Черное солнце

Черное солнце. Глава 4. Виражи судьбы

  Глава 4. Виражи судьбы

   1935 г. СССР

Судьба выходит в поворот,

Опять в крутой вираж,

И вряд ли кто здесь поймет,

Где правда, где мираж…

  Много изменилось за эти два года в жизни крохотной советской глубинки, в жизни каждого ее жителя. После того, как власти арестовали отца Луку, после очередного резкого отпора, который дала свиноподобному председателю красавица Василиса, мама Серафимы, для этой семьи настали еще более тяжелые времена, чем были прежде: их единственный утешитель на этом свете, добрый, мудрый батюшка, умер от разрыва сердца во время мучительной пересылки в северный лагерь. Всех увиденных и пережитых страданий, унижений не вынесло сердце этого человека. Еще одна светлая душа ушла в Небеса, еще один носитель Добра покинул эту Землю.

  Но, когда зло выбило опору из-под ног и бросило в бушующую пучину, провидение поспешило бросить спасательный круг, на этот раз в виде неподдельной заботы,  нежности, защиты, исходящей от Ивана Смоляного, доброго, веселого парнишки, теперь уже точно безнадежно влюбленного в красавицу Серафиму, расцветшую к своим пятнадцати годам, подобно розе в саду.

  Он работал на износ, лишь бы иметь возможность хоть чем-то быть полезным этой такой необыкновенной, гордой и мудрой девушке и ее маме, лишь бы она не знала, ни голода, ни холода, а ведь именно этими муками жирный, спившийся председатель думал осадить непокорную Василису. Не получилось.

  И пока одни сводили концы с концами, выкладываясь на тысячу процентов, и тем больше, чем скорее на страну надвигалась грозовая туча очередного экономического коллапса, образовавшегося по вине неразумной власти, то другие вовсе не бедствовали. Они  благословляли новую власть, давшую зеленый свет всем проходимцам, негодяям, подонкам и лицемерам, давшую ключи от всех амбаров, ставших теперь общими, а точнее – общими для представителей власти, тогда как простые крестьяне стали абсолютно нищими, не имеющими ничего, кроме страха. Так, опекуны Сашки, Наталья и Егор очень хорошо пристроились в местном райкоме и, получив возможность, контролировать совхоз и все существующие в районе производства, зажили, как цари.

  Еще лучше они обустроились, когда в деревеньке обосновались немцы, прибывшие из Германии в СССР еще несколько лет назад для строительства военных заводов. Да-да, продолжая очень странненькую линию Ленина, который открыл для скованных Версальским договором немцев, огромные просторы развития и наращивания военной базы. Сталин, пусть и чуть в уменьшенном формате, но все же, активно сотрудничал с немцами. И это при том, что на каждом съезде он высказывался за политическую изоляцию СССР, провозглашал, как низко пала Германия в своих империалистических запросах. Но и это уступит место другим настроениям, чуть позже… всего через пару лет придет время, когда сам Сталин будет поздравлять Гитлера с его военными победами в Польше и других странах, с уничтожением сотен тысяч людей, с издевательской политикой абсолютного террора. Такой же террор проводил в своей стране и Сталин, только делал это более хитро: изолированная страна, в отличие от европейской Германии не была на виду у миллионов глаз, поэтому  и массовые чистки проводились безнаказанно. Да и кому надо было бы ратовать в защиту каких-то русских?.. Своих проблем хватало…

  Но вернемся к немцам. Живущие в СССР уже не первый год и прекрасно владеющие русским языком, они чувствовали себя здесь почти что, как дома. Им нравились русские девушки, не развязные городские комсомолки, презирающие святыни и понятия морали, а деревенские, тихие, скромные, чистые, украдкой бегающие к пока еще уцелевшему после разорения храму, единственному на всю область. Им нравилась русская кухня. Им нравилась деревенская жизнь и уникальная, чарующая природа. Политический режим к этому списку приоритетов, конечно, не относился. Разные это были люди, хорошие и не очень, искренние и безразличные. Разные.

  Итак, как видно, большие перемены произошли в деревеньке. Для одной только Сашки не изменилось ничего: она как была забитой собачонкой, так ей и осталась. Разве только… теперь осознавать это ей было больнее, чем прежде, да и видеть, как пропасть между ней и другими ребятами, входящими в возраст своего расцвета, превращается в бездну, становилось невыносимым. Также Сашка с горечью ревности наблюдала, как дружба Серафимы и Ивана превращается в нежную, светлую, всеобъемлющую любовь. Сашка понимала, что ей, скорее всего, никогда не познать этого чуда… к тому же… что она без памяти влюбилась в Ивана, и никого другого ей не надо было. Но… но… но…

  Как всегда Сашка вздрогнула, когда грохнула входная дверь – пришла Наталья. Подобрав свою непомерно длинную старую юбку, Сашка поспешила навстречу, не дай Бог, если она замешкается и вовремя не отчитается перед теткой.

  - Полы вымыла, огород к перекопке подготовила, щи сварила, - потупив взгляд, пролепетала она.

  - Ладно, потом вон к речке сходишь, скажешь новосельцам, чтобы завтра пришли ко мне в контору отмечаться, - надменным тоном продекларировала Наталья, подавая Сашке свои грязные сапоги. – И помой вот, грязюка непролазная, еле добралась.

  - Сейчас помою… а к каким новосельцам? – Сашкин ежедневный маршрут петлял между школой и домом, домом и хлебным ларьком, и других новостей не знала она.

  - Вот ты дурища, я все удивляюсь! – с презреньем воскликнула Наталья. – Вот хоть потоп, а ты будешь щеки только набивать и не знать ничего. Да, конечно, зачем тебе знать что-то в этом мире, ты ведь хорошо пригрелась на моей шее! Чего молчишь? Не нравится? Я тебе дам, не нравится ей!

  Сашка не говорила ни слова, но Наталья опять была не в духе, ей нужно было на кого-то вылить свою ярость. На кого же? Конечно же, на Сашку. Но что и говорить, девчонке было очень больно слышать такие речи, тем более, что изменить что-либо она не могла. Сейчас, по крайней мере.

  - Чего вылупилась своим взглядом бестолковым? Пошли есть, - сделала одолжение Наталья.

  - Вы кушайте… а я потом… пойду передам, что вы просили… узнаю только у соседей, куда идти-то…

  - Это что еще за финты такие?! Иди жри, сволочь, чтобы мне потом не высказывали, что я тебя голодом морю! А к немцам потом с Таней сходишь, она-то все знает, стрекоза, вот только одну ее к ним не отпущу, вместе пойдете. Такое пугало – отличная охрана для нее.

  - Я не голодна сейчас, спасибо, пойду сапоги помою…

  - Ты, тварь, чего тут святошу из себя корчишь?! Я тебе что сказала?! А то сейчас как врежу до кровавых соплей, будешь мне еще нервы компосировать, дрянь такая!

  Еще раз хлопнула входная дверь – пришли Егор с Танькой.

  - Что за шум, а драки нет? – ехидно спросила с порога Танюшка, постепенно, незаметно для себя она приобретала черты своей матери – безразличие, черствость, эгоизм. Разве только над Сашкой она пока открыто не издевалась, но и не вступалась за нее никогда, более того, трепки старшей сестры ей были выгодны, так как на этом фоне ее собственные огрехи стирались. Поэтому нередко Танька сама настропаляла Наталью, чтобы та накинулась на Сашку и, пока в доме стоял гвалт, тихонько убегала к подружкам.

  - Будет сейчас и драка, Таня, - при дочери Наталья всегда успокаивалась, дочь она любила.

  - Да ладно тебе, Натаха, не порти свои нервы, побереги себя, - вставил свое слово Егор, разбрасывая по пути грязные ботинки, которые спешила подхватить Сашка, чтобы вымыть и высушить.

  - Да будешь тут спокойной, когда всякое не пойми что, тебе еще пытается рот закрыть, - возмущалась Наталья.

  - Да ее природа уже и так наказала, вон уродина какая, - ухмыльнулся Егор, - давай лучше есть, я голодный, как волк!

  В такой жуткой атмосфере, с трудом сдерживая слезы, и не имея права показывать свою обиду и боль, Сашка была вынуждена есть со всеми, примостившись на краешке стола на покосившейся табуретке, предназначенной как раз для нее. Больше всего на свете ей хотелось убежать сейчас куда-нибудь, куда глаза глядят. Но  она должна была глотать щи и делать вид, что все нормально, все в порядке вещей. В горле застрял комок слез, но она продолжала ковырять ложкой в ненавистной тарелке, мечтая, чтобы эти проклятые щи поскорее закончились, и она могла бы уйти мыть Натальины и Егоровы грязные сапоги.

  Когда этот отвратительный обед закончился, и Сашка выполнила свою работу, к ней подошла Танька.

  - Мамка мне сказала, мы должны поручение немцам снести. Пошли что ли? – быстроногая, шустрая девчушка любила жизнь, любила всякие новости и приключения, она как-то никогда ни о чем не переживала и вообще не знала трудностей и потому относилась ко всему играючи.

  - Пошли, - устало произнесла Сашка. Она давно заметила, что после таких взбучек, она чувствует себя, как выжатый лимон, тогда как Наталья с Егором сразу начинают улыбаться и веселиться, от их усталости нет и следа.

  Еле передвигая ногами, ощущая с каждым шагом, как остатки сил покидают ее, Шурка поплелась за энергичной Танькой, весело перепрыгивающей через кочки.

  - Эй… ты чего? – пораженно воскликнула та, когда обернулась на отстающую Сашку.

  - Что? – недоумевающее переспросила Сашка.

  - Ты чего ревешь белугой?

  И вправду, Шурка даже не заметила, как слезы, все это время сдерживаемые внутри ее души, теперь катились по веснушчатым щекам бесконечным потоком. Вот только от слез легче не становилось, становилось еще горче, с каждой минутой.

  - Да ничего, так… - поспешила вытереть слезы Шурка и, уткнувшись взглядом в землю, посеменила дальше. Танька лишь пожала плечиками и побежала вперед, веселым светлячком указывая путь.

  - Вон поселенцы, - крикнула Танька где-то за бугром, Шурка как всегда отставала.

  Сашка взглянула вдаль – у реки расположились три крохотных домика, от которых зигзагами тянулась тонкая тропка. Эти люди поселились здесь недавно, но уже привели в порядок не только свои участки, но и близлежавшие территории: убрали заросли сорняков, прежде достигавших под два метра в высоту, выровняли землю и даже успели рассадить что-то наподобие цветочных клумб. Сашка удивилась, Наталья с Егором жили здесь уже не первый год, и ни одной клумбы так и не засадили, да и другие люди тоже… дальше посадки картошки и капусты их фантазия не заходила. Да и какая уж тут фантазия, семью бы прокормить, да спину разогнуть после двенадцатичасовой смены в колхозе.

  Спустя несколько минут путницы уже стучались в первую избу. Слезы Сашки уже высохли, и горе уступило на время место любопытству: она с интересом рассматривала и диковинно покрашенную дверь, и занавески, которыми были убраны окна, все ей было в новинку, да и что говорить, иностранцев она не видела в жизнь, и посмотреть на живого немца ей было жуть как интересно. От слез остались только серые следы, притянувшие к себе придорожную пыль.

  Дверь довольно быстро открыли, и на пороге показался невысокий, пожилой мужчина. Цепкий взгляд серых глаз оценивающе, очень внимательно изучал нежданных гостий.

  - Шта вы хотель? – с явным акцентом спросил человек.

  Девчонки прыснули от смеха, причем Танька даже не пыталась скрывать своего веселого настроения, а немец лишь раздражено передернул плечами, его всегда злило, когда русские смеялись над его акцентом. Не по речи нужно судить, по делам. А мастер он был – золотые руки, поэтому и трудился здесь на строительстве новых заводов, прежде военных – теперь вот, бытовых производств.

  Видя, что девчонки то ли робеют, то ли просто, издеваются, немец повысил голос и переспросил:

  - Я спрашивать вас, шта вы хотель?

  Глядя на давящуюся смехом Таньку, Сашка взяла разговор в свои руки:

  - Нас просили сказать, чтобы вы сегодня-завтра пришли отметиться в контору. Нельзя без отметки.

  - Я понять, мы с Отто и так собирались завтра заходить, - поняв, что девчонки не собирались хулиганить, а просто оповестили его, успокоился немец. – Вы хотеть кушать? Мы как раз садиться за стол.

  - Да нет, спасибо, - засмущалась Шурка, но ее перебила любопытная Танька:

  - О да, это была бы отличная идея! Я с утра ничего не ела!

  Конечно же, девчушка соврала, она ела не только с утра, но и в обед, и после не раз, но, находясь в постоянном движении и в процессе роста, девчушка всегда хотела есть, да и почему бы не поесть  на халяву, тем более, что в последнее время с продовольствием стало худо, и, если семейство Беловых эта беда еще не коснулась так сильно, то другим действительно приходилось завязывать пояса на несколько делений туже.

  - Проходить, прошу проходить, - заулыбался изначально казавшийся таким суровым немец, детей он искренне любил, у него дома остались внуки как раз такого же возраста, какой сейчас была Танюшка, поэтому, глядя на чужих детей, он вспоминал свою семью, по которой скучал нестерпимо и отсчитывал дни, когда уже мог вернуться домой.

  Сашка осторожно переступила чужой порог и заглянула внутрь. В доме пахло чем-то вкусным, жареным. С дальней комнатки, приспособленной под кухоньку, доносилось вполне приятное пение тихим мужским баритоном.

  - Эй, Отто, к нам гости приходить, - весело крикнул напарнику немец.

  На его зов с кухни вышел тот, кого звали Отто. Совсем не похожий на пожилого, высокий и статный, лет тридцати-тридцати трех, с очень открытым, дружелюбным лицом и, наверное, никогда не сходящей с лица, приветливой улыбкой, мужчина чинно поклонился гостьям и заговорил, как ни странно, абсолютно без акцента:

  - Доброго дня, меня зовут Отто, а это, Ганц. Мы всегда рады гостям, тем более, если приходят с миром. Садитесь, сейчас будет ужин. К нам еще присоединятся с минуты на минуту остальные наши друзья, Фридрих, Бертиль и Фант.

  - Я Таня, а это вот Шурка, - в свою очередь поспешила представиться Танюшка.

  - Да мы ненадолго, - замялась Шурка, а сама уже поглядывала по сторонам, здесь ей бесконечно нравилось, никто не отрывался, не огрызался, как дома, да и сама атмосфера была соткана из такого уюта и тепла, что и уходить не хотелось. Но врожденная застенчивость не давала девчушке покоя. Зато иначе чувствовала себя всегда уверенная Танюшка, ей здесь нравилось еще больше.

  - Шурка, - зыркнула она на сестру:- ты разве спешишь куда-то? Я вот лично нет.

  - Но Таня…

  - Я Таня уже девять с половиной лет, и что с того? Дома я сама все объясню, - деловито отчеканила девчушка, чем вызвала бурю смеха у Ганца и Отто, причем, Отто смеялся так, что упал на стоящее неподалеку кресло. И только отдышавшись, смог дальше накрывать на стол. Ему вызывалась помогать Шурка.

  - А почему друг ваш так смешно говорит, а вы правильно, понятно? – простодушно спросила девчушка, желая найти хоть какую-то тему, чтобы разговорить немца.

  - Ганц он никак не может освоить премудрости вашего языка. Мне он, почему-то дался легче. Но главное, что он человек хороший и мастер замечательный. А на акцент его, не обращай внимания, - заправляя на кухне, весело ответил он.

  - Понятно, - иссякла в общении Шурка. Но эстафету разговора перенял Отто.

  - А бойкая у тебя подружка. Такая не пропадет в этой жизни.

  - Это племянница моя… правда тетя говорит, чтобы я называла ее сестрой, а ее матерью… - доверчиво выложила всю правду Сашка.

  - То-то я и гляжу слишком разные вы с ней, - накладывая жареный хворост на блюдо, подтвердил Отто.

  - Да, - вздохнула Саша, - она-то в семье любимица… не то, что я.

  - А ты что же? – удивился Отто, что даже забыл про хворост.

  - А я… я… - не найдя подходящих слов, Шура только махнула рукой и продолжила раскладывать немногочисленные закуски на блюдца, но после какая-то мысль все же пришла ей в голову и она набрала в легкие воздуха, чтобы высказать ее вслух, но смогла только на вторую попытку:

  - Но я все понимаю… мало того, что я чужая, так еще и дурнушка такая, поэтому меня и не любят. Но с этим ничего не поделаешь, ничего не поделаешь… Ладно, простите, что я все вам это говорю, что-то разговорилась я… Вы только, никому не говорите то, что я сказала по глупости. Это так… бывает…

  Отто внимательно посмотрел на девчушку и прервал этот поток испуганной речи: Шурка уже пожалела, что эти слова сорвались с ее губ, и не знала, как сгладить острые углы, она до ужаса боялась, что Наталья с Егором узнают, как она жаловалась на жизнь, ведь тогда ей, мягко сказать, не поздоровится.

  - Подожди, подожди, девочка. Начнем с того, что никакая ты не дурнушка. Это кто тебе такое в голову вбил, что за глупость?

  - Да как же не дурнушка? – искренне удивилась Сашка. – Вот подойду к зеркалу и найти ничего не могу, что бы не вызывало огорчения: глазки маленькие, вся в веснушках и еще челка эта дурацкая, да вообще вся!

  - Подойти сюда, - с отцовской заботой проговорил Отто и взял Сашку за руки, чтобы сказанное лучше доходило до ее сознания: человек выглядит так, как выглядит его душа. Глаза тебе твои не нравятся, думаю, по одной причине – ты еще не пришла к тем мудрым, великим мыслям, которые озаряют человека изнутри. Запомни, даже внешне непривлекательный человек, если он живет с Богом, живет добром и искренностью, он уже красив, к нему и люди тянутся, как к солнышку теплому. А з****й, пусть он и сто раз писаный красавец, будет выглядеть как пустышка, и не захочется смотреть на него, или на нее. Особенно это проявляется к двадцати-тридцати годам, когда потайные мысли и чувства человека отпечатываются на лице в виде милого выражения или же отвратительных гримас. Понимаешь, ты просто еще не раскрывшийся бутон, который обещает стать розой. У тебя все впереди, и счастье твое впереди. Ты, главное, не падай духом, пусть сейчас жизнь бьет, но это временно. Если ты, девочка, выберешь в этой жизни верную дорогу добра, чистоты, правды, то все у тебя будет хорошо. И человека своего встретишь, и счастье, любовь обретешь со временем. Поняла?

  - Поняла, - не зная почему, покраснев, пролепетала Шурка. Никогда еще в жизни с ней не говорили так долго и так добро. Раньше, правда ее поддерживала директор школы, но теперь она уехала, и девочка была брошена наедине со своим одиночеством и бедой, потом был Иван… но он… выбрал в подруги Серафиму, совсем забыв о ней, о смешной девчонке, поэтому теперь Шура замерла как щенок, которого прежде только били, и только сейчас вдруг приветил и погладил проходящий человек.

  - Ну, вот и  хорошо, - улыбнулся Отто. – Пойдем кормить наших гостей, я слышу Ганц уже дверь идет открывать.

  Шурка еще не отошедшая от услышанных слов, таких простых вроде бы, но таких чудных для нее, не знавшей ни заботы, ни доброты, поплелась с тарелками в комнату. В доме уже собрались остальные немцы. Весело обсуждая какие-то свои новости на немецком, совершенно не понятном девчонкам языке, они принялись а угощение. Ганц включил патефон, и дом ожил диковинной иностранной музыкой. Шурка ловила каждый звук, не зная почему, пытаясь постигнуть суть чуждого ей языка, а Танька уминала одну плюшку за другой, вызывая бурю веселья у собравшихся.

  Когда Танюшка наелась, а Шурка насытилась эмоциями, девчонки попрощались с гостеприимными хозяевами и понеслись к дому. По пути Танька только и говорила, что о потешной речи Ганца, о странном отрывистом языке, на котором говорили остальные немцы, о музыке, о еде, обо всем, что увидела и услышала за эти сорок минут, что провела в гостях у новоселов. Она даже попыталась скопировать немецкую речь, правда это вышло у нее комично. А Шурка всю дорогу прокручивала в голове разговор с Отто, каждое его слово, пытаясь понять, осознать, и, понимая, прокручивала разговор вновь с самого начала. Удивительно, но, даже столкнувшись по пути с Иваном Смоляным, она как-то спокойно поздоровалась и прошла мимо без обычной щемящей тоски и беспокойства выпрыгивающего от необъяснимых чувств сердца. Ей было ровно и спокойно. Первый раз.

  А Иван спешил к Серафиме, они договорились встретиться у речки, там, где несколько лет назад его вытащила из воды Саша. Природа пробуждалась от долгого зимнего сна с поразительной скоростью: в считанные часы таял снег и на месте его белоснежного покрова появлялась короткая зеленая травка, стая за стаей возвращались с зимовья птицы и устраивали в кронах деревьев, теперь покрывшихся пушком свежей зелени, свои гнезда. А какой воздух! Начало весны – самое удивительное, волшебное время года, несравнимое ни с чем, ведь все запахи, краски, чувства достигают своего апогея именно в это время.

  Обо всем этом рассуждал Иван, любуясь живописными долинами, раскинувшимися вдали. Но он вмиг забыл и о красоте речки, и о птицах, когда завидел, как по тропинке к нему бежит Серафимка.

  Как же изменилась за эти три года эта девчушка! Теперь это уже была не запуганная, скованная постоянным внутренним, духовным напряжением, подобранная как замерзший воробышек, девочка, а яркая, статная девушка. Длинные, густые, темные волосы, собранные в густую, сейчас растрепавшуюся косу, переброшенную через плечо, отражали своим блеском сверкающие лучи догорающего солнца; огромные колдовские глаза манили, очаровывали, сводили с ума; точеная фигурка, доставшаяся ей от красавицы матери, приковывала взгляды, причем, не только Ванькины.

  Застыв, как дурак, на пригорке он мечтал только об одном: чтобы ничто и никто не нарушили этого тихого счастья, чтобы всегда, во все времена они были вместе, и, чтобы все вокруг были счастливы. Влюбленные, как правило, желают счастья всему миру. Так было сейчас и с Ванькой, и… с Серафимой, хотя она и скрывала свои чувства, сама даже не зная, почему, называя Ивана просто своим другом, лучшим другом.

  - Привет, Ванька, - расцветая сногсшибательной улыбкой, прозвенела она.

  - Привет, Сима… какая же ты красивая сегодня, - хриплым от волнения голосом, протянул он. – Вот это тебе.

  Ванька протянул Симе праздничную сдобу, которая досталась ему в колхозе за отличную работу в качестве бонуса.

  - Ой, спасибо тебе, - зазвенела как колокольчик смехом Сима. – А давай, съедим ее вместе, - заговорщицким тоном предложила она.

  - А давай, - засиял, как начищенный медный тазик, Ванька.

Остальное время этого полудружеского, полуромантичного свидания ребята провели в веселых разговорах обо всем и молчании об одном. Оба ощущали себя самыми счастливыми людьми на свете, хотя бы в эти минуты, оба забыли о прошлом и настоящем, об окружающем мире с его подлостями и горестями. Сейчас были только он и она, и ничего другого земного им было ненужно. К сожалению, такие часы безоблачного счастья проходят слишком быстро, и настала пора расходиться по домам.

  - Через год-два я к тебе сватов зашлю, - бросил Ванька на прощанье обескураженной Серафиме. Она-то по наивности своей до сих пор думала, что они просто друзья, очень хорошие друзья. А тут, действительно, что-то новое, удивительное. Улыбалась девушка до тех пор, пока не уснула, но уснуть удалось лишь к рассвету.

  На следующий день Сашка бродила по деревне после школьного дня. Как всегда на душе было мрачно и скверно, и ноги сами понесли ее к живописной полянке, где расположились поселенцы. Зачем она пошла туда? Зов души на проявление добра, и не более того.

  Отто завидел девчушку издалека и дружелюбно помахал рукой, приглашая зайти. Сашка разулыбалась и ускорила шаг, как давно у нее не было друзей, пусть и таких взрослых и малопонятных, но зато добрых и уважительных. Уже через пару мгновений она трещала, рассказывая какие-то свои незначительные новости и новости деревни, удивляясь своей смелости и ровной, живой речи, чего обычно в ней не наблюдалось. Уверенности девушке придавало то внимание, с которым Отто слушал ее, казалось, этому человеку не безразлично, что ему рассказывает какая-то курносая веснушчатая девчонка. Но разговор прервал Ганц, влетевший в дом, как ошпаренный.

 - Отто! Du hörtest die letzte Neuheit? Die Russen sind verrückt geworden! Sie haben alle Kirchen zerstört. Sie wollen die letzte Kirche zerstören, oder fordern die Einlösung für sie.  *

  - Und wieviel wollen sie?*

  - Sehr viel. Es ist unser ganzes Gehalt für ein halbes Jahr.*

 - Es ist die Neuheit...*

  Отто задумался и пошел в свою комнату, а Ганц, завидев Сашку, с укором произнес:

  - Что же с вами происходить, русский люди? Храмы все порушить, ничего не ценить, не уважать? Как же вы будет жить?

  Сашка растерялась и покраснела, но за нее вступился Отто.

  - Ганц не нападай на девушку! Не она же требует выкуп за то, чтобы храм не пошел под снос, а власти, жадные, лицемерные, подлые власти. А такие, как она, страдают от этой власти.

  - Ja-ja. Es wie auch in meinem Deutschland.*

  - Leiser!* - почему-то напугано бросил Отто и выглянул на улицу, не подслушал ли кто их разговора. – Ганц, ты теряешь осторожность.

  - Да, простить меня, Отто. Вырвалось, - виновато опустил взгляд Ганц. – Просто горько так стать, аж в душе все закипать. Я спросить наших о помощь… а они лишь отмахнуться… они не хотеть помочь…

  - Ну, это их дело, - бросил на ходу Отто, идя в коридор, где стоял чемодан с его вещами. Порывшись в них, Отто достал пухлую пачку накопленных  денег. - Вот смотри, этого хватит? Я копил, хотел по возвращению дом купить, но думаю, это будет поважнее.

  - Отто! Ты просто герой! – со слезами на глазах шепнул Ганц и полетел к своей кровати. Покопавшись в одеялах, он отпорол подкладку и вытащил свою заначку. Соединив свои деньги с деньгами Отто, он успокоено протянул:

  - Этого, я думать, хватит. Как раз их председатель обещать наведаться по этому повод. Он сказать, если к вечеру денег мы не собрать, храм будет разобран для свинарник. Некоторые женщины плакать, а он им угрожать. Нам еще угрожать он бояться. Пока бояться. А что будет потом?

  - А потом, мы должны благополучно вернуться домой, Ганц. Сколько  нам осталось?

  - Полгода.

  - Ну, вот. Сделаем доброе дело и вернемся с чистой совестью. Правда, без денег, почти, но что поделаешь. Есть вещи, которые стоят не несколько уровней выше материальных вопросов.

  - Это точно.

  Сашка, сама не зная почему, слушая этот грустный диалог, встрепенулась на последних словах:

  - Как?! Вы так быстро уезжаете?

  - Что поделаешь, Саша, - улыбнулся Отто, - мы приехали сюда пять лет назад на заработки. Сначала строили военные заводы, теперь вот, нас перебросили на бытовые объекты. Но наш дом в Германии, и нам пора возвращаться. Мы не можем остаться здесь навсегда. Хотя среди наших есть и те, кто надумал и остаться.

  - А почему вы не хотите остаться? – настаивала на своем Саша, ведь только у нее появились друзья, и тут…

  - Нас ждут. У Ганца семья – жена, дети, внуки.

  - А у тебя?

  - А у меня… мама уже старенькая, которой нужна помощь и сестра.

  - Понятно, - сокрушенно опустив голову, пролепетала Шурка. В душе колыхнулся знакомый зверек щемящей грусти, но ход мыслей был нарушен неожиданным шумом.

  Входная дверь резко раскрылась, и на пороге показался председатель, Петрушин. Никогда Шурка не любила этого лысеющего жирного человечка, который и на человека-то смахивал с трудом. Злобные, маленькие, бегающие глазки, всегда засаленные редкие волосы. Упырь, да и только, да еще и под мухой, как всегда.

  - Не ждали? – своим скрипучим голоском задал он вопрос с порога.

  - Вы как раз вовремя, - неприязненно ответил Отто.

  - Да неужели собрали всю сумму? – удивленно поднял рыжие брови председатель и икнул.

  - Да, мы собрать всё, - сделал шаг вперед Ганц, - вы считать деньги и подписать бумагу, - Ганц протянул расписку, в которой гласилось, что храм выкуплен, до следующего года…

  - Вот дурни-то немецкие, - выдал свои мысли вслух жирный,  - и на такую чушь целые капиталлы выкладывать. Я бы ни за какие коврижки так не сделал. Вот же дурни! – председатель трясущимися руками пересчитал деньги и черкнул каракулю подписи на бумаге.

  - Попридержите язык за зубами, будьте добры, - еще более неприязненно на его слова ответил Отто, - И да, вы бы так не сделали. У вас иные идеалы…

  - А вам что-то тут не нравится, я что-то не пойму? – развернулся, как взбешенный кабан Петрушин и, пошатнувшись, уцепился за косяк старенького платяного шкафа, чтобы не упасть. – Запомните, я тут хозяин, а вы – быдло. Отработаете свое и вышвырнут вас в вашу загнивающую капиталистическую Германию. Поняли? Вы тут никто. Вот и ведите себя, как никто!

  - Пшел отсюда! Хватит, поговорили уже, – не выдержал Отто и пнул Петрушина с такой энергией, что тот покатился к двери, подобно мячу, летящему в пенальти после подачи талантливым футболистом.

  Выбив лбом дверь, он еще раз развернулся и угрожающе поднял указательный палец:

  - Этого я вам так просто с рук не спущу. Помните мое слово! Бандиты фашистские! Вам еще аукнется. И очень скоро! – только сейчас заметив Сашку:- А ты чего тут ошиваешься? А, ну, марш домой, мать, небось и не знает, чем это ты тут в рассаднике загнивающего капитализма занимаешься!

   Когда Отто сделал решительно шагнул в сторону председателя, но он издал какой-то булькающий звук и так дал деру, что его как ветром сдуло. На несколько минут в доме воцарилась гробовая тишина. Наконец, первым заговорил Отто:

  - Вот в том и беда, что такие Петрушины засели теперь на всех чиновничьих постах. А повыше там и еще хлеще… - с досадой махнул рукой Отто.

  Ганц предостерегающе посмотрел на Отто, но тот, поймав его взгляд, только раздраженно махнул рукой и ушел на кухню. В минуты наивысшего психологического напряжения он что-нибудь готовил. Это его успокаивало. Сашка, напуганная увиденной картиной, притихшая, сконфуженная, поспешила ретироваться. Дома ее, конечно же, ждала мощная взбучка, после которой она и вовсе перестала выходить из дому, за исключением редких походов, как говорится, на побегушках у Натальи и Егора.

  Незаметно промчалась весна, за ней лето, а следом подкралась голодным хищником холодная осень.

* Отто! Ты слышал последнюю новость? Русские сошли с ума. Они уничтожили все храмы и хотят уничтожить последний, либо требуют за него выкуп.

* И сколько они хотят?

* Много. Это вся наша зарплата за полгода.

* Вот это новость…

* Да-да. Это также как в моей Германии.

* Тише!