Черное солнце

Черное солнце. Суд

  Выйдя вслед за дочкой на цыпочках, чтобы не потревожить отца Луку, она вошла в комнату, где оставила Ивана. Тот уже встал и натягивал бережно выстиранную Василисой и почти подсохшую рубаху.

  - Ты зачем встал?! – забыв о том, что только что кралась на цыпочках, дабы не разбудить батюшку, в голос гаркнула Василиса. Когда она злилась, то становилась просто железной, попробуй, пойди поперек… - Тебе после такого полежать нужно. Мы сами сходим, ты скажи, где твоя мамка живет, ведь мы люди же, христиане, а не звери какие, чтобы раненого в зимнюю ночь отпускать. А вдруг не дойдешь, грех такой на душу брать.

  - Спасибо вам от всей души, добрые люди, если бы не ваша помощь, даже страшно подумать, что было бы! Но я не могу вас подвергнуть риску. Сейчас ночь, а мало ли кто шастает еще по улицам. Тем более я живу через перелесок, а там опасно. Вон, меня, здорового парня и то не испугались, а молодым, хрупким девчонкам тем более нельзя в такой час выходить в наше-то время бандитское.

  - Ой, тоже мне, нашел молодых, хрупких. Да нас с Серафимкой эта жизнь так закалила, что любому глотку перегрызем. Ты, в общем, давай, не возникай тут, говори адрес, и жди мамку свою тут.

  - Я также говорил маме, когда уходил. Поэтому, уж не обессудьте, но я пойду сам. Удивительно, но у меня уже почти ничего не болит, и раны нет, хотя я точно помню, как нестерпимо в боку жгло. А глянул, царапина одна, значит, ерунда.

  За спиной спорящий прогремел суровый бас:

  - В общем, так, ребятушки мои, пойду я, а вы тут ждите. И отставить разговорчики.

  Все недоуменно развернулись. В проход своей уверенной, размашистой походкой входил отец Лука, как всегда сильный, смелый и такой родной. От него исходила необъяснимая уверенность, которая передавалась и окружающим, рядом с таким человеком как-то ничто земное не страшно.

  - Но батюшка… - было, попробовала вставить слово Василиса, но, пересекшись с улыбающимся и одновременно, строгим взглядом, не стала перечить. – Но можно мы, хотя бы, с вами пойдем? А то в такую погоду мы не хотели бы вас отпускать одного.

  - Что ж, Василиса, если хочешь, пойдем вместе. А молодежь пусть дом сторожит.

  Батюшка бросил в сторону Ваньки и Серафимы озорной взгляд, в котором читалась всё: искренняя забота, отцовская любовь по-настоящему родного человека, понимание и желание привнести в жизнь окружающих его, таких дорогих сердцу людей, хоть капельку добра и радости. Сейчас он видел, что самое лучше, что можно было сделать для этих ребят – дать им возможность общаться, и наговориться сейчас, именно когда это для них обоих так важно, пока что-то в душе, некая ниточка накала не перегорела, не оборвалась.

  - Так, дружочек, где твоя матушка живет? – переспросил батюшка.

  - Да, это как на дорогу выйдите сразу направо, в сторону перелеска, оттуда прямо всегда. Там будет мост, пустырь небольшой, минут десять ходьбы. А затем дорога приведет во вторую часть поселка. Пятый дом с краю наш, дом такой небольшой беленый с синими большими ставнями, он один там такой.

  - Знаю, знаю такой, видал. Ну, пошли Василиса, нужно предупредить матушку, а то действительно, она сейчас места себе не находит.

  Батюшка и Василиса молча вышли в темноту ночи. Хлопнула дверь, и в доме наступила тишина. Еще пару минут Иван с Серафимой вслушивались в удаляющиеся шаги и тихие разговоры отца Луки и Серафиминой мамы. Потом стихли и они. И он, и она судорожно искали предлог, чтобы заговорить, но и ему, и ей каждая новая мысль, каждая новая тема казались нестоящими внимания. Оба и хотели завести разговор, и боялись испортить то необъяснимое, только что зародившееся в их душах, спугнуть птицу нечаянной радости первого чувства любви. Наконец, Иван, набрав в легкие побольше воздуха сказал:

  - Да, хорошая мама у тебя, очень хорошая.

  - Это точно, - протараторила она, и снова в доме повисла тишина…

  Перейдя перелесок, отец Лука и Василиса оказались на дороге, соединяющей две части поселка.

  - Как он сказал, пятый дом? – засуетилась Василиса, боясь перепутать и постучаться в столь поздний час к чужим людям.

  - Да нам не придется долго искать, вон, Василисушка, мама нашего юного друга идет.

  - Где же? – удивилась Василиса, посмотрев вдаль. На расстоянии километра не было никого, лишь белый снежок медленно укрывал уснувшую до весны землю.

  - Сейчас увидишь, Василисушка, сейчас увидишь, - как всегда загадочно ответил он.

  Василиса не стала переспрашивать, она уже начала привыкать к загадкам, из которых состоял этот удивительный человек. И правда, не прошло и минуты, как на дороге показалась чья-то худенькая фигурка. Силуэт метался из стороны в сторону и в итоге побежал со всех ног по направлению к путникам.

  - Ваня, Ванечка, - донес до них ветер осипший от крика и слез голос. – Где ты?

  Батюшка поднял руку, привлекая внимание женщины. Фигурка замерла в тревожном ожидании.

  - У нас он, всё в порядке, - крикнул батюшка и махнул ей, чтобы подошла.

  Женщина рванула со скоростью ветра и спустя пару мгновений уже стояла возле батюшки и Василисы.

  - Вы что-нибудь знаете о моем сыне? Где он? Что с ним? Он пропал, я даже не знаю, где искать его! Умоляю, помогите, пожалуйста!!! – женщина еле переводила дух, слезы крупными жемчужинами застыли в глазах.

  - Дочка, не плачь, успокойся, твой сыночек у нас сейчас. Так случилось, что на него какие-то бандиты напали. Ранили. Но не тревожься, всё плохое позади. Ты уж прости, дочка, что не удалось предупредить тебя раньше. И сынку твоему отдых нужен был, и я после операции упал без сил. Пойдем с нами, мы тебя шиповничком напоим.

  - Операция? Какая операция?! О, Господи! Горе-то какое!

  - Пошли, дочка, не зачем убиваться, когда беда отступила. Сейчас всё хорошо, - откуда только у отца Луки находилось терпения выносить слезы, причитания, срывы каждого! В любой, даже самой тяжелой ситуации, он умел найти и слово доброе, искреннее, и сказать так, что это слово доходило до самого сердца.

  Елена Дмитриевна услышала батюшку и вытерла слезы.

  - Спасибо вам, люди добрые. Я так понимаю, что вам обязана жизнью моего сыночка. Спасибо вам! Он ведь для меня всё, я ведь только ради него живу. Особенно после смерти мужа, у меня на этом свете никого не осталось, - Елена Дмитриевна не знала, как правильно выразить свою благодарность, то ли броситься на шею этим незнакомым, но уже бесконечно дорогим, родным людям, то ли и вовсе упасть на колени перед ними. Но заметив этот порыв, отец Лука остановил женщину и, аккуратно взяв под руку, повел в сторону дома Василисы.

  По дороге все трое разговорились на все самые разные темы: о жизни, о смысле жизни, об испытаниях, которые каждому из них пришлось пройти, о любви. Дома этим временем тоже лился бурным водопадом разговор. Иван и Серафима, наконец, преодолели барьер смущения и стали делиться самыми сокровенными своими мыслями, рассказывая о прошлом и настоящем, вместе мечтая о будущем. И в эти минуты им казалось, что каким-то невероятным, чудесным образом, они перенеслись в другой мир, где нет зла и боли, разлук и разочарований. И в эти минуты оба хотели одного: чтобы эта ночь никогда не кончалась, чтобы им никогда, ни на секунду, ни на полсекунды не расставаться. Никогда!

  Но как бы ни хотелось удержать каждую секунду этой чудной ночи, утро все равно наставало. Линия горизонта медленно окрашивалась багряными красками пробуждающегося дня. Когда солнце уже почти появилось из-за туманной дымки, Елена решила, что пора и честь знать, итак засиделась она в гостях за задушевным разговором и вкусным отваром из трав и душистого шиповника. Долго прощались в дверях Елена с Василисой и отцом Лукой, Иван с Серафимой. Подростки пообещали друг другу отныне видеться ежедневно, и только это обещание скрашивало сейчас боль первой разлуки. У обоих почему-то нестерпимо щемило сердце, уходить, терять друг друга из виду, пусть даже ненадолго, не хотелось до слез, и ребята, всеми силенками стараясь уцепиться за последние мгновения пребывания рядом, всматривались в глаза друг друга.

  - Пока, - не отрывая взгляда, прошептала Серафима.

  - До скорой встречи, - точно также, не сводя с нее глаз, ответил Иван.

  Начинался новый день. Непростой день.

  К восьми часам, как и обычно Серафима, поцеловав маму на прощанье, пошла в школу, но уже за довольно приличное расстояние, девочка резко замедлила шаг. Идти на очередную экзекуцию явно не хотелось, она понимала, что сегодня лучше не появляться в классе, во всяком случае, на проклятом уроке литературе. Когда-то это был любимый предмет Серафимы, теперь она его ненавидела. Точнее она ненавидела ту адскую атмосферу, которую создала Бирюкова. Как много зависит от учителя… И как страшно, когда имя «учитель» носит такой чудовище!

  Два урока литературы стояли первыми по расписанию, потом шла физкультура и математика. Первые два часа нужно было как-то переконтоваться, а потом… что потом? Серафима этого не знала. Не могла же она так до бесконечности прятаться, да и зачем, если она ни в чем не виновата? С одной стороны девочка понимала это и осознавала, что нужно как-то перебороть себя и суметь взглянуть в глаза врагу, смело и твердо приняв очередной удар. Но одно дело, понимать, другое дело, сломать себя и пойти против сердца. В этот раз Серафима не смогла, и поэтому, накручивала километры вокруг школы, чтобы как-то согреться.

  Белоснежный снежок тихо падал крупными хлопьями, залепив брови и глаза прогульщицы. Унылое, низкое серое небо, напрочь стёршее малейшие следы дневного солнца, сейчас было в унисон с состоянием души бедной девчушки. Ей было также серо, безрадостно, тяжело. Мысли бесконечным потоком проносились в сознании девочки, напоминая, то о событиях минувшего прошлого, то рисуя образ Ивана. Иван потихоньку становился для нее тем теплым лучиком недостающего солнца, который пусть едва ощутимо, но грел душу. «И с чего бы это?» - недоуменно думала она, вновь и вновь прокручивая в памяти недавний разговор с ним, пытаясь найти свои ошибки в этом общении и нужные слова, которые были бы кстати, но которые пришли на ум поздновато. И когда они теперь еще увидятся, сколько дней пройдет с тех пор? Скорее бы…

  Мороз крепчал, и закоченевшая девочка уже не чувствовала, ни рук, ни ног. Согреться прыжками и быстрой ходьбой было невозможно, и ноги сами понесли ее к зданию школы. Где-нибудь бы примоститься, согреться, а дальше надо думать, как быть.

  Забежав в небольшое полутораэтажное здание школы, Серафима наткнулась на уборщицу. Та окинула запоздавшую ученицу недовольным, свирепым даже взглядом и бросила:

  - Мигом вытерла ноги о тряпку, а то натопчешь мне тут. Ходют тут еще, топчут тут. Убирай за ними бездельниками потом…

  - А где вытирать? – заплетающимся от холода языком, едва сдерживая пробирающий озноб, спросила девчушка.

  - Ой, - цыкнула уборщица, - не видишь что ли? Глаза разуй, недотепа! У раздевалки расстелила. Иди отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели!

  Девочка шуганулась прочь от сварливой тетки, и уже уходя услышала шипящее вслед:

  - Ходють тут всякие… враги народа проклятые, мать вашу перемать!

  Как больно, горько, невыносимо стало бедной Серафиме! Что же это такое происходит? За что, по какому праву? Ее, кристально чистое дитё оскорбляет теперь даже уборщица! Хорошую прочистку мозгов провела товарищ Бирюкова, ничего не скажешь. А люди! Они уже давно, в значительной степени своей, стали тем легко настраиваемым, легко управляемым социумом, который так стремился сделать из прежде мыслящих и сильных, дружных людей «добрый» дедушка Ленин, а затем и «друг детей и народов» Сталин! Теперь, если в газете или на партсобрании, или на педсовете говорилось, что такой-то или такая-то - враг, то у 95% собравшихся не возникало сомнений на этот счет. Враг, значит враг. Значит, надо гнобить и презирать. Значит достоит смерти.  И что им было до того, что этот «враг» с ними работал или учился, или жил в одном доме,  в одной комнате общаги, в течение долгих лет, и они знали его или ее исключительно, как честного, порядочного, как правило, тихого, скромного и умного человека. «Значит, скрывал свои намерения, что еще страшнее», - успокаивали себя эти 95% и брали камни покрупнее, чтобы бросить в спину загибающемуся под гнетом опалы страдальцу.

  Так, великий, сильный прежде народ превращался в стаю, в стадо. И, лишь немногие понимали, что к чему, вот только открыто высказать свои мысли и, тем более, вступиться за невиновно оклеветанного и уничтожаемого, решались лишь единицы, за что потом и сами вставали в ряд «врагов». Интересно… бывает ли сегодня, хотя бы временами стыдно таким вот, бравшим камни и бросавшим их по команде «фас» в тех несчастных, напуганных и истерзанных людей, ни в чем, по сути, не виноватых? Или же, гордо выпятив грудь, они скажут: «Что ж, время было такое. Нас так учили…». Что ж… Бог вам Судья тогда!

  Серафима горько беззвучно плакала, забившись в угол раздевалки. Последние силы на противостояние закончились. Выходить к людям-зверям девочка уже не могла. Вернуться бы домой, но Серафима слишком любила маму и знала, как та переживает по каждому поводу, поэтому нагружать ее еще и этими проблемами, любящая дочь не хотела, тем более, что помочь мамочка бы все равно ничем ей не смогла, слишком хорошо здесь все спланировано, прямо театрализованное представление, которому нет конца и края.

  Вцепившись в горячую батарею, Серафима заливалась слезами. В груди больно жгло, и не было возможности как-то утихомирить эту боль, слишком много ее накопилось в последнее время, и страха, и отчаяния, и обиды на людей.

  Внезапно кто-то тронул ее за плечо:

  - Серафима, не плачь так горько. Мир суров, порой жесток, но мы не должны проявлять здесь слабости, иначе враги и вовсе сметут нас, пойми.

  Серафима недоуменно обернулась. Неужели в логове врагов появился друг? Кто же это?

  Другом оказался учитель физкультуры, как ни странно. Добрый, мудрый, хоть и очень строгий седовласый мужчина, Борис Сергеевич, смотрел на ученицу с жалостью и пониманием. Он один в школе отказался травить школьницу только лишь потому, что товарищ Бирюкова дала команду «уничтожить». Он, прошедший немало гроз и бурь этой лихой судьбы, уже не боялся никого и ничего. Семьи у физрука не было, а за свою жизнь он не держался уже давно. Поэтому встретил испепеляющий ненавистью взгляд директрисы с гордой усмешкой и словами «Не стыдно вам, Динара Реджеповна, со школьницей воевать? Мне вот, стыдно». Этих слов, сказанных при всем коллективе, Бирюкова ему не простит никогда.

  - Не реви, малыш, - стянув девчонку в отцовских объятиях, отчеканил Борис Сергеевич. – А так дай им жару, чтобы их самих от собственной злобы перекосило. Никогда не убегай от проблем, какими бы тяжелыми они тебе не казались. Если от них убегать, то они догонят и еще сильнее ударят. Всегда будь готова драться, даже, если это последний бой. И никому не показывай своей слабости. Враг, видя твои слезы, станет еще сильнее, а если увидит твою твердость, уверенность и силу духа, впадет в замешательство. Лучше потом наплачешься, дома, когда никто не видит, но на вражьей территории – не смей! А я с тобой. Я поддержу, чем смогу. Поняла?

  - Она говорит, что я деньги и аккордеон украла. А я не брала, - на последней фразе Серафима понизила голос до шепота, и только по движению губ, Борис Сергеевич догадался, что сказала девочка.

  - Я знаю, - хмуро ответил учитель.

  - Но как же? Как же мне доказать это? – развела руками Серафима.

  - Бог всех рассудит. А мы должны стараться внять Его подсказкам, которые, обязательно, будут. Обязательно. Не бойся, девочка. Не бойся, - он посмотрел на часы, - что же мы сидим тут, слезы льем?! У меня же сейчас урок, и у тебя, кстати, тоже. Пошли, хоть развеешься, - сделав шаг вперед, он остановился и обернулся к Серафиме: - А с одноклассниками держи себя твердо. Ты ни в чем перед ними не виновата. Ничего не проси, ни внимания их, ни благосклонности, никогда ни у кого ничего не проси, дороже встанет. Никому просто так не доверяйся, только проверенным временем и жизнью людям, и ничего не жди от судьбы, так лучше, малыш. Если судьба даст что-то, ты будешь рада и благодари ее за это, если не даст, то ты и не ждала. Пошли.

  Серафима только тихонько ответила «спасибо» и поплелась следом за учителем.

  В коридоре учитель и ученица столкнулись с одноклассниками Серафимы, которые уже несколько минут как ждали преподавателя и расшумелись, обсуждая какую-то очень интересную для них новость. Борис Сергеевич окинул всех как никогда строгим взглядом, отчего подростки вжали головы в плечи и замерли, словно суслики перед хищником.

  - Чего расшумелись? – сурово нахмурив свои густые посеребренные сединой брови, рявкнул Борис Сергеевич.

  Мальчишки и девчонки еще больше сникли под уничижительным взглядом из-под собранных в строгую складку бровей.

  - Чего шумите, говорю? Есть повод для обсуждений? – еще громче повторил учитель и сделал угрожающий шаг вперед.

  - Да тут у нас… - замялась Ольга и пренебрежительно кивнула в сторону Серафимы. – Воровка в классе объявилась.

  - Ну, и кто же, по-вашему, воровка в классе? – Борис Сергеевич еще немного повысил голос и непроизвольно сжал правую руку в кулак так, что побелели костяшки. На скулах заиграли желваки, вид был не просто угрожающий, а яростный. Таким учителя физкультуры школьники не видели еще никогда. 

  - Да понятно кто, - стараясь не смотреть в глаза Борису Сергеевичу, продолжала гнуть свою линию Ольга, - вон она, Тельцова.

  - Ты может быть, сама видела, как она деньги брала?! – Борис Сергеевич сделал еще один шаг и встал вплотную к старосте класса, та невольно поежилась. Ей больше всего на свете хотелось быстрей закончить этот неприятный разговор, который заходит в какое-то непонятное русло. – Я спрашиваю, ты, Кравцова видела своими глазами, чтобы Серафима взяла хоть что-то чужое?!

  - Нет, но…

  - Тогда по какому праву ты смеешь обвинять человека?!

  - Но… Борис Сергеевич, Динара Реджеповна уверена, что это сделала она. Да больше и некому! – взвизгнула Ольга.

  - Кравцова… - учитель в упор посмотрел на девчонку таким свирепым взглядом, что, казалось, еще минута, и он ее удушит. Но вскоре ему удалось взять себя в руки, и, сложив руки на груди, он выдержал паузу, потом продолжил:

  - Ребята, вы как, считаете себя умными людьми или дурачками попугайчиками? – начел он издалека.

  - Умными, конечно, - в один голос загудел класс.

  - Тогда отгадайте простую загадку, - класс затих, вслушиваясь в слова физрука. – Как-то раз хитрая Лиса решила поживиться за счет бедного Зайчика. Разными способами она старалась выманить его из норки, но Зайчик был не промах, он ловко обходил ее ловушки. И не нашла Лиса ничего лучшего, чем огласить на весь лес, что Зайчик стащил у нее корзину с рыбой. И лес заголосил: какой Зайчик нехороший! Он обокрал бедную-бедную Лису, а мы ему так верили! В итоге Зайчика выдали Лисице. А спустя пару дней Лиса объявила, что и Ежик украл у нее корзинку рыбы. Спустя месяц от леса остались одни рожки да ножки. Вопрос: был ли виноват Зайчик или нет?

  - Нет, - в непонятках переглядываясь протянули школьники.

  - Вот и Серафима не виновата. И я могу вам за нее поручиться! – испытывающее глядя на ребят, сказал, как отрезал учитель.

  - Но… - опять начала Ольга.

  - Никаких но! Я говорю вам, я могу поручиться за эту девочку. Она не виновата. Я слишком хорошо знаю и ее, и всех вас, а меня, старого волка нельзя обмануть.

  - Тогда кто же? – вставила свое слово дочка директрисы, Эра и дерзко выставила вперед ногу.

  - Хитрая лиса, - с намеком ответил он.

  - Какая лиса? – удивился мальчишка по имени Пашка.

  - Такая… Динарой Реджеповной зовут которую…

  - Да как вы смеете! – завизжали сестры, дочери Бирюковой. – Вы, вы, вы вообще кто тут! Никто. Завтра же вылетите с этой школы, как пробка! – Эра уже не сдерживала свой поток оскорблений, ее несло на всех парусах. Борис Сергеевич с напускным вниманием выслушал эту яростную тираду, а затем, как ни в чем не бывало, отчеканил:

  - Вот, вот. Я же говорю. У Лисы и лисята такие же. Научитесь сначала уважению к себе и окружающим. Но до этого вам еще далеко. 7А, на урок, - скомандовал он и, развернувшись, пошел в спортзал.

  Дети напугано и пораженно посеменили следом, и только две ученицы демонстративно проигнорировали этот призыв. Презрительно хмыкнув и прокричав в спину удаляющемуся учителю «Вам это так с рук не сойдет!» поспешили в кабинет к мамочке. Урок начался.

  Ребята проходили эстафету с мячами, когда в спортзал фурией ворвалась Реджеповна.

  - Всем немедленно собраться в актовом зале! – прогавкала она.

  - Что случилось? – медленно, с расстановкой спросил Борис Сергеевич.

  - Всё самое плохое случилось уже давно. А теперь пора навести порядок в этой школе! – с еще большей яростью прокаркала Бирюкова. Она не стала распыляться на дальнейшие объяснения и повторив «бегом, в актовый зал, всем!», удалилась прочь.

  Школьники перепугано переглянулись, они не поняли ничего. И только Серафима заметно помрачнела, она догадывалась, с какой целью Бирюкова собирала всю школу. У спортзала уже крутились Майя и Эра и успели оповестить одноклассников о теме мероприятия. До чуткого слуха Серафимы долетали обрывки их разговоров:

  - Да ладно, не брешешь, неужто прямо судить будут? – воскликнул Лерка.

  - Слово честного человека пойдет? – надменно ответила Эра.

  - Ужас какой, - протянула девчонка по имени Вика, она в этом вопросе заняла нейтральную позицию. Ей просто было все равно.

  - Ужас то, что в нашем классе затесалось такое чудище! – настропаляла детей Майя. Динара Реджеповна так плакала, так плакала, она никак не могла поверить, что ее дети, которым она так доверяла, могли поступить с ней так подло!

  - Да ты это, не обобщай. Если в классе один урод затесался, то это не значит, что все такие. Мы же ей итак бойкот объявили, - поспешила оправдаться Ольга.

  - И правильно. И не так нужно было ее. Гадина! – прошипела Майя и увлекла девчонок в глубь коридора. Далее до Серафимы донесся задорный хохот, и сердцем она почувствовала, что и этот смех был по ее душу.

  Спортзал опустел. В нем остались только Серафима, которая словно приросла к полу и Борис Сергеевич. Мужчина напряженно думал, как поступить в такой ситуации, но верные мысли никак не шли на ум. Наконец, он спросил:

  - А ты маме говорила, что тут произошло?

  - Нет.

  - Почему же?! – всплеснул руками он.

  - Ей итак очень плохо сейчас. Слишком много навалилось на нее в последнее время. Я не хотела расстраивать, - потупила взор девочка.

  - А если эта Лиса тебя действительно в лагеря отправит, это, по-твоему, будет лучше? Если она и вправду комиссию из города вызвала, это серьезно, девочка, пойми это. Подумай, есть ли кто-нибудь, кто смог бы вступиться за тебя? Я-то, можешь не сомневаться, свое слово вставлю, но одного меня будет мало. Нужен еще кто-то, - Борис Сергеевич сейчас сам выглядел как маленький, несчастный, потерянный ребенок. Он не ожидал, что все закрутится так быстро. Если честно, он рассчитывал, что Реджеповна все-таки не пойдет на ТАКУЮ ПОДЛОСТЬ, ведь это было неслыханно! Но она пошла.

  Серафима задумалась. Была мама… был отец Лука… хотя нет! Ему нельзя показываться на людях, он итак в ссылке, после многолетнего срока, еще и ему проблем прибавится. Иван… нет, его вмешивать в эту беду она точно не станет никогда! Никогда!!!

  - Нет, никого нет, - еще тише ответила Серафима.

  - Да… дела… - протянул Борис Сергеевич, но уловив секундное замешательство, которое предшествовало ответу девочки, он понял, что не всё так безнадежно. – Значит так, пойдем туда вместе, я тебя им на растерзание не дам! - тихонько сказал он, - Вот только подожди меня минутку, я сейчас вернусь. Ты только никуда без меня не уходи, хорошо?

  - Хорошо.

  Борис Сергеевич пулей вылетел из спортзала и бросил по сторонам блуждающий взгляд. Наконец, он увидел в толпе школьников того, кто и был нужен и громком крикнул:

  - Петрочук, подойти сюда!

  На зов быстрее ветра прилетел коренастый мальчуган, учащийся пятого класса. Веселые веснушки разбрелись по его румяному задорному личику, в глазах светился ум и добродушный нрав.

  - Вы меня звали? – колокольчиком прозвенел он.

  - Звал. Слушай, Мишка, у меня сейчас на тебя одна надежда. Тут хорошего человека подставить хотят. Девочку одну, которая ни в чем не виновата. Ты должен срочно найти ее маму и… передашь ей… сейчас, секунду, я напишу. Физрук полез во внутренний карман рубашки, достал огрызок тетрадного листа и кусочек карандаша. Прислонив бумагу к стенке, он сбивчивым, спешащим почерком написал несколько фраз. Бегло перечитав написанное, он вручил сложенный втрое листок мальчишке и сказал:

  - Знаешь, где Тельцовы живут?

  - Я всё знаю, - с чувством собственной значимости браво ответил мальчишка.

  - Молодец. Вот лети туда, найти маму Серафимы, Василису Львовну, она, кажется, молочницей на ферме трудится, передай ей эту записку. А потом также быстро лети назад, передашь ответ. Хорошо?

  - Одна нога здесь… вторая тоже почти здесь, - широко улыбнулся Мишка и рванул с места. Не прошло и секунды, как его и след уже простыл.

  - Ну, и паренек, ураган, - удивленно и одновременно, радостно поднял брови учитель и, мысленно перекрестив сначала Серафиму, а потом и Мишку, пошел в спортзал, за девочкой.

  Мишка летел, не чуя ног. Он очень любил Бориса Сергеевича и не хотел подвести его. Тем более, если он сказал, что могут обвинить невиновного человека… такой несправедливости шубутной Мишка допустить никак не мог. В свои юные годы, Мишка уже многое понимал и размышлял, как старичок. Сейчас в его кудрявой рыжей голове крутились самые, что ни на есть бунтарские мысли. Но применение им он найдет потом, а сейчас самое главное – скорее найти Василису Львовну и передать ей записку.

  Пробираясь по рыхлому снегу и чувствуя, как сто потов сходит с него, мальчишка с трудом подобрался к ферме, стоявшей на окраине поселка. Длинное, мрачно-унылое здание фермы тянулось кривой гусеницей среди бескрайности снегов. Уже за несколько километров до Мишки донесся удушающий смрадный запах, который уже не выветривался отсюда. Чем ближе Мишка пробирался к ферме, тем тяжелее ему было дышать. А как же там работают люди? Как же живут-мучаются коровы? Страшно подумать, что когда-то эти Пеструшки и Белянки жили не тужили у своих хозяек, сытые и чистые, холенные и горя не знали. Теперь же, несчастные животные стали скотом в прямом смысле слова, и терпели все издевательства новой системы государства, которое постановило «Гнобить людей. Гнобить животных».

  Мишка, набрав в легкие побольше воздуха, ступил на территорию фермы и ужаснулся. Страшная картина предстала взору ребенка: несчастные коровы, стоящие по колено в ледяной навозной жиже, отчаянно мычали, пытаясь вырваться из этой ловушки. В здании, продырявленном щелями с руку толщиной, огромными дверными и оконными проемами, вовсю гулял ледяной ветер. То тут, то там лежали бело-серо-зеленые шапки снега, потерявшего свою первозданную белизну в стенах этой своеобразной пыточной. Холод стоял жуткий, вонь еще более жуткая. В бесконечных лабиринтах секторов кружились измученные доярки, которые не успевали справиться с таким колоссальным фронтом работы, они бы и рады помочь бедным коровам, но их здесь было слишком мало, а работы слишком много. Условия для работы просто чудовищные, отчего руки доярок уже давно покрылись незаживающими болезненными трещинами. О мозолях, разумеется, уже и говорить нечего. Глядя на всю эту картину, можно было подумать, что это – ад, только не горячий, а ледяной. 

  Василиса Львовна тоненькой тенью сновала между коровами: ей нужно было провести дойку нескольких десятков буренок. Как-то надо еще убрать у них, вот только система на ферме была настолько непродуманной, допотопной, доисторической, что как ни вырабатывайся, хоть чисть здесь целыми сутками без продыха, все равно всегда будет и жижа, и вонь, а холод, это и так понятно, он не проходящая мука, как для животных, так и для людей. Василиса не сразу услышала истошный крик мальчишки, она настолько вымоталась, что не могла адекватно реагировать на происходящее вокруг. Наконец, до слуха дошло, что ее зовут по имени.

  - Что ты ту делаешь, братишка? – удивилась Василиса.

  - Вам письмо, - пытаясь перекричать коров, которые надрывались в отчаянном вопле SOS, протрещал Мишка.

  - Письмо?.. – Василиса взяла протянутый мальчишкой сверток и пробежала по кривым строчкам глазами. Мальчик все это время следил за ней тревожным взглядом. Вот в ее глазах сверкнул огонек ярости, но вмиг он сменился туманной поволокой слез. Окончив чтение, женщина рванула с места, как ошпаренная. На бегу, она успела поблагодарить доброго мальчика.

  Сердце Василисы готово было разорваться от ужаса, боли, отчаяния, горя, негодования. Опять злые люди врывались в ее жизнь, чтобы растоптать всё, разрушить.    

Они отняли у нее и так все, чем она жила. Мужа, любовь, мирную, тихую, спокойную жизнь. Отняли надежды и мечты. Даже дом отчий отняли. А теперь эти звери хотели отнять у нее еще и дочь. Этого Василиса не позволит! Пока она жива, не позволит!

  Василиса бежала к школе, которую теперь ненавидела, как и Серафима. Сколько боли ей уже причинили здесь! Женщина спотыкалась и падала в пушистые сугробы, ветер больно бил по щекам, но она, кажется, даже не чувствовала боли. Слезы кривыми ручейками текли по лицу, оставляя темно-серые следы.

  Вот она и выбежала на основную дорогу. От нее до школы минут пять-семь ходьбы, если идти быстрым шагом, не больше. Ах! Если бы кто-нибудь сейчас был рядом! В одиночку такую борьбу ей не выдержать! Как вдруг… На перекрестке, со стороны дороги, ведущей на соседний поселок, появился силуэт, такой знакомый… и все-таки… Василиса не могла бы сказать точно, кто это был. Этот кто-то бежал, что есть сил, то и дело, спотыкаясь о высокие сугробы. Василиса, было, непроизвольно, вглядевшись в путника, снова настроилась на предстоящую битву и ускорила шаг, но человек поднял руку и прокричал «Обожди, дочка!» Какой знакомый жест… неужели?..