Черное солнце

Черное солнце. В надежде справедливости.

  - Батюшка??? – Василиса была уверена, что в этот час отец Лука никогда не появляется в поселке, ведь он, прошедший лагеря,  получил пожизненную ссылку в крошечную северную деревеньку, где был обречен на медленную мучительную смерть от голода, холода и издевательств местных властей. К тому же, он не имел права выходить за ее пределы к людям: большевики до безумия боялись веры и всего, что связано с верой. Почему?.. С одной стороны, причина проста – человек, погрязший в своем безумии и порочных страстях, не выносит света и какого-либо напоминания о том, что он поступает худо, что за эти худые дела в свое время будет получена заслуженная «награда». Изучите внимательно биографии главных деятелей КПСС, начиная с идеолога Маркса, заканчивая Лениным, Сталиным, Ягодой, Дзержинским, Хрущевым и прочими, сюда же можно отнести и деятелей СС, которые также с пеной у рта отрицали Христа, силясь заменить Его в душах людей языческим идолом Вотаном, коммунисты заменяли Его Лениным и Марксом. Все эти люди несли в мир безумие, грязь, зло, смерть. Поэтому неудивительно, что они старались смести всех и каждого, в ком горела хотя бы малая искорка правды, мысли, веры. Но обо всем этом я уже говорила в предыдущей книге «Враги народа. Затмение». Думаю, не стоит повторяться, но стоит напомнить.

  Вторая причина такой ярой атеистической деятельности, перекликающейся с варварством, пытками и массовыми уничтожениями заключается в следующем: вера, настоящая, осмысленная, а не дурная-бездумная вера, заставляет человека мыслить, принимать разумные решения, заставляет человека быть Человеком. А коммунизм (фашизм также) стремился из человека сделать скота без мыслей, без воли, раболепного и охотно аплодирующего на партсобраниях, со всем согласного и ОЧЕНЬ ХОРОШО РАБОТАЮЩЕГО НА ВЛАСТЬ, тогда как сам работник оставался бы за гранью нищеты и вполне довольствовался этим и не спрашивал ни о чем никогда. Вот почему отец Лука был для большевиков врагом №1.

  Василиса с недоумением отметила, что одет батюшка был в гражданскую одежду, таким она его еще не видела никогда, что даже не узнала по началу. Но что он делает здесь, в этот час?

  Наконец, отец Лука поравнялся с Василисой и, с трудом переводя дух, задыхающимся голосом ответил на безмолвные вопросы, которые горели в глазах женщины.

  - Не удивляйся, дочка, я как всегда врачевал в соседней деревне, как вдруг слышу голос «одевайся и возвращайся, с девочками беда». Я попросил у хозяев какую-нибудь одежку, которую не жалко и помчался домой, а тут, вижу, ты бежишь. Чую, что-то не ладно, но что именно? Что случилось?

  - Симку нашу под арест взять хотят. Якобы она украла там что-то… ерунда какая-то!

  - Симу??? – батюшка непроизвольно сжал кулаки и так и не разжимал их всю дорогу. По суровому лицу и заходившим желвакам, было видно, какие тяжелые думы обуревают его душу. Сквозь мрак мыслей, он пытался молиться. Мысленно.

  Вот и школа. Мать и батюшка ураганом ворвались в здание, не обратив внимания на вечно недовольную уборщицу, которая, узнав в Василисе «врага и мать врага», сплюнула и процедила:

  - Глаза бы мои вас не видели. Ходють тут всякие! Фу ты, гадость какая! – постояв так немного, она продолжила мыть пол, и прежде всего,  тщательно замыла свой плевок. В школе должен быть порядок.

  Василиса и батюшка по шуму нашли актовый зал и вломились туда. «Суд» как раз только начинался. В первых рядах сидели прибывшие с города комиссары. Справа сидела Реджеповна, по кругу – весь учительский состав, за исключением Бориса Сергеевича, тот стоял рядом с Серафимкой, мечтая, чтобы его полный ненависти взгляд смог бы испепелить директрису. Но той всё было ни почем, она трещала без умолку, пытаясь склонить комиссаров на свою сторону. Неприятно ошеломило ее то, что вместо ее знакомого товарища Сидоренко, прибыл некто Серебров. Оказалось, что Сидоренко прямо перед выездом сломал ногу, и его срочно пришлось заменить. Сереброва директриса видела в первый раз и сейчас извивалась ужом, чтобы доказать свою «правду».

  Василиса вытянулась в напряженную струну, надеясь разобрать хоть пару слов, которые угрюмо бросал комиссар крутящейся вокруг него директрисе, но тщетно. Зато ей удалось перехватила измученный, затравленный взгляд Серафимы и постараться передать ей капельку материнской защиты, любви, доброты, чтобы дочка держалась. Серафима поняла это и улыбнулась… сквозь слезы.

  Батюшка пару минут изучал обстановку. Он тревожно всматривался в лица собравшихся и неожиданно его доброе лицо озарила лучезарная улыбка. Хлопнув себя по лбу и воскликнув что-то трудноразбираемое, он поспешил сквозь ряды, прямо к сцене, возле которой расселась городская комиссия.

  - Серебров! Ефрем Пантелеевич! – прогремел батюшка, вплотную подойдя к Сереброву. Тот вперил в человека в старой, потертой рубахе и залатанных штанах, ястребиный взор. На мгновение в радиусе трех метров повисла напряженная тишина. Серебров внимательно изучал лицо осмелившегося окликнуть его, лицо же батюшки отображало гамму эмоций, директриса выгнулась подковой, не в силах разобрать, что сейчас собственно происходит, а окружение Сереброва уставилось на обоих с нескрываемым любопытством. Наконец, ястребиные черты лица Сереброва разгладились в ответной улыбке. Сорвав с головы фуражку, он бросился на шею батюшке.

  - Федор Михайлович! Сколько лет, сколько зим! А я думал, что уже никогда не найду тебя! Я когда узнал, какая беда произошла с вами, аж сам не свой ходил. Это ж какая несправедливость произошла, что и словом не описать… - Серебров собирался сказать еще что-то, но батюшка взял его под локоть и сделав жест «тише» отвел комиссара в сторону.

  - Ты чего расшумелся, Ефремушка? Чай не дома за столом разговариваем, твои молодцы первые тебя сдадут, когда поймут, с кем ты так дружески общаешься, - батюшка грустно улыбнулся.

  - А мне плевать! Вот всю жизнь трясся, как заяц перед лисой, а теперь настал момент… видимо, однажды в жизни, наступает у человека такой переломный момент, когда уже ничего не страшно. Ты ж нам жизнь спас! Если бы ты тогда не сделал дочке операцию, она бы померла, это точно, как пить дать, ты ж ее тогда в буквальном смысле с Того Света вытащил! А она и для Али, и для меня и есть жизнь, без нее и мы бы загнулись. Так что ты для меня теперь как отец родной, если не сказать большего! И чтобы я перед какими-то… боялся афишировать свое почтительное отношение к такому Человеку, только лишь потому, что какие-то подлецы по установке от таких же подлецов сверху решили поиздеваться над тобой и твоей семьей, и засадили по полной программе?! Лучше бы настоящих бандитов ловили, так нет же! Весь упор и сделали, чтобы врачей, священников, да интеллигентов переловить и уничтожить. Сволочи! Уж слишком они боятся умных и сильных. Видно, такая власть у них вшивая, раз так боятся всего и вся…

  А я ведь раньше искренне верил идеалам коммунизма. Думал, вот построю своими руками мир счастья и благоденствия, и все будут сыты, свободны, будут жить в мире и гармонии. Не понимал я многого! Смерти и пытки, которые творились повсеместно, объяснял так, как нам объясняли это с трибун вожди. Думал, что это необходимость сурового военного времени, а это была всего лишь забава психически нездоровых людей! Вон сколько лет прошло с семнадцатого года, а смерти и пытки, ложь и анархия не то что не ослабели, а и вовсе стали закономерностью, законом. Да! Нельзя строить что-либо на костях, на вандализме, нельзя. Так можно построить не рай на Земле, а ад на Земле. Я не понимал этого раньше. А теперь это просто выжигает мне душу! Батюшка, какое счастье, что ты нашелся! Я ведь и рассказать ничего этого не мог никому, даже Альке, боялся, что она тоже загорится этим огнем негодования и проговорится кому, ты же помнишь ее, болтушку дорогую мою… Прости меня батюшка. Прости что, по малодушию своему я молчу и вот, даже комиссарскую корочку ношу с фуражкой…

  Но я, батюшка, в отличие от этих, стараюсь судить по справедливости, чтобы просто так живая душа не пострадала. Только, знаешь, с каждым годом это становится всё тяжелее, потому как нам регулярно поступает заявка на несколько сотен «врагов» в месяц, так это с одной нашей области только, а со всех страны сколько! Причем, что самое страшное, верхушке в этом вопросе важно не качество, а количество… Ведь, если каждый будет знать, что если не его родственника, но соседа точно, или знакомого их знакомого засадили за решетку, как врага, то и он будет бояться. А страх лишает желания своеволия и свободы мысли. Страх загоняет в такую ловушку, где жертва делает всё, что ей прикажут, лишь бы этот капкан не захлопнулся и не перерезал сухожилия.

  Вот вчера, к примеру, в наш отдел пришла телеграмма с Москвы. В ней говорится, что нужно в течение двух недель найти триста врагов подстрекателей и вредителей. Понимаешь, этих врагов будут искать в тех, кто вовремя не успеет спрятаться! Засадят по доносу. Засадят, если увидят в доме икону. Засадят, если кто-то не понравился начальнику, и этот начальник напишет соответствующую характеристику! Я не могу больше этого выносить, в этом участвовать. Но и уйти не могу тоже! Батюшка, кажется, что я нахожу сходить с ума в этом адском котле, который устроил нам Хозяин земли русской! Дорогой товарищ Сталин, а еще раньше, товарищ Ленин! Батюшка!

  Закончив свой монолог, Серебров обессилено опустил голову. Батюшка, все это время, сочувственно выслушивая своего друга, помолчал немного и ответил:

  - Друг ты мой дорогой. Сильно зло на земле матушке и даже возомнило оно, что может равняться с Богом, но, знай, что не дьявол победит в итоге. Уже готов меч, который поразит зло и тех, кто выбрал дорогу тьмы. Господь видит сердце каждого и каждому воздаст по заслугам, даже не сомневайся в этом.

  А ты… раз уж жизнь поставила тебя в такие жесткие рамки… друг мой, не хитри с совестью, суди по правде и справедливости, живи по правде и справедливости. И помни, что лучше пострадать на Земле, чем гореть от стыда потом перед Богом! Легко оступиться и сделать шаг на скользкую дорогу, но сложно потом не сорваться по этой дороге в пропасть. Те, кто подает такие страшные «заявки» на уничтожение людей ради собственных амбиций, уже летят в пропасть. Их души уже оплетены прочной сетью, которая потом и задушит их самих, лишив чести, разума, счастья человеческого, лишив жизни. Не стоит идти вслед за ними. Они уже мертвы, хотя еще пока и пребывают на Земле. Но, находясь под гнетом таких вот мертвецов, будь мудр. Молча делай свое дела, верша суд справедливый. Быть может, на своем месте ты еще сможешь спасти хоть одну душу. Если ты сделаешь это, то уже пришел на Землю не в пустую. И ничего не бойся. Страх лишает нас разума и силы. Вера дает нам эти силы.

  - Ты прав, батюшка. Ты прав. А какими судьбами тебя занесло в этот далекий край? И что ты делаешь в этой школе? – только сейчас стал интересоваться Серебров.

  - Да вот беда приключилась с одними очень честными, хорошими людьми, Ефремушка. В час, когда мне было очень непросто, меня приютила одна семья, точнее отца семейства расстреляли… за правду. Остались мать и дочь, чистейшие души. Так вот. Получилось, что дочка, Серафима, ученица седьмого класса чем-то не угодила новой директрисе. Эта директриса приказала всей школе травить бедную девочку. Но и этого ей оказалось не достаточно. Теперь она, видите ли, решила вконец замучить несчастную. Теперь от тебя, Ефремешушка, зависит, выберешь ли ты пути Господа, а значит, правды, либо нет.

  - Так вот оно как?! – после минутной паузы воскликнул Серебров. – Ну, батюшка, спасибо тебе, на добром слове. А то ведь эта фурия так нас обработала, что, признаюсь, я даже ей поверил, и уже, было… но не будем о плохом. Теперь я знаю, что делать и как. Спасибо тебе, батюшка еще раз. А вот спросить всё хочу. Могу ли я тебе помочь чем-то? Может быть, деньгами, или на работу куда пристроим?

  - Денег мне не надо. А вот работа это хорошо. Я от работы не бегал никогда, Ефремушка, благодарствую.

  - Это тебе до земли поклон. И спасибо… что выслушал, и за совет тоже…

  На этих словах, Серебров и батюшка вернулись на свои места. Отец Лука тихонько подошел к Серафиме и шепнул на ушко:

  - Не боись, всё хорошо теперь будет.

  Серебров сел в кресло и вперил в директрису испепеляющий взгляд. Заседание началось.

  Долго говорила директриса, потом другие учителя школы, выступила даже уборщица, которая к удивлению собравшихся проявила еще больший энтузиазм в желании «выловить врага проклятущего», чем Реджповна. По очереди вызывали детей, в том числе и Сашку. Белова, то краснела, то бледнела, то покрывалась пятнами, всё это время до невозможного заикаясь. И только ледяные взгляды Реджеповны возвращали ей дар речи, а с ним и заготовленные заранее слова, убийственные слова, которая Сашка тщетно старалась смягчить.

  Серебров слушал молча и сосредоточенно, и по его непроницаемому лицу, сложно было определить, о чем он вообще думает. Директриса была уверена в своей победе и мысленно уже праздновала триумф. Еще чего не хватало, чтобы какая-то там девчонка перечила ей. Такое надо пресекать сразу, прилюдно, чтобы другим неповадно было! Так мыслила она. 

  Наконец, наступил момент сказать свое слово Сереброву. Откашлявшись и выдержав длинную паузу, он неожиданно резко развернулся к директрисе и с жесткими нотками в голосе произнес:

  - Всё это я уже слышал триста раз, но мы же не можем судить человека по одним лишь словам. Сказать, как показывает жизнь, можно что угодно, в том числе и ложь.

  - Да как это, Ефрем Пантелеевич! Вся же школа ее ненавидит лютой ненавистью! Кто как не она?!

  - Ну… ненависть – это тоже дело такое многозначное… не с вашей ли позиции эта ненависть и появилась? А?.. – Серебров прожег Реджеповну таким взглядом, от которой той явно поплохело. Не в силах удержаться на ногах, она рухнула на стул, предчувствуя, что ничего хорошего этот металлический тон голоса ей не сулит.

  - Я так считаю. Нужно провести обыск… причем начать с дома директора школы. Суд должен опираться на достоверную информацию, а за неимением таковой, подходить к делу объективно, рассудительно. Кто-то не согласен?

  - Я не согласна, - завизжала Реджеповна. – Это оскорбление работника образования! Это не этично!

  - А этично судить школьницу семиклассницу, вызывать комиссию с города и писать на нее огромный донос на пять листов? Это этично, когда всё можно было разрешить своими силами? Кто из нас педагог, воспитывающий нашу молодежь, я или вы?! Если вы не можете разобраться с вашими детьми, то, что вы вообще делаете в школе?!

  - Ну, знаете ли, дети разные бывают. Далеко не на всех можно найти управу. Тем более на таких, детей врагов народа…

  - Мы еще посмотрим, кто у нас враг! За мной. Покажете свой дом. А дальше по плану.

  Голосом, не терпящим возражений, Серебров махнул своему окружению и мельком переглянулся с отцом Лукой, который сиял, как весеннее солнышко. Отец Лука приобнял Серафимку, вконец растерявшуюся и готовую вот-вот разрыдаться.

  - Не бо́úсь, Серафимка, всё хорошо еще будет, - шепнул отец Лука и направился с ней следом за комиссией.

  На протяжении всего пути Реджеповна не проронила ни слова. Она сейчас была белее снега, легшего ровным, пушистым покрывалом на поля и луга, на крыши маленьких, ушедших в землю окнами, домишек. То и дело директриса бросала полные испепеляющей ненависти взгляды, которыми пронзала, то Сереброва, то Серафиму, то случайно попавшегося на ее дороге человека. Она ненавидела сейчас и проклинала всех и каждого, и прежде всего себя за собственную неосмотрительность и поспешность. «Надо было всё продумать, надо было ее своими силами извести. Что я натворила?!» - думала она, и эти мысли невольно отображались на ее лице чудовищно искаженной, какой-то зверской даже гримасой.

  - Динара Реджеповна, - наивно крикнул мальчишка Пашка, - а что же вы дом свой прошли? – дети тоже увязались следом, комиссия не стала этому препятствовать, Серебров даже радовался этому. Директриса уничтожала девочку в присутствии всей школы. Пора получить ответную бумерангом.

  - Что? – диким голосом взвизгнула она и полоснула мальчишку взглядом. – Ах, да, - сделала растерянный вид и прошелестела, уже мягко: - проходите. Хотя смотреть у меня тут нечего, живу я более, чем бедно, скромно, не то что не которые…

  - Посмотрим. Разберемся.

  Серебров в окружении своих товарищей вошел на порог директрисиного дома, она шмыгнула вперед, а ребятня и учителя, в том числе Василиса, Серафима и отец Лука, остались за порогом в мрачном, смутном ожидании.

  В доме тем временем шел шмон. Среди всевозможного тряпья Серебров надеялся найти хоть какую-то зацепку, улику, чтобы можно было оправдать бедную школьницу, которая, наверняка ни в чем не виновата, ведь за нее поручился сам отец Лука, которого Ефрем почитал, более, чем кого либо на этой грешной Земле. Но улик не находилось.

  - Как видите, у меня вы не можете ничего найти, иначе, зачем бы я обращалась к вам за помощью. Вот только вместо помощи нашла хорошая порцию унижений! – притворилась жутко обиженной директриса и, надув губки, пошла на кухню.

  - Нечего искать, говорите? – задумчиво произнес Ефрем, желая протянуть еще хотя бы минутку, мало ли… неожиданно из старой наволочки выпал какой-то кожаный ремешок, напоминающий… что же он может напоминать? Точно! Эта фактура материала, форма, цвет… все говорит о том, что ремешок когда-то был единым целым с аккордеоном или баяном, других фабрика не делает.

  - А это что у вас? – с трудом сдержав ликующий возглас, пробасил Серебров, его люди довольно хмыкнули и уставились на директрису. Дело принимало другое, более «интересный» оборот.

  - Где? Что? – директриса смотрела на ремешок полными ужаса глазами и мямлила что-то нечленораздельное, лишь бы выкроить минутку на раздумье.

  - А это то, что осталось от нашего аккордеона. Видимо, воровка спешила очень, - Реджеповна развернулась с угрожающим видом, приняв самоуверенный вид.

  - Ой, ли? – только и ответил Серебров и продолжил поиски. Скорее всего, инструмент был запрятан где-нибудь в самом неожиданном месте. Если есть ремешок, значит, где-то лежит и потерянный музыкальный инструмент… вот только где? Вещь-то не маленькая, в шкатулку не спрячешь, да вот только видимо интриганка проявила смекалку в этом вопросе.

  Реджеповна уже не скрываемо волновалась. Постукивая ногой, она крутилась на одном метре, как уж на сковородке.

  - Вы уже битый час тут возитесь, а у меня уроки, вообще-то, - в который раз пыталась выдворить из дома нежданных гостей она.

  - Ну, не час, к примеру, а всего лишь минут двадцать. Это, во-первых, а во-вторых, гражданка, вы сами нас вызывали, так, пожалуйста, дайте нам делать нашу работу. Делать ее честно.

  Реджеповна хмыкнула, вспомнив «честность» ее знакомого Сидоренко и его рассказы о ведение дел и недовольно отвернулась к стенке, изучая узоры трещинок ее покрывших.

  Минута проходила за минутой, а кроме оборванного ремешка ничего найти так и не удалось. Пора было и честь знать, да только интуиция подсказывала, что надо искать дальше, вот только перерыто было уже всё, что только можно, а переворачивать дом по второму разу было бы неуместно, хотя коллеги Сереброва обычно не успокаивались на первом обыске, но ему этот цирк был не к чему.

  Внезапно взгляд Сереброва уловил накаленную до предела нервозность хозяйки. Затем он заметил, что на том участке пола, на котором она крутилась, прямой еле заметной линией проходил шов. Возможно, там скрывался подвал, только скрывался как-то больно уж хитро, необычно.

  - А, ну-ка, гражданочка, подвиньтесь, - забыв обо всем на свете и включив инстинкт охотника, пропел Серебров. – Ребята, поищите ломик какой-нибудь.

  Кто-то из помощников быстро нашел топор, который лежал на полке с инвентарем, и Серебров  аккуратно подцепил шов. Как того и стоило ожидать, вскоре при легком нажатии топора, от пола отделилась крышка люка и вниманию комиссии предстал неглубокий, но довольно вместительный подвальчик.

  - А вот здесь мы еще экскурсию не проводили, - настроение Сереброва явно улучшилось. Его чутье подсказывало, что, если в комнатах было «холодно», как говорят в детской игре «найди спрятанную вещь», то здесь точно «горячо».

  Серафима тревожно переминалась с ноги на ногу. Прошло уже больше получаса, как комиссия скрылась в доме Реджеповны, а ситуация так и не прояснилась. Хотя девочка и не надеялась уже ни на что, она просто с замиранием сердца ждала своей дальнейшей участи. Девчушка представляла, что будет делать, если по такой чудовищной несправедливости ее вдруг осудят. Перед мысленным взором пронеслись самые страшные картины возможного ближайшего будущего, и первым делом Серафима подумала о том, каким ударом станет всё это для ее любимой мамы, и от одной только этой мысли, сердечко школьницы сжалось испуганным ежиком. Но вдруг… хаотичное движение ее мысли нарушили громкие крики, доносящиеся со стороны избы. Не прошло и секунды, как на улицу вылетел Серебров, а следом за ним Реджеповна… вот только ее вели под белы рученьки. Позади шел помощник Сереброва, он с торжественным лицом нес красивый, новенький аккордеон.

  - Что и требовалось доказать, - победоносно заключил Ефрем. – Думаю, что пропажа денег – это дело рук того же человека, что и пропажа оного музыкального инструмента. Благодарю за внимание, товарищи. Расходимся, расходимся, не нужно тут столпотворение.

  - Так значит, Серафимка не виновата? – кто-то перепугано выкрикнул из толпы и поспешил спрятаться среди одинаковых серых телогреек и тулупчиков.

  - Верно, ученица 7А класса, Серафима Тельцова в предъявленном ей преступлении не виновата. С нее снимается вся уголовная ответственность. А вот Бирюковой Динарой Реджеповной мы серьезно займемся, - повернувшись к директрисе с напускным вежливым выражением:- Спасибо вам, Динара Реджеповна за обращение, за такую своеобразную явку с повинной, – снова обратившись к своим: - Уводите подследственную, будем писать протокол.

  Что-то громко кричала директриса. О чем-то шумела возбужденная толпа. И среди этого гула, в абсолютном безмолвии шли Серафима, Василиса, отец Лука и, позади них, Борис Сергеевич. Все четверо чувствовали себя выжатым лимоном, слишком много сил им пришлось отдать на то, чтобы пережить этот нелегкий день. Но, Слава Богу, что пережили. Еще один день.

  Вечером, когда на небе уже зажглись звезды, когда отгремела буря и чудом обошла стороной, когда отец Лука снова ушел по своим прихожанам а Василиса успокоилась и занялась домашними делами, Серафима выбралась из дома и только тогда дала волю слезам. Она не хотела показывать матери, как ей тяжело, как она дико устала от тех зверств, которые теперь представляла собой суровая реальность, от тех подостей, которые выпали на их с мамой долю. Девочка плакала навзрыд, зарывшись в шерсть любимого пса Бимки, который сейчас на удивление присмирел, понимая, как не просто его драгоценной хозяйке. Вылизывая слезинки, Бимка заглядывал в глаза, словно желая сказать: «не плачь, хозяйка, ну, не плачь! Все ведь хорошо. И я рядом, порву любого, кто пойдет против тебя!» И настолько потешным было выражение его мордашки, его жгучее желание быть нужным, выступить в роли защитника, что девочка улыбнулась сквозь слезы. Волна печали потихоньку сходила, в океане чувств наступал штиль.

  Где-то вдалеке послышался скрип снега, кто-то бежал на всех скоростях. Кто бы это мог быть? Бимка насторожил уши, и, было, хотел рвануть со всех лап, прогнать чужака, но, потянув носом воздух, успокоился и снова улегся у ног хозяйки. Серафима поднялась, вытерла слезы и обернулась – к ее дому не шел, не бежал, а летел, как выпущенная сноровистым охотником стрела, Ванька. Весь запыхавшийся, с распахнутой курткой, он несколько раз оступился в глубоких сугробах, но не снижал скорости. Наконец, на последнем издыхании он остановился у порога.

  - Я слышал, что произошло сегодня в школе! Почему ты не сказала? – почти задыхаясь от долгого бега, выпалил Ванька.

  - А то что? Испугался бы? – Серафима расценила этот вопрос так: он струсил, от того, что общение с ней может принести и ему какие-то проблемы.

  - Ты что?! Как ты могла подумать такое?! Если бы я знал, какая опасность нависла над тобой, я был бы рядом, я бы не одной сволочи не дал тебя обидеть, кто бы он ни был, я бы оберегал тебя… как твой пес и порвал бы их всех в клочья! Мне страшно представить, что бы было, если бы эта гадина добилась своего! А ты обо мне подумала? Сима! Не скрывай больше ничего, какой бы ни была правда, лучше знать ее и думать, что предпринять. Пока мы вместе, мы – сила…

  Серафима замерла, не в силах произнести ни слова. Так много было сказано в этой незамысловатой речи, столько чувств, эмоций, искренности, теплоты, что девочка боялась нарушить это очарование чего-то неведомого и прекрасного. Сам Ванька еще не до конца осознал, что сказал и как сказал, состояние эйфории переживаний перевернуло его сознание на сто восемьдесят градусов, стерев все малозначительное и четко обозначив действительно важные вещи. Он робко сделал два шага навстречу Серафиме и в порыве неожиданно проснувшейся нежности крепко обнял ее, укрыв от резкого порыва зимнего ветра, от всего окружающего мира, от всех ненастий, проблем и невзгод. На небосклоне показалась золотая луна, звезды в морозном воздухе сияли фантастически ярко.  

  А в этот час…

  Отец Лука спешил из последних сил за шустрой бабенкой, которая все приговаривала:

  - Только быстрее, только быстрее, пожалуйста, а то боюсь, не дотянет мой муженек до утра. А вы ему поможете, ведь верно?

  - Конечно, дочь моя, все будет хорошо, только верь в это - с трудом удерживая равновесие на абсолютном бездорожье, продираясь сквозь снежные заносы по пояс, прошептал батюшка.

  - Ведь Бог есть, так вы учите? – подталкивала его вперед, закидывала его вопросами она.

  - Есть. И Он всегда внемлет страждущим, ищущим Его помощи и защиты.

  - Ой, как же его скрутило то, моего Федюшечку, как же его скрутило!  Это хорошо, что я вас нашла. Вы ведь всегда к людям приходите? Мне тетка Аграфена про вас рассказала, так много она про вас рассказывала.

  - А как же иначе, дочка? Если кому-то плохо, неужели я смогу в стороне остаться? Вот и хожу.

  - А власти новые ведь против…

  - А что нам власти… для меня одна власть – Бог, все остальное… - отец Лука грустно махнул рукой и дальше шел в полном молчании, пока его спутница не остановилась.

  Батюшка взглянул на небо. Как странно… на небе из звезд явно вырисовывалась петля. Такого звездного рисунка отец Лука не видел еще никогда. И предчувствие какое-то недоброе грызет, покоя не дает. Может опять что с Василисой и Серафимой? Хотя нет… не должно быть с ними худого… Батюшка мысленно прочитал «Отче наш», чтобы отогнать от себя дурные мысли, но недоброе предчувствие стало еще острее, более того, поднялся мощный шквал ветра, который словно стеной не пускал священника вперед. Изможденный, он остановился. Ветер стих. Бабенка недовольно воскликнула:

  - Ну, что же вы остановились? Мой Федюшечка помереть может с минуты на минуту, а вы отдыхать вздумали?

  Тон женщины не понравился батюшке. Но он не стал обижаться, если у нее такое горе, при смерти ее муж, то ее можно понять. Отец Лука набрал в легкие побольше воздуха и поплелся дальше. Но первый его шаг вперед ознаменовался новым порывом ветра, который захлестнул путника так, что он аж задохнулся. Закрыв лицо рукой от пронизывающего, обжигающего ветра, согнувшись пополам, батюшка пошел за своей быстроногой предводительницей. Необъяснимо, но она, похоже, этого ветра даже и не замечала. Отец Лука еще раз взглянул в небо. Из черных туч вырисовался какой-то чудовищный сюжет: темные кляксы растянулись по всему полотну неба, грозя схватить луну, звезды и скрыть все вокруг мрачным покрывалом. Отец Лука опустил взгляд. Что это? Предупреждение или просто искушение? Но ведь он должен идти туда, куда его зовут, ведь его просят о помощи?!

  Превозмогая дикую усталость, идя против ветра, стараясь заглушить бешеную дробь, которую выбивало сердце, отец Лука делал шаг за шагом. Наконец, женщина протрещала:

  - Все, пришли. Вот и хоромы мои!

  Бабенка привела отца Луку в покосившийся домик с худой крышей, впрочем, таким было большинство домов, так что он не сильно отличался от других строений, разве что, в нем проживала только одна семья, а не несколько, как в других бараках.

  - Проходите, проходите, - суетилась хозяйка.

  Отец Лука прошел вслед за женщиной в дальнюю комнату, но там к своему удивлению не нашел умирающего больного… напротив, за широким дубовым столом сидел розовощекий, ухмыляющийся мужик, позади его стояли еще двое, таких же, вполне здоровых, упитанных сельчан.

  - Так кто тут у нас умирающий? – сурово нахмурив брови, вопросил отец Лука.

  - Кто-то да будет сейчас… но не мы! – сидящий за столом закатился от хохота, его буйное веселье подхватили стоявшие позади. Бабенка шустро перекрыла дверь и спряталась в другом конце дома.

  - Вот и попался голубчик, - победоносно потерев руки, прогорланил один из тех, кто стоял в стороне. Выйдя из своего укрытия, он направился к отцу Луке. Батюшка понял все, но не подал виду, что на самом деле творилось в его душе.

  - Эй, Манька, а ну, подь сюды, - гаркнул сидящий за столом в сторону двери. Дверь мгновенно распахнулась, на пороге показалась уже знакомая нам бабенка. – А ну, расскажи нам, добрым людям, какую пропаганду этот мракобес вел, пока шел с тобой. Да и вообще все расскажи, что люди говорят, а мы послушаем.

  - Да что там говорить, - затараторила бабенка, - ходит тут по людям, про бога им говорит. В народе его знахарем кличут, будто бы врачевательством занимается. Про власть новую пакостно отзывался, говорит, мол, одну власть признаю, от бога что…

  - А на советскую власть, значит, ему плевать?! – неожиданно яростно стукнул по столу розовощекий.

  - Получается так, - хихикнула Манька.

  - Иди прочь, - махнул ей розовощекий и устремил в отца Луку демонический взгляд рыбьих глаз на выкате. – Так вот она сволочь буржуйская! Значит, мы тут ноги сбиваем, чтобы страну к порядку пролетарскому привести, а ты, гнида поганая тут контпропаганду ведешь?! Мало вас, поповских рож в прорубях потопили, видно, мало вас огнем жгли, мало?! Значит, будем продолжать, пока не выпалим эту заразу окончательно! Ненавижу! – повернувшись к своим:- А ну, вяжите его, товарищи.

  - Да что его вязать, он же старый? – почесав в затылке, проскрипел один из них.

  - Стар да удал, вяжи, сказал вам, идиоты! Еще не хватало, чтоб он у нас по дороге сбежал!