Черное солнце

Черное солнце. Бунт назревает

   За этот год экономическая ситуация в стране из удручающей превратилась и вовсе в катастрофическую. По приказу с верхов из колхозов и совхозов было вывезено все продовольствие, в особенности, зерно, и теперь, как люди, так и скот, в буквальном смысле, помирали с голоду. Единственно, кому еще не плохо жилось, это были те, кому повезло (или не повезло, если мерить мерой правды и справедливости) засесть у кормушки сельсовета и прочих чиновничьих мест. Семейство Беловых, например, как и председатель Петрушин даже поправились, тогда как все остальные были брошены на погибель. Шел голод. Страшный голод.

  И как оно частенько происходило и происходит на земле русской, в это время по безалаберности, тупости, подлости местных чиновников, оставшиеся крохи продовольствия гнили только потому, что чиновникам было лень думать, куда и как все это распределять. С плачущим сердцем проходили люди мимо запертых амбаров, за прочными замками которых, под худой крышей мокло в жиже осенних дождей зерно, которое можно было раздать между голодающими, которое можно было посадить на следующий год, чтобы не допустить еще более чудовищного голода. Но оно гнило, потому что так сказал председатель, а его слова подтвердил чиновник еще более высокого ранга и т.д., и т.п.

  Ванька Смоляной тоже смотрел на эту ситуацию с горечью. В свои шестнадцать он стал совсем как старичок, не по годам серьезный, вдумчивый и хозяйственный. И однажды, когда людям совсем стал худо, он собрал народ возле амбара:

  - Сельчане, дорогие, доколе мы будем терпеть этот произвол? Скот весь уже загубили, мы на издохе. А тут зерно пропадает по глупости нашего председателя! Что мы не хозяева своему имуществу? Это же мы, своим трудом, кровью и потом добывали, каждый из нас! Так почему мы должны ждать какой-то бюрократической справки, которой, быть может, и вовсе не будет, потому как про нас забыли! Они-то не голодают, а мы едим раз в три дня! Если так продолжится дальше, мы все попросту перемрем! 

  - Верно! Правильно Ванька гутарит! – подтвердил его слова мужичок Ефрем. – Возьмем свое добро и разделим по-братски, авось среди своих крыс не будет, поделим по-честному!

  - Подождите! – испуганно заголосила баба Фаня, добрая, тихая женщина, когда-то первая веселушка на деревне, а теперь измученная, отощавшая страдалица. – А нам за это ничего худого не будет? Мало ли, скажут еще, что государственное имущество взяли…

  - Да какое ж это государственное, когда не государство, а мы горбатились?! – возмутился Ефрем.

  - Точно! Хорошо Ефрем сказал, это наше! – закивал дядька Федор.

  - Конечно, наше, тем более, что на прошлом собрании Петрушин сказал, что это именно та часть, которая предназначена для распределения между нами, работниками, - согласилась Катерина, видная, крепкая девка, бой девка, как говорят в народе.

  - Вот только, как сказал Ваня, об этом наши власти совсем забыли, - вздохнула Василиса, мать Серафимы. Сима стояла рядом исподлобья поглядывала на Ваньку, такого сейчас взрослого, непохожего на того щупленького мальчишку, которым она его увидела впервые. Все чаще она ловила себя на мысли, что… кажется, влюбилась. Но отчего-то всеми силами старалась гнать эту мысль подальше, стыдясь чего-то. Хотя Василиса, конечно же, уже давно заметила перемены в дочери и тихо радовалась за нее, ведь лучше парня, чем Иван и не найти.

  - Тогда за дело, братцы! – сделал шаг навстречу амбару Иван, что стало сигналом к действию для всей остальных.

  Секунда и амбарный замок со скрежетом пал под натиском немудреных орудий крестьян, состоящих из ломика и топора. Дверь с пронзительным свистом распахнулась, и на людей обрушился смрадный смог от гниющего зерна. Но и этому они были рады. Ничего, что погнило. Ничего! Главное, хоть какое, да продовольствие. Так еще можно выжить. Его можно просушить и выжить. Дождаться весны, а там, глядишь, что-то и сладится, наладится, выправится.

  Так думали все крестьяне, ломонувшие в амбар за своей долей полусгнившего, истлевшего зерна.

  Иван ликовал. Главное, он теперь знал, что Серафима и Василиса Львовна будут обеспечены хоть плохенькой, но провизией. А еще… он украдкой поймал зачарованный взгляд девушки, и одного этого взгляда ему было достаточно для того, чтобы не то что крестьян, армии поднять в бой. Ради нее он был готов на все.

  Этим же вечером они обсуждали произошедшее событие на завалинке. Наконец, пора проливных октябрьских дождей сменилось коротким и потому, особенно дорогим сердцу, бабьим летом, догорающими лучами которого ребята наслаждались, стараясь запомнить каждое мгновенье этого нехитрого, простого счастья.

  - Ты молодец, Вань, а то действительно, глупость какая-то происходила, люди с голоду уже помирают, а тут амбар под замком полный, - потупив взгляд, пропела Сима.

  - Спасибо, Сим. От тебя такие слова слышать – это самая чудесная награда для меня, - тоже опустив взор, хриплым от волнения голосом, протянул Ванька.

  На минуту повисла пауза. Каждый хотел сказать что-то важное, обязательно хорошее, но каждый раз на ум приходили все не те слова. И Сима, чтобы как-то заполнить это неловкое молчание, а еще, чтобы не ловить на себе пылающих взглядов Ваньки, который думал, что она ничего не замечает, сказала:

  - А Беловых не было на раздаче… А они, наверняка, тоже нуждаются. Как-то не хорошо вышло…

  - Точно… - очнулся от своих мыслей Иван, - я говорил тетке Наталье, что мы все собираемся сегодня, но она… послала меня.

  - Да, она грубая женщина. Но, если честно, мне Сашу жалко. Может, давай, отнесем им немного? Там, кажется, в амбаре немного еще осталось, что не успели люди разобрать. К утру уже и этого не будет.

   - Давай, Сим. Ты права.

  Ребята из благородных побуждений побежали к амбару и ловя догорающие отблески заката, поспешили к дому Беловых.

  На стук в дверь им открыли не сразу. Лишь на третьей минуте на пороге показался как всегда всем недовольный, заросший трехнедельной щетиной, помятый после продолжительного запоя Егор.

  - Чего вам надо?! – рявкнул он.

  - Да нам ничего. Вот, вам просто принесли немного, - протянул мешочек с сырым зерном Иван.

  - Что это еще за мусор?! – брезгливо отшатнулся Егор.

  - Не мусор, - уже пожалев о том, что пришел сюда, поднял голос Иван, - а зерно, да, оно отсырело, но с ним можно пережить зиму. Другого пока, похоже, не предвидится.

  - Понятно, - с этими словами Егор молча выхватил мешочек из рук парня и также без лишних слов захлопнул дверь перед носом незваных гостей. Ребята только недоуменно переглянулись и отчего-то весело засмеявшись, поспешили прочь.

  Иван на свой страх и риск взял Симу за руку. Она к его сумасшедшей радости руку не отняла.

  А пока ребята удалялись, Егор с громогласной тирадой бешенства ворвался в комнату, где сидели Наталья с Танюшкой, пекли сдобы.

  - Вот, смотрите, что эти маленькие сученыши принесли! – сузив свои и без того заплывшие глазки, проревел он. – Государственное добро расхищают! И нам какие-то обмывки кинули, думали, мы ими утремся!

  Наталья отвлеклась от своего дела и с любопытством заглянула в мешок, но, учуяв неприятный запах тлеющего, мокрого зерна, пнула мешок с яростью и уже спокойно произнесла:

  - Завтра… нет, сегодня  же доложи обо всем в город. Если такое спустить с рук, они всю деревню разнесут. Ублюдки воровские!

  Более не проронив ни слова, Наталья вернулась к прерванному занятию с еще большим энтузиазмом. Скоро дом наполнил пьянящий аромат булочек, но… даже он не смог перебить отвратительной горечи витающего здесь зла. А что же Сашка? Она все услышав, горько заплакала. Но она не могла помочь ничем, потому как и из дому выйти не имела права.

  Утро для Ивана Смоляного началось слишком рано, яростным стуком в дверь чьих-то сапог. Елена Дмитриевна перепугалась не на шутку и еще, заспанная, ведь был всего четвертый час утра, бросилась к сыну:

  - Ой, сыночек, чует мое сердце, не доброе что-то случилось. Может, не надо было этот амбар проклятущий открывать? Может из-за этого пришли к нам? Ой, сыночек, давай, открывать не будем!

  Ванька пришел в себя быстрее и серьезным тоном постарался успокоить мать:

  - Мама, если мы не откроем, они все равно снесут дверь. А бояться нам нечего, мы ни у кого ничего не воровали. Мы просто взяли свое, что по закону причиталось всем нам, но из-за проволочек пропадало за замком.

  С этими словами Иван пошел открывать дверь, но не успел… под очередным пинком увесистым сапожищем, она слетела с петель и рухнула на пол, чуть не пришибив обескураженного Ивана.

  - Вы что себе позволяете?! – накинулся на незнакомцев парнишка, по дороге прихватив кочергу. Но незнакомцев было слишком много…

  Шестеро вооруженных здоровяков в фуражках с красной звездой по-хозяйски вступили в дом, пнув, как щенка взъерошенного Ваньку. Вошедший последним, видимо, главный в этой банде преступников, ткнул пальцем в парня:

  - Ты Иван Смоляной?

  - Да я. А теперь объясните…

  Не успел он договорить своей фразы, как пятеро подонков скрутили ему руки и выволокли из дому. Кинувшейся ему на помощь Елене Дмитриевне главный преградил дорогу, вытащив из кармана какую-то бумажку:

  - Именем советской власти, твой сын объявляется вором государственного имущества и подстрекателем к бунту. А теперь уйди  в сторону, мне нужно провести обыск.

  Не имея ни совести, ни капли достоинства, чтобы с уважением относиться к женщине или вообще, к кому бы то ни было, этот уродец со спитым лицом, крушил все в доме, нарочно стараясь унизить его хозяев. Наконец, найдя в подполе мешок с зерном, он поволок его с собой. Ваньку поволокли также, как мешок. Ничего не понимающая, задыхающаяся от слез Елена Дмитриевна так и простояла на пороге дома, заламывая руки от горя, пока ее в таком состоянии не нашли соседи. Но очень долго люди не могли добиться от несчастной женщины ответа.

  Долго везли Ванютку по колдобинам разбитых дорог советской провинции, настолько долго, что парнишке уже стало казаться, что ему так и суждено до скончания века трястись к воронке, стоя в скрюченном, то и дело больно ударяясь лбом о металлический потолок. Но, если бы он знал, что это испытание еще и не испытание по сравнению со всем тем, что его ждало впереди!

  Привезли парнишку в городской следственный изолятор только к полудню. Уставшего, измученного, опустошенного и напуганного, его зашвырнули в жуткое, мрачное здание, от стен которого веяло смертью, жестокостью, страшным злом. Со всех сторон раздавались крики, и поначалу паренек даже растерялся в этой какофонии звуков, кричали отовсюду, истошно, но кто, почему, зачем? Пока Ваню пинками гнали вперед, его слух привык к шуму и стал разбирать отдельные фразы:

  - Помогите! Помогите!!! – разрывал на части сердце чей-то женский крик. – Убивают!!!!

  Потом послышался глухой удар, еще удар. Затем женский крик затих. За другой стеной послышись чудовищные стоны, предсмертные стоны и опять удары, удары, удары и матерная брань, теперь уже принадлежавшая хозяевам нового положения, тем, кому новая власть вложила в лапы резиновые дубины и дозволила н********ь, пытать и убивать.

  - Что это?! – взвился Ванька, еще до конца не осознавая, что он находится в земном аду, где орудуют черти в голубых мундирах, а в аду понятий правды и справедливости нет. – Вы слышали?! Там же убивают! Помогите этим людям!

  Охранники переглянулись и грязно выругались, а потом так двинули бедного парнишку, что он на мгновение потерял сознание. Но следующим ударом в челюсть, эти сволочи быстро заставили его очнуться и плестись дальше. Коридор поворачивал в левое крыло и узкая, темная лестница уводила куда-то в глухие подвалы этого мрачного серого здания. Сердце Вани ушло в пятки, но он из всех своих сил старался не показывать своего страха, инстинктивно чувствуя, что зверям показывать свой страх нельзя.

  Проходя мимо какой-то мощной металлической двери, которая была закрыта лишь наполовину, Ванюшка опять услышал душераздирающие крики, теперь уже кричала совсем молоденькая девушка. Она просила, умоляла, заклинала кого-то, истязавшего ее, бедную, безоружную, такую несчастную, чистую... Но пауки никогда не внимают крикам своих жертв, пауки упиваются муками своих жертв. Этого правдолюбец Ванюшка уже выдержать не мог.

  Он рванулся вперед и вихрем влетел в кабинет. Его взору предстала чудовищная картина, которая на всю жизнь сводящим с ума воспоминанием останется в его израненной памяти. Распятая на рабочем столе НКВД-шника девчонка лет тринадцати-четырнадцати, вся изуродованная от побоев, окровавленная, в изорванной одежде рыдала от отчаяния, ужаса и отвращения. Побои она еще выдержать могла, но позор был для нее нестерпимой мукой. Застывшим от находящего безумия взглядом она следила, как к ней приближался человек-животное, получивший безграничную власть, чтобы измываться над людьми вдоволь и реализовывать свои самые мерзкие садистские фантазии над несчастными. Нормальные в НКВД не шли, нормальных сюда не брали, сюда была открыта дорога всем подонкам, садистам, маньякам, палачам, извращенцам, то есть тем, кого прежде гнобили на каторгах и содержали в психучреждениях. Теперь такие были власть и закон и творили они свои адовы законы.

  Ванька ворвался сюда вовремя. Быстро оценив ситуацию, он схватил со стола тяжелый хрустальный графин с водой и обрушил его о голову сопящего, пыхтящего, от своих грязных мыслишек до сих пор не заметившего нежданного гостя НКВД-шника с погонами майора. Когда охранники, сопровождавшие Ванюшку, влетели в кабинет за ним следом, майор извращенец уже хрипел в предсмертной агонии. Удивительно, откуда у Ивана нашлось столько сил, смелости и ловкости, чтобы уничтожить эту гниду и еще успеть развязать девчушку до того, как уже его самого скрутят охранники, не понятно. Он потом еще долго будет прокручивать в памяти эту ситуацию. И нет, он не пожалеет о том, что спас невинную душу. Чего бы потом ему это ни стоило.

  Сколько событий порой может пронестись мимо взора за какие-то секунды. Порой может пролететь вся жизнь. За эти несколько секунд Ваньку избили самым зверским образом, сначала кулаками, потом, когда он упал – сапогами, а после, еле дышащего, его потащили по коридору, в самую глубину НКВД-шных подвалов, на допрос, на новые пытки.

  Пятый час Ванюшку допрашивали и били. Били и допрашивали. От бесконечной боли и унижений, криков и матов парнишка стал терять чувство реальности, но его против воли вновь приводили в сознание либо более изощренными ударами, либо, когда он уже терял сознание, выплеснув в лицо ведро ледяной воды. От нового шока он снова открывал глаза, но лишь на пару минут, а потом снова проваливался в бессознательное состояние. В груди нестерпимо болело, руки и ноги распухли, лицо было одной сплошной раной.

  - На кого работаешь, гад! Сдавай своих подельников, или ты покойник! – и этот живодер в образе человеческом тоже получал удовольствие от истязаний человека. Но теперь уже у Ванюшки не было сил, чтобы противостоять ему. Он обессилел в конец.

  - Каких подельников?! – только и мог ответить парнишка.

  - А таких, сволочь! Которые тебя на грабеж государственного имущества подослали и на убийства майора Деканозова! – орал в лицо Вани НКВД-шник.

  - Я не собирался никого убивать. Этот сволочь издевался над девушкой. Я просто спас ее, - вспомнив ту жуткую картину, Ванька на пару секунд вновь почувствовал себя сильным и тоже заорал, что есть сил на опешившего НКВД-шника:- Это вы преступники! Вместо того, чтобы наводить порядок в стране, вместо того, чтобы ловить воров и убийц, вы сами насилуете, грабите и убиваете! Ненавижу вас! Презираю вас! Вы даже не люди. Вы отщепенцы. Ущербные, ничтожные существа, думающие, что за счет издевательств над другими вы компенсируете свою ущербность и как-то самореализуетесь. Ошибаетесь! Этим вы выложили себе дорогу в ад. Там скоро и окажетесь все! Вместе со своим усачом Сталиным!!!

  Ванька замахнулся на следака, но тот перехватил удар. После этих слов он бил его еще ожесточеннее, но уже молча. Бил, чтобы у***ь. А потом… измочился ему в лицо.*