоночку свалилось столько горя», - подумала она и не показала виду, что заметила что-либо. 

[1] Отец Лука – прототип реального человека, священника и профессора хирургии Валентина Войно-Ясенецкого, немало пострадавшего от советских властей, от НКВД за веру. 

[1] См: А. Солженицын. Архипелаг Гулаг

[2] См: Валам Шаламов «Колымские рассказы»